С песней по жизням. Часть 1 и Часть 2 (СИ)

Глава 7

«Ну-с, попаданка Валиева, жить будем? Раз дали силы небесные отмашку, прими и не ропщи. Значит, будем жить, будем, только не здесь, однозначно. Расклад, описанный Диной, не нравится совсем. Надо собраться с силами, по максимуму разобраться с ситуёвиной нынешней, хоть немного выяснить «Что? Где? Когда?». И валить отсюда как можно дальше, пока власти не передумали. А то с них станется».

Усевшись поудобнее, Ирина огляделась. Каморка, не иначе на чердаке, квадратов 10, окно высоко, но стекла, хоть и грязные, есть. Полы, стены — камень голый, в углу вроде печь-голландка или такой камин, без дров. Под окном — комод, на нем свеча, почти огарок, но еще горит. Рядом на полу — ночная ваза, судя по запаху. Лежанка, на которой она, Арина, то есть, сейчас возлежит. И табурет. Всё.

«Да, негусто… Точно деву не баловали. Ни тебе балдахина, ни трюмо какого, портьер, кресла бархатного…Ну, что там еще описывали романы? Даже кровати нормальной не заслужила наследница. Доски голые».

Ирина вытянула из-под покрывала непонятного происхождения руку: запястье тоненькое, на ладони косточки видны, а пальцы длинные.

— Музыкальные, — протянула Ирина.

Осмотрела грудь, откинула покрывало: сорочка с длинными рукавами из льна(?) прикрывала тело от горла до пят, грубоватая, но терпимо. На ногах— носки вязаные, колкие, но теплые, а ведь в каморке совсем не жарко. Ирина с трудом подняла руку и ощупала голову: коса есть, толстая, цвет непонятный, не черный, точно. Дотронулась и до лица: вроде кожа без прыщей, гладкая, только явно не мытая, как и тело, давно — липкость чувствуется. Ну да, болела неделю, а до того когда мылась, неизвестно. Нос маленький, губы потрескавшиеся, сухие, но полные, подбородок тоже вроде ничего. Ладно, это потом, надо встать сначала. Вздохнула, прислушалась — идет кто-то. Дина?

— Вот и отвар, дитятко, и бульончику немного прихватила. Повар не готовит совсем, ждет нового хозяина, так я тайком в деревню днем сбегала, тетку Вейру, старостиху, упросила курицу для тебя сварить, как чувствовала, что ты нынче в себя придешь, — протараторила женщина и поставила поднос с плошками на табурет, подвинула его ближе и спросила, — Ты что сначала выпьешь? Бульон тепленький, я его уж так кутала в шаль шерстяную, тулупом накрыла, не совсем остыл.

— Бульон.

Дина поднесла плошку, и Ирина мелками глотками выпила чудный, вкусный куриный бульон, подождала немного, подышала и попросила отвар. Но его одолеть не смогла — глаза стали закрываться.

— Я посплю. Ты не уйдешь, Дина?

— Нет, нет, милая, я здесь, с тобой буду. Я тоже подремлю рядом. Отдохнуть надо. Спи, ласточка, спи! Теперь все будет хорошо. Хвала небесам! — сказала женщина, умостилась в ногах подопечной, прислонившись к стене, и задула свечу. Темнота. Ирина так и уснула полусидя, успев едва подумать: «Это ж надо — девушка…»

***

Проснулась Ирина Михайловна от желания посетить туалет, открыла глаза и … Вспомнила! Она же куда-то в кого-то перенеслась! Точно! Арина!

Додумать не смогла: зов природы оказался сильнее разума. Ирина кое-как сползла с топчана (ну не кровать это!), выпрямилась и направилась к стене, у которой (не ошиблась!) на полу стояла посудина с крышкой, судя по запаху, явно предназначенная для того, что Ирине сейчас крайне необходимо. Решив первоочередную в этой реальности проблему, Ирина вернулась к лежанке и плюхнулась на неё. Слабость имела место быть.

Огляделась: ночные впечатления, в основном, были верны. Каморка, грязная, холодная, убогая. Женщина, завалившаяся на лежанке в углу на бок, тихо похрапывала. «Устала, видать, до смерти… Кто она Арине? Кормилица? Нянька? Что, впрочем, может быть «два в одном». А что? Скорее всего, это так и есть,» — подумала Ирина и решила получше рассмотреть единственного человека, с которым, судя по всему, ей придется разделить в этой новой жизни многое.

«Странно, но я ведь не удивляюсь тому, что испытываю сейчас. Я спокойна как удав. Почему, интересно? Еще не осознала масштаб бедствия? Или это эффект переноса действует, а потом накроет? Или я в душе к чему-то подобному и стремилась — вторая жизнь? Потому мне нормально? Да я, вообще-то, истеричкой и паникершей никогда и не была…А тут перспектива путешествия, новизны, молодость, опять же… Так, ладно, все рефлексии позже. Как себя вести — вот в чем вопрос! Быть или не быть? Как там писали: амнезия наше всё? Смешно, но ничего другого не остается: тело что-то не спешит делиться воспоминаниями о прожитом. Будем решать проблемы по мере их поступления. Дину… Кстати. Как к ней обращаться? Она вроде не возражала, что просто по имени. Или это в состоянии аффекта она не врубилась? На радостях, что девочка очнулась? Лучше, наверное, больше молчать, вопросы задавать по мере надобности, а про беспамятство скажу, авось, прокатит. Должно! Иначе будет сложновато, а не хотелось бы еще больше подводных камней насобирать. Ну-те-с, Дина, что ты зверь невиданный?»

Ирина слегка повернулась к спящей женщине. Полная, но не толстая, в чепце либо старом, либо давно нестиранном, блуза-крестьянка, по горловине и низу рукавов вышивка крестом, юбка широкая в пол, вроде льняное все, только тоже как грязное, ну или краска такая, ближе к коричневому, немаркому.

«О, нижняя юбка есть, по-светлее, похоже на ту, что на мне. На мне? Да, теперь — на мне, Арине. А фамилиё моё? Это не спросишь. А читать-писать я смогу? Дай-то Бог!!! Очень дай! А то пропаду, как швед под Полтавой! Да нет, должны быть и у меня эти, как их? Плюшки попаданские! Мне много не надо: грамоте да счету разуметь, а с остальным — разберусь!»

Осматривать няньку, Ирина продолжила беседу с собой.

«Так, ноги в ботиночках, заношенных. Но не лапти, и то хлеб. Лицо… круглое, славянского типа, чистое, морщин явных нет. Примерно 45–50 лет, хотя кто знает, как тут люди живут. Вон, в 19 веке в России 30ти летние дамы старухами считались. Старуха Ларина… Да и были, наверное, таковыми. В деревнях-то точно. А в целом, она ничего так, отторжения не вызывает. Будем дружить, мне без нее пока никак нельзя».

— Арина, проснулась уже? Как ты? Кушать хочешь? — упомянутая Дина выпрямилась, протерла рукой лицо, стряхивая сон, поправила чепец, встала.

«Высокая нянька, 1.75, не меньше, статная. Не красавица, но заметная. Характер есть, вон как стоит прямо, глаза честные, забота в них и ласка. Вот чувствую, сильная тетка. Сойдемся».

— А есть чего? Принеси. И еще помыться бы. Тяжко телу.

— Ой, милая моя! Конечно! Уж ты так горела, потом потеть начала, рубаху хоть выжимай! Но я боялась трогать тебя, так только обтирала чуток. Воды я нагрею, Миколку попрошу, принесет лохань сюда, пока не начал работать, поесть сама на кухне кашку состряпаю, может, не всю крупу Евлай пропил. А нет, так потихоньку помоешься, переодену да вниз, в людскую, сойдем, а там до старостихи помаленьку доведу, накормит. Душевная она женщина, тебя любит и жалеет завсегда. Может, и баньку натопит, да хоть завтра; у них и переночуем, в сарае сенном, что тут в мешке этом каменном сидеть! Лето ведь, не замерзнем. Пару дней поживем у старостихи, полегчает тебе, вернемся сюда, соберем пожитки и айда! Ты письмо матушкино прочтешь, поймешь, куда ехать, я найму повозку, а то управляющий новый, бают, вот-вот приедет, хоть и указывали, что месяц ждать! Не надо, чтоб он тебя застал здесь, от греха подальше уйти бы! — в волнении закончила речь Дина.

— Хорошо, как скажешь. Я тебя послушаюсь во всем. Я как-то странно себя чувствую, Дина… Как в тумане. Помню плохо, что до болезни было…Вот начну думать, а в голове — шум, и болеть она начинает. Это как?

— Ох, ты ж, девочка! Не волнуйся, все пройдет. Лекарь говорил, что ты можешь не проснуться или можешь умом тронуться от мозгового воспаления, пугал меня до дрожи! Такая горячка у тебя была…А я не верила, день и ночь за тебя молилась, и бог вернул мою ласточку из-за грани! Не спеши, не страшись, все будет хорошо! Посиди-ка, я за водой пойду!

Нянька всхлипнула, потом улыбнулась, погладила Ирину по голове и широкими шагами вышла за дверь.

«Вот и отпала необходимость выдумывать оправдания, оказывается, беспамятство, с легкой руки местного эскулапа, на мозговое воспаление можно списать! Вот и ладненько! Спасибо, мир, неизвестный землянам! И тебе, Арина, спасибо. Пусть душа твоя найдет место лучшее! Я тебя не забуду».

Рассудив так и обретя некое душевное равновесие, Ирина Михайловна сидела на лежанке в ожидании обещанной лохани и воды, на время откинув думы о том, как жить дальше. Просто сидела, вперившись взглядом в оконце, где, даже сквозь серый налет на стекле, становилось все светлее и светлее — день набирал силу. Звуки снаружи доносились слабо, но вроде скрип колес, разговор невнятный, птичье то ли чириканье, то ли трели короткие. Первый день от попадания вступал в свои права.