С глазу на глаз со сфинксом

СМОКОВНИЦА

Вот уже тысячи лет смоковница украшает собой сады Ближнего Востока. Ее красоту воспевает поэзия папирусов, о ней говорят греческие и арабские поэты, ее прославляет в своем «Саду роз» величайший поэт ислама Саади.

Смоковница выглядит как букет; масса нежной буйной листвы разрастается, как балдахин, над пучком толстых ветвей, переплетающихся друг с другом у самой земли.

Ночь над Нилом, полная одурманивающих запахов, дрожит от звона цикад среди таинственных деревьев и кустарников. В эту ночь я вижу темнеющие на посеребренных луной газонах силуэты смоковниц; они похожи на букеты, собранные рукой великана.

Прибрежные сады, которые некогда принадлежали пашам, а ныне доступны для всех, тянутся на целые километры вдоль берегов Нила. Полные живописных аллей и беседок, пересеченные каналами, через которые переброшены изящные арки мостов, сады благоухают жасмином, розами и ирисами. Здесь излюбленное место встреч молодежи.

В эту тихую теплую лунную ночь сад у плотины на Ниле выглядит, словно заколдованный лес. Раскрывая благовонные объятия, он как бы манит нас в дрожащую от пения цикад глубину.

Таково, пожалуй, впечатление и у других участников нашей восхитительной экскурсии. На палубе катера, который нас сюда привез, все они пели и танцевали, а здесь, в этом прелестном саду, вдруг приумолкли и задумались.

Даже Шурия, невысокий живой сириец, который ни на минуту не расстается со своей даблой и аккомпанирует на ней каждому нашему слову, уселся теперь на траву, охватив руками колени, и тихонько мурлычет под нос какую-то монотонную арабскую мелодию. Мы находимся на том месте, где русло Нила делится на два рукава: Дамиеттский и Розеттский. Египтяне вот уже сотни лет называют это место Батн аль-Баккара, т. е. «брюхо коровы». Может быть, в этом названии заключен какой-то намек на животворную воду, текущую отсюда на поля Нижнего Египта. Ныне в Батн аль-Баккара, в местности, расположенной в двух десятках километров севернее Каира, высятся две громадные современные плотины, обеспечивающие обводнение полей в период засухи. Плотины эти построены по последнему слову техники. У плотины на Розеттском русле шестьдесят один пролет на протяжении около четырехсот восьмидесяти метров. Дамиеттская плотина имеет десятью пролетами больше и достигает в длину пятисот двадцати метров.

Лишь теперь я осознаю, какое большое удовольствие доставили мне мои друзья, студенты факультета права и экономики Каирского университета, организовав ради меня эту чудесную ночную экскурсию по Нилу. И подумать только, что я чуть было не отказалась от нее: на этот вечер у меня было немало приглашений.

В самом лучшем настроении я ехала с Махмудом в порт.

После необычайно знойного дня ночь казалась холодной, особенно когда подул влажный ветер с реки. Лишь теперь я полностью оценила правоту Хасана, советовавшего мне купить в Каире прежде всего шерстяную легкую, но теплую шаль. Кстати, в такие же шали закутались все студентки, которые ждали меня у ведущих на катер сходен.

Распорядительницей вечера, как сообщил мне Махмуд, была Камилия, студентка университета и одновременно вольнослушательница Академии изящных искусств.

Камилия — стройная элегантная девушка. У нее светлая кожа и профиль американки. Но достаточно взглянуть в ее милые черные глаза, оттененные длинными ресницами, чтобы убедиться в ее национальности. Только у египтянок может быть такой взгляд и такая улыбка. Камилия — сгусток энергии. Это она наняла катер, созвала подруг и коллег, добыла радиолу и взяла на себя радиофикацию этого старого заслуженного корыта.

На палубе находится несколько других студенток, но парни слушаются только Камилии. Она командует ими, как генерал своей армией. Больше всего достается Мухаммеду, с которым, как мне кажется, она близка. Мухаммед — человек совсем иного склада, чем его возлюбленная. Флегматичный и уравновешенный, он смотрит несколько иронически на мир сквозь свои роговые очки и непрерывно жует резинку. Так же как и Камилия, он одет тщательно и модно. Оба они, по-видимому, из зажиточной среды.

Оставшись на минуту одна, я осматриваюсь. Все чем-то заняты и бегают, как сумасшедшие. Наше старинное судно несколько напоминает грузовые «вистулы», которые до войны плавали по Висле. Различие состоит лишь в том, что египетский катер гораздо более архаичен, а рулевым на нем служит старый бородатый араб в тюрбане и галабии.

Перегибаюсь через борт. Густые и коричневые, как гороховый суп, воды Нила лениво текут, неся на поверхности, словно черные привидения, допотопные баржи с наполовину свернутыми парусами. Вокруг катера кружат лодчонки, с которых нас окликают мальчишки. Вероятно, они требуют бакшиша. С одной лодки кто-то прыгает в воду и плывет, громко фыркая.

Над водой стелется туман. За его завесой яркие огни Каира кажутся пастельными. На пристани, у которой стоит наш катер, собирается все больше зевак.

Борт катера делит в этот момент Каир на два мира. Здесь, на палубе, — современная, занимающаяся спортом, модно одетая молодежь, а на берегу — толпа простого люда, белеющая во мраке своими традиционными просторными одеждами.

В последние дни я несколько раз гуляла в общественных садах в центре города. Мне встречались целые семьи. Дочки в модных торчащих юбках, в туфельках на тонких, как шпильки, каблучках, прогуливались вместе с матерями, которые были закутаны в черные длинные одеяния. К тому же мамаши нередко скрывали нижнюю часть лица под прозрачной вуалью. В Египте современность на каждом шагу соприкасается с прошлым. При этом оба мира прекрасно уживаются друг с другом.

Палуба нашего катера все более заполняется. Камилия и ее подружка Сикина представляют мне все новых и новых участников экскурсии. Никак не могу разобраться во всех этих Махмудах, Мухаммедах, Исмаилах, Салехах и Саедах, а также в их длинных сложных фамилиях, состоящих из одних и тех же по-разному сочетающихся имен. Все прекрасно знают, кто я, и очень тепло ко мне относятся. Они расспрашивают о моих египетских впечатлениях и о польских делах. Поразительно, как много здесь о нас знают. Лучшие пропагандисты польской культуры в Египте — студенты, побывавшие на Варшавском фестивале.

Оглушающий рев сирены прерывает нашу беседу. Катер со скрипом и треском трогается с места. Восхищаюсь ловкостью матросов, которые, несмотря на свои длиннополые одежды, так проворно взбираются на мачты.

Окутанные туманом берега исчезают из виду. Мы выплываем на середину реки. Лишь теперь замечаю, как широко разлился Нил. Он выглядит как озеро.

Но у меня нет времени восхищаться пейзажем. Мои спутники организуют игры на палубе. К всеобщему возмущению, радиопроводка нас подвела. Вместо музыки из громкоговорителей слышны только ужасающие хрипы или сверлящий барабанные перепонки свист.

Все подтрунивают над Камилией, которая непрерывно мечется между палубой и радиорубкой, еще не желая сдаваться. Но ее усилия напрасны. Итак, нам остается только патефон или музыкальные инструменты и голоса.

На сцене появляется Шурия с даблой. Вскоре вокруг него возникает кружок парней, которые держат друг друга под руки и покачиваются в такт музыке.

Меня смешит, что этот коллективный танец юноши и девушки танцуют отдельно. Юноши становятся в один ряд, девушки — в другой и… танцуют в разных концах палубы. Кто-то вовлекает в танец Махмуда. Он со смехом сопротивляется. Камилия рассказывает мне, что Махмуд — известный среди студентов танцор. Он выступал даже в любительском ансамбле. Здесь же он стесняется, по-видимому, меня.

Разумеется, я присоединяюсь к общей просьбе. Уступая нам, Махмуд показывает, что в этой области он не менее талантлив, чем в изобразительном искусстве. Он ловко ведет вереницу танцоров, которые под аккомпанемент даблы громко отбивают ритм на досках палубы.

Постепенно танцующие увлекаются и как бы забываются в этом монотонном танце. Они издают пронзительные дикие крики. Как мне поясняет Шурия, — этот танец называется «дабака», его исполняют бедуины у костров в пустыне. Танец этот — как бы традиционное выражение культа огня.

Кто-то говорит, что теперь надо показать мне танец живота. Поднимается Камнлия, отбрасывает шаль и, очутившись среди круга парней, извивается, как кобра, под аккомпанемент даблы.

Между тем наш катер плывет все дальше и дальше. Каир с его яркими неоновыми огнями остается далеко позади и расплывается в темноте. Всюду, куда ни кинешь взгляд, вода под сводом темно-синего неба.

Холод чувствуется все сильнее и начинает пронизывать нас до костей. Молодые друзья окружают меня тесным кольцом. Расспрашиваю их об учебе, быте и обычаях. Они много и охотно рассказывают о себе и своем учебном заведении.

Университет в Каире был основан в 1909 году и первое время находился в частных руках. В ведение государства он перешел только в 1925 году. В 1942 и 1950 годах открылись университеты в Гелиополисе, Александрии, Эйн-Хамсе; в 1957 году — в Асьюте. В общей сложности в египетских университетах учится более пятидесяти шести тысяч юношей и девушек. Наибольшее число студентов продолжает объединять Каирский университет. В этом году в нем учится около двадцати четырех тысяч студентов на семи факультетах (права, торговли и экономики, сельского хозяйства, философии, медицины, ветеринарии и технических наук). Кроме того, в Каире имеется Академия изящных искусств, где наряду с ваянием, рисованием, живописью и другими специальными дисциплинами преподается история искусства.

В Каирском университете наибольшее число студентов (шесть тысяч) изучает торговлю и экономику, а также право (четыре тысячи семьсот). В Академии изящных искусств обучается четыре тысячи триста студентов. Затем следуют медицина и технические науки.

Такое состояние дел обусловлено вовсе не отсутствием интереса к медицине и техническим наукам, а нехваткой помещений для мастерских и лабораторий. В Египте ныне повсеместно ощущается острая нужда во врачах и- людях с техническим образованием.

Будучи здесь впервые, я не могла оценить, какой большой шаг вперед был сделан именно в технике и медицине. Однако о прогрессе, особенно в последней области, рассказывали мне не только египтяне, но и живущие в Каире поляки.

На территории страны создана сеть эпидемиологических станций, которые ведут борьбу главным образом с широко распространенными глазными болезнями и туберкулезом.

Студентка третьего курса медицинского факультета Муфида с энтузиазмом рассказывает мне, что во время последних каникул у нее была практика на одной такой станции, созданной в захолустной деревушке в Верхнем Египте, около Луксора. Она занималась там в основном пропагандой гигиенических навыков. Открыто и без прикрас рассказывает Муфида о нищете и отсталости местного населения, о детях, которые спят вместе со скотом, об изнуренных почти круглосуточной работой женщинах, которые никогда не умываются и весь день носят с собой новорожденных младенцев, завернутых в свисающий с головы платок. Она говорит о людях, страдающих от туберкулеза, от постоянно гноящихся нарывов, о сотнях слепцов, которые потеряли зрение в результате трахомы, о психически больных и недоразвитых детях. Именно там, в самых нищих деревушках пустыни, в маленьких городках и в беднейших районах Каира или Александрии перед молодыми врачами открывается обширное поле деятельности.

Слушая взволнованный рассказ Муфиды, я вспоминаю «Дневник египетского врача», изданный в тридцатых годах нашего века. Хотя я читала эту книгу лет двадцать назад, она свежа в моей памяти. Я сравниваю положение этих молодых, воодушевленных своей профессией будущих врачей, для которых постепенно создаются лучшие условия плодотворного труда, с трагической борьбой автора той книги.

Автор «Дневника» многократно отмечал не только полное безразличие, но часто даже умышленное противодействие египетских и английских властей попыткам улучшить систему здравоохранения в Египте.

Когда я рассказываю об этом студентам, они подтверждают мое наблюдение. Молодое поколение египетских врачей и ныне вынуждено бороться с тяжелым наследием колониализма.

В нашу беседу с Муфидой включается стройный темноволосый студент политехнического факультета Каирского университета — Салех. И он был на практике в глубинных районах и принимал участие в реконструкции деревни, построенной из сушеного болотного кирпича. Рассыпающиеся, ветхие домишки по инициативе государства были заменены современными жилыми блоками, снабженными санитарными узлами. Там же были построены фильтрующие установки и резервуары с очищенной водой.

Вопросы общественного здравоохранения в Египте больше, чем в какой-либо иной стране, связаны с проблемой техники и строительства. Тысячи лет ведется в Египте непрерывная борьба за воду. Вода — это не только урожай. От ее количества и чистоты зависит и здоровье всего общества.

Наша группа растет. Каждый чувствует себя обязанным добавить какую-нибудь подробность и восполнить пробелы в моих знаниях о Египте.

Мустафа рассказывает о борьбе с неграмотностью. Число неграмотных в 1946 году составляло около девяноста двух процентов населения, а теперь упало до семидесяти. Центры борьбы с неграмотностью создаются в армии, полиции, исправительных учреждениях, тюрьмах. Государство ежегодно открывает около трехсот пятидесяти новых начальных школ, но, к сожалению, при огромном приросте населения Египта этого количества все еще недостаточно. В настоящее время в начальных школах учится более двух с половиной миллионов детей. Согласно планам правительства, до 1962 года в Египте должно быть открыто десять тысяч начальных школ.

Одновременно на территории всей страны быстро возникают педагогические лицеи. Мустафа, например, изучает историю и намерен стать учителем. В этом году он кончает учебу. У него очень хорошие отметки, и ему предложили заграничную стипендию. Все же он отказался, потому что решил сразу после окончания лицея уехать в окрестности Асуана и работать учителем в одной из местных школ. Он родился в тех краях и хочет посвятить свою жизнь пропаганде образования среди людей, которым оно наиболее необходимо. Муфида и Сикина, окончив медицинский факультет, также поедут в провинцию, потому что именно там ощущается в них наибольшая нужда.

Меня до глубины души волнует поведение и энтузиазм этой чудесной молодежи. Только Мухаммед бросает иронические замечания и высмеивает воодушевление своих коллег.

— Не удивляйтесь этому, он всегда такой., — говорит Камилия, а Сикина добавляет вполголоса:

— Мухаммед — сын богатого предпринимателя, буржуя и консерватора.

Когда началась война, он сразу же пошел добровольцем в армию и героически сражался. Он получил даже награду за храбрость, но не переносит, когда говорят об этом. Такой уж у него характер.

Оказывается, почти все присутствующие здесь египетские студенты, несмотря на юный возраст, участвовали в борьбе. Во время войны часто случалось, что пятнадцатилетние юноши, а нередко и девушки убегали из дому и добровольцами вступали в армию.

Среди окружающих меня студентов, кроме египтян, имеются сирийцы, ливанцы и юноши из Саудовской Аравии. Весь арабский мир высоко ценит образование, получаемое в египетских высших учебных заведениях. Поэтому в Египет стекается молодежь из всех соседних стран. Многие молодые иностранцы получают в Египте стипендии.

Шурия и его коллеги-сирийцы сердечно приглашают меня посетить в ближайшие дни их общую квартиру. Разумеется, торжественно обещаю нанести им визит. Теперь же прошу их исполнить какой-нибудь сирийский танец или песню, чтобы записать мелодию на магнитофонную пленку.

Они с радостью удовлетворяют мою просьбу. Вскоре у меня записан богатейший материал, так как все присутствующие египтяне и иностранцы толпятся вокруг меня, предлагая напеты свои национальные мелодии. Есть среди них тоскливые и поэтические песни Ливийской пустыни, лихие и порывистые танцы горцев Ливана, прерываемые характерными окриками песенки сирийских пастухов. Один египетский студент изумительно пародирует призывы муэдзина.

Благодаря этому импровизированному концерту мы даже не заметили, как добрались до цели нашего путешествия — плотины в Батн аль-Баккара. Резкий рывок катера и крики матросов, крепящих канаты на берегу, напоминают о прибытии к цели нашего путешествия.

Выходим на берег и погружаемся в чарующий пейзаж живописного сада, дремлющего в тишине лунной ночи.

Наше общество разбивается на маленькие группки и удаляется в тенистую глубину. Я остаюсь с Камили-ей, Мухаммедом, Махмудом и историком Мустафой. Мы сидим под зеленым балдахином широко разросшейся смоковницы. Смотрим на трепещущую в водах Нила полосу лунного света и впитываем упоительный, как крепкие духи, запах египетских жасминов.

Сидящий рядом со мной Махмуд мечтает, вероятно, о Ганне Б. из далекой Варшавы. Рука Камилии покоится в ладони Мухаммеда, Мустафа протяжно декламирует по-арабски какое-то стихотворение. А мне приходит на память фрагмент любовной поэмы анонимного поэта тысячелетней давности:

Надолго сохранится у меня в памяти чудесная ночь, которая открыла передо мной не только чарующий пейзаж страны, лежащей над Нилом, но и приподняла завесу над благородной душой ее молодого поколения.