С песней по жизням. Часть 1 и Часть 2 (СИ)

Часть вторая Глава 12

Парни отплыли через день, на одном когге, без сопровождения. Миколу Эйрик взял с собой. Остальным было сказано готовиться к зиме, помочь Гудрун и Эйрин и ждать вестей. За старшего в деревне остался Орм. О времени возвращения — ни слова.

И потекли дни привыкания к новому месту и жизни с незнакомыми людьми.

Гудрун была молчалива, аккуратна, требовательна, но первое время с разговорами не приставала, учила обращению с печью, водила с собой в лес, к морю — знакомила с соседями и окрестностями. У неё был устоявшийся распорядок: ранний подъём, уход за скотиной, готовка, прогулка по соседям или окрестностям, рукоделие, сон.

Ирина не сразу «врубилась», что говорят они с хозяйкой дома на уже привычном ей наречии юга, а когда услышала беседу Гудрун с молоденькой белесой девочкой из дома с другого края этого хутора(?), осознала.

— Гудрун (так велела называть ее хозяйка), вы знаете мой язык?

— Ой, а я ждала, когда же ты спросишь — отозвалась старуха. — Знаю немного, тут разные люди бывали, кого лечила, кто зиму пережидал…Тебе надо учить язык нордов и местных куршей: ближние жемайты его тоже понимают.

«Учить иностранный? В моем возрасте? Каком? Ой, о чем я думаю! Надо-значит надо! Тогда записывать бы…Бумага, ручка. Есть?»- заметались мысли и Ирина обратилась к ведьме:

— Гудрун, мне бы тогда записывать надо, я ж не сразу запомнить смогу. Можно купить бумагу и — «что там раньше, перо?» — чернила?

Хозяйка прикрыла глаза и через минуту ответила:

— Орм должен пойти в Кауну, отвезти на продажу мед, сушеную ягоду, вяленую рыбу. Неважно. Накажешь ему, что нужно.

— У меня есть немного денег, и я могла бы… — начала было Ирина.

Старуха осадила ее:

— Когда нужно будет твое слово, я спрошу, не волнуйся. Раз говорю — слушай и исполняй.

Валиева просто пожала плечами. В прошлой жизни ей очень повезло со свекровью в обоих браках: в первом они жили далеко друг от друга, встречались крайне редко, во втором ее просто не было (умерла). Так что унижений или неприятия со стороны матерей мужа она избежала, а в целом пожилых людей Ирина уважала, помогала по мере сил, и как-то не случилось, чтобы ее отчитывали или ругали. Она вообще была неконфликтным человеком, вот получалось как-то не скандалить, не нарываться на осуждение, упреки и прочее. Терпимость или мягкотелость? Неважно, если так можно сохранить худой мир, что лучше доброй ссоры. Поэтому смолчала: от неё не убудет.

Несмотря на некую жесткость в суждениях и поведении Гудрун, попаданке было комфортно. Уже на второй день их совместной жизни Ирина, без указаний хозяйки выполняла привычную работу: собрать яйца, накормить птицу, убрать за скотиной, наносить воды…Она всего лишь подсмотрела за Гудрун: где что лежит, чего и сколько кому дать, куда поставить или положить. Ничего особенного, но старуха отметила и, поджав губы, одобрительно сказала за ужином:

— Не ожидала, что ты не белоручка, и ловкая, как будто не первый раз по хозяйству управляешься. Небось, раз такое дело, и с иглой дружишь? — Ирина спокойно кивнула. — Тогда хорошо! Зима у нас не так, чтобы долгая, но занятие необходимо, чтобы дурные мысли не мешали ее пережить. Как рукоделишь?

Ирина не стала жаться и рассказала о том, что умеет. Гудрун не очень поверила, по глазам было видно, но не потребовала демонстрации навыков. И то правда-как тут скроешь вранье, если всё на виду?

— Прясть не умею, совсем. Обычно мне соседки пожилые шерсть в пряжу производили, а я уже дальше.

— Не беда, у нас все умеют, а вот вязать красиво — нет, все по простому. Ежели ты мастерица, как говоришь, тебя тут примут быстрее. Ладно, давай спать. Орм завтра в город пойдет, решила, что надо?

***

Погода стала портиться, зарядили дожди и на прогулки женщины ходить перестали. Месить грязь и мокрый песок — радости мало, поэтому Ирина засела за составление разговорника на нордском, куршском, а заодно и начала записывать песни, рецепты, всякие штучки попаданские кириллицей, чтобы не забыть: вдруг появился страх, что однажды такое может случиться в отсутствие практики и перестройки мозгов на другой язык. Не хотелось бы такого!

Орм привез ей несколько стопок сероватой(недорогой) бумаги, бутылку чернил, букварь на куршском (редкость) и на нордском, с десяток заточенных уже гусиных перьев, набор железных спиц (!), штуку шерстяной ткани грязно-коричневого цвета для пошива зимних штанов и куртки и унты! Последним Ирина и обрадовалась, и огорчилась: она помнила, что в Прибалтике снега не ложиться много, жалко будет пачкать по слякоти натуральную замшу. Валенки бы с калошами или кирзу…

Гудрун, видя ее расстройство, поинтересовалась причиной. И долго ухмылялась неосведомленности чужачки.

— И снег лежит, и холод бывает. Попрошу Саулюса-скорняка подшить край тюленьей шкурой, и мокнуть не будут. Встанет лед, саамы обязательно придут по нему, в Рийгу не любят, а к нам хоть раз, но заглянут: курши их не бояться и не гонят, продают сушеную клюкву и другую ягоду, муку, льняные нитки, мед, орехи. Они ж как дети: в лесу да на берегах живут, а заготовок не делают, бродят за своими олешками с места на место, бьют морского зверя, не ростят ни зернышка. Эх, ну такие вот!

Ирина ничего не могла припомнить про саамов, кроме того, что сказала Гудрун и того, что это коренное население Северной Европы, Лапландия-их вроде, страна или регион …Ну, такие евро-чукчи, в меховых рубахах, на каяках или…да, не суть!

Про местных Гудрун говорила с некоторой нежностью и малой снисходительностью, а вот по жемайтов или чухонцев — с долей неприязни. Чем уж они ей досадили, Ирина выяснять не рискнула.

За короткое время, при условии незнания языка и постоянной хозяйственной деятельности, иномирянка все еще оставалась в неведении о месте, куда попала. Из того, что рассказал Эйвинд и отрывисто сообщала Гудрун, у Валиевой получилось следующее: Кляйпи-небольшое поселение на берегу восточной оконечности Куршской косы, проживают тут в основном рыбаки, а также моряки и речники Эйвинда. В поселении дальше по берегу есть трактир, лавка-сельпо, доки и пристань. Население около сотни человек, что считается по здешним меркам много.

Вдоль берега, на небольшой высоте, тянется лесопосадка, отделяющая поля, луга и разбросанные там-сям хутора от моря. Обработанные земли чередуются с участками леса, болот, озер малых, ручьев. Дороги условны, но имеются. Занятия простые: сеют зерновые, лен, некоторые на равнинных участках содержат небольшие отары овец, сажают овощи, есть даже приличные садики и огороды-обязательно, в приусадебных хозяйствах свиньи, козы, коровы-почти у всех, как и куры с гусями. Дополнительно все промышляют зверя, дары леса берут выборочно (грибы — нет, ягоду, орехи, мед дикий — да). Все, что ловят, бьют, выращивают-продают либо обменивают в княжьем городе, приплывающим купцам, в основном бриттам, фризам, иногда — русам.

Местные курши весьма неторопливы, несколько отстранены (в голове крутилось «тормознутые»), приветливы, незлобивы и абсолютно лишены воинского духа. С приезжими общаются их старейшины, к себе пускают редко, к изменениям не стремятся, придерживаются своих верований и обычаев.

— Они таакииие медленные — говорила Гудрун и улыбалась. — Будут стоять и улыбаться, пока добьешься, чего надо, пирог съешь. Но я к ним привыкла за столько-то лет, они помогают — я отвечаю: лечу и их, и скотину, роды принимаю, гадаю, когда просят… Последнее редко, только если уж край какой и их ведун не справляется. Но умелые, не отнять, по дереву особенно, и лен хорошо прядут и ткут. Над краской мы вместе думаем, их бабы, если что хорошо получается, больше и не стараются. Вот такие они — вздохнула и отвернулась к плите вельва.