С песней по жизням. Часть 1 и Часть 2 (СИ)

Глава 20

Ирина Михайловна во время путешествия испытала разные состояния души, среди которых лидировали восхищение местной природой, многогранные впечатления от иного мира и людей, осознание факта перерождения и открывающихся в связи с этим возможностей. Чувства, переполняющие её, требовали выхода. А самым лучшим для Валиевой способом выплеснуть эмоции всегда были пение или игра на баяне: тогда Ира открывалась Вселенной, делилась с ней переживаниями посредством музыки — со словами или без.

Баян для неё был не просто инструментом — он был частью души, всегда был с ней рядом, под рукой. Ира играла, когда грустила, когда веселилась, когда приходили гости или она кого навещала. Только год после смерти мужа она не брала инструмент: не хотела оставлять на кнопочках и мехах негатив от непережитой потери. В эти месяцы Ирина больше пела: тихо, протяжно, грустно. С песней уходила тоска, слезы высыхали, и на сердце становилось легче. Потом боль притупилась, Ира сняла футляр с любимого баяна, и снова в ее доме зазвучала живая музыка.

В этом мире ей посчастливилось обзавестись вуэлой, но на корабле взять в руки местную гитару не довелось, ведь к новому инструменту нужно было привыкнуть, приноровиться, а делать такие вещи, по ее мнению, следовало в одиночестве. Только обретя единение с вуэлой, отработав взаимодействие, можно «выходить в люди». Ирина не хотела задеть гитару, отданную ей с любовью, небрежным «мимопроходящим» отношением. Если инструмента нет, оставался голос. Вот из-за этого-то Ирина и нарвалась на неприятности…

***

Во время путешествия Ирина любовалась не только прибрежными видами, но и присматривалась к своему окружению.

Про Дину она поняла следующее: преданная, обожающая воспитанницу, простая, недалекая, очень религиозная и не очень чистоплотная. Если вначале попаданка надеялась на некое подобие дружбы, теперь так не думала, поскольку Дине требовалось управление: сама женщина самостоятельностью не отличалась, ее нужно было «вести». О мире знала до обидного мало — не помощник, хоть и заявляла обратное. И что-то Ирине подсказывало, что правда об ее истинной личности Дину шокирует настолько, что из верной наперсницы та может превратиться в верного врага. Да-с…

Миколка после знакомства с нордами пропал: парень влюбился в ватагу суровых воинов и моряков. Его горящие глаза давали понять, что у конюха из поляцкого поместья появилась цель в жизни: стать похожим на лихих чужеземцев. И он к ней пойдет, не оглядываясь и не сомневаясь. Такая устремленность вызывала уважение, и в то же время напрягала: между двух вариантов вдруг выберет важный для себя, невзирая ни на что или кого? Молодой и эгоистичный, что уж.

Самым противоречивым персонажем в глазах Ирины был опекун, пан Збышек. Мужчина взрослый, опытный, умный, рисковый, ответственный, верный слову и памяти матери предшественницы. А вот последнее было скорее опасно: в отношении Валиевой клятва могла считаться недействительной, следовательно, конкретной ей, попаданке, ротмистр ничего не был должен. И предсказать его действия в случае «провала» Ирина не бралась.

Наблюдая за бывшим военным, иномирянка отмечала его любознательность (от капитана он не отлипал), некоторую надменность по отношению к Дине и матросам (неявно выраженную, но все же) и мягкую снисходительность — к ней. Он не особо обращал внимания на то, чем она занята, как себя чувствует, не стремился поговорить, что-то спросить, например, о планах на будущее. Или о матери…

Фактически, ротмистр ставил подопечную в известность, направлял, следил за общим состоянием. И всё. С одной стороны- меньше шансов сделать ошибку, с другой… Дело в неумении строить отношения, а не солдат? Он ей не доверяет, потому что она, в его понимании, ребенок, или у него пунктик на контроле? Так ли бескорыстен отставной ротмистр? Ведь документы-то на них с Диной и поместье Славии вместе с деньгами он Арине показал, но не отдал…

Ирина на этой мысли запнулась. Она, получается, заложница Костюшко! Ну, Арина, может, и приняла бы такой расклад, только пенсионерка Валиева привыкла к другому. Вытащить документы, пока опекун занят? А как объяснить потом, почему так поступила, ведь причин-то объективных нет? Скарлетт в данном случае помочь не могла, приходилось отгонять тревожащие мысли виртуальными палками.

Так толком и не определившись в отношении опекуна, Ирина добавила к коктейлю требующих выхода эмоций еще и эту. А воспоминания о пропавшей коллеге стали «вишенкой на торте».

И котелок закипел, а спускать пар иномирянка привыкла пением. Ну и запела.

***

Почему Эйвинд Густафссон устроил ночевку на берегу в последнюю перед Черниговым ночь, Ирина не знала. Может, примета у них такая — приходить в порт прибытия чистыми и отдохнувшими? Или с пустыми закромами припасов? Или в этом был божий промысел, чтобы Ирина показала себя, трам-тарарам?

Как бы то ни было, когда Десна показала изгиб своего русла (редкий, кстати), норды подняли весла, бросили якоря у выдающейся в реку песчаной отмели и посыпались на берег. Дам снова транспортировали на руках, и в этот раз озадачили помощью в готовке. Сами гребцы шумной толпой рванули мыться (после того, как часть ушла в виднеющийся неподалеку лесок, часть набрала воды и запалила костры).

Викинги раздевались донага, плескались, ржали, возились как дети и заставляли Ирину улыбаться, а Дину — краснеть и хмуриться, причитать о непотребстве и сраме и периодически креститься.

Когда на небе взошла полная луна, «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай» всплыло в памяти попаданки. «И такой на небе месяц, хоть иголки подбирай» пошло следом, и Ирина начала тихонько напевать, не отдавая себе в том отчета.

Сидела она в ряду северян у костра вместе с капитаном, ротмистром и Миколой. Дина, утомленная недельным болтанием на воде и вновь оказавшаяся на земле, после всех хозяйственных дел и легкой помывки отпросилась у паненки спать.

— Аринушка, детынька, прости меня, нету сил. Лягу я, ты от пана Збышека не отходь. — Прошептала нянька и поплелась чуть в сторону, где Микола сладил им лежанку.

— Отдохни, конечно, Дина, — ответила довольная таким поворотом Ирина.

Освеженные, наевшиеся и принявшие чего-то крепкого на грудь, викинги переговаривались, пересмеивались, некоторые тут же и похрапывали. Чернильно-черное небо сияло бриллиантами звезд, по реке бежала лунная дорожка, ночная прохлада бодрила, и сон к Ирине даже и не подступал. Ей выпить не дали, но она и без градуса чувствовала легкую эйфорию от лиричности обстановки.

— Эх, капитан, жаль, что нынче не пошел с нами Йорген-скальд! Грести под его песни — будто играть в детстве! Никакой усталости! Да и сейчас бы послушать старинные саги, а не храп Бьёрна!!! — вдруг громко высказался сидящий по правую руку командира нордов рыжий Эйрик, бригадир гребцов кнорра, которого Ирина выделяла благодаря неизменной веселости, ловкости и огромной физической силе: он ворочал тяжеленным веслом как перышком, без устали и недовольства, даже когда другие начинали ворчать.

— Да, да, капитан, в следующий раз надо взять какого-нибудь мальца даже, пусть кашу варит да песни поет! А то домой тянет, а дорога еще дальняя! — послышались одобрительные голоса команды.

— Скальды помечены богами, их участие в походах притягивает удачу, а сложенные песни прославляют таких командиров, как ты, Эйвинд Густафссон! И нас вместе с тобой! — пророкотал откуда-то чей-то бас. Кормчий лишь ухмыльнулся на лесть и предложение:

— Все бы тебе, Ульф, шуточки… Сам же знаешь, редки стали в наших краях истинные скальды, все больше монахи да иноземные барды в почете. Да и голосов таких, как у Йоргена, не сыскать. Так что, пой сам, Ульф, глядишь, рыба не протухнет и птицы не разбегутся!

Ватага грохнула молодецким смехом. Отсмеявшись, мужики продолжили перебрасываться словами, а попаданка вдруг почувствовала, что не может сдерживаться больше, как тот волк с голосом Джигарханяна: «Щас спою!»

Подняв голову к небу, она глубоко вздохнула и отпустила душу:

Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай. Вийди, коханая, працею зморена, хоч на хвилиночку в гай. Вийди, коханая, працею зморена, хоч на хвилиночку в гай…

Ирина Михайловна пела, как помнила еще со времен училища — вариант из «В бой идут одни старики». Этот шедевр женщина пересматривала всегда, когда находила его в сетке телепрограммы и — обязательно — в День Победы, вместе с «Белорусским вокзалом», «Офицерами», и, если хватало сил — «На всю оставшуюся жизнь». Рыдала, подпевала, выпивала за Победу и горевала о стране, которую потеряли ее сверстники…

Над поляной разливался сильный, неожиданный для хрупкой девушки в штанах, голос, а мужчины затаили дыхание от его красоты и загадочности. Песня, непонятная, но такая щемяще-нежная, тронула ожесточившиеся души северян, у многих к глазам, устремленным на пассажирку, подкатили слезы…И когда девушка смолкла, на миг установиласьтакаятишина, что слышен был лишь треск костра да стрекот сверчков в траве.