Атланта, Джорджия, Парк-Плейс, 2660 Пичтри-роуд,
в тот же день, вечером
Лэнг сидел дома возле стойки, отделявшей кухню от гостиной, — там он обычно завтракал. На столешнице были разложены с полдюжины листов из желтого адвокатского блокнота, на каждом было выписано по отдельному варианту перевода.
«Император Юлиан приказывает царю иудеев обвинение во дворце одного бога»?
Явно недоставало еще одного глагола.
«…Царь иудеев погребен и обвинен во дворце одного бога»?
Бессмыслица. Как справедливо отметил Фрэнсис, это нужно было сделать на триста лет раньше.
Колесики в мозгу, как и в любом другом механизме, лучше вращаются, если их смазывать. А какая смазка может быть лучше небольшой дозы односолодового виски? Лэнг слез с высокой табуретки и подошел к секретеру работы Томаса Элфа, одному из немногочисленных сохранившихся образцов мастерства этого замечательного чарльстонского мебельщика, вошедшему в крайне малое число предметов, взятых Лэнгом в новую квартиру после смерти Дон. В нижней секции секретера хранились лучшие напитки, имевшиеся в квартире.
Выпрямляясь, он заметил глаза Грампса, следившего за его движениями. Сегодня, впервые после возвращения Лэнга из Франции, пес не рыскал по квартире в поисках Герт. Очевидно, поняв, что она не вернется, Грампс сделался вялым, и даже еда его не интересовала. Ну, ладно, не то чтобы совсем не интересовала, но меньше, чем обычно. Он так же опустошал свою миску, только делал это не так быстро, как прежде.
А не создать ли нам компанию?
Лэнг подошел к стойке и при помощи пульта включил телевизор. Что, если звуки женских голосов, пусть даже воспроизведенных электроникой, немного взбодрят Грампса? Потом положил в стакан лед, налил на два пальца янтарной жидкости и сел на прежнее место возле бара.
«… Америка, сейчас еще есть время. Но как бы не стало слишком поздно».
Лэнг смотрел прямо в лицо Гарольду Стрейту. Его голубые глаза казались твердыми, как бриллианты, и было в нем что-то гипнотизирующее, такое, что просто не позволяло не верить ему.
«Если мы позволим тем, кто стремится к многонациональности, к тому, что они называют единством мира, и дальше осуществлять их план по уничтожению нашей индивидуальности…»
Лэнг разглядывал это лицо до тех пор, пока тридцатисекундный ролик не завершился звуками «Боже, храни Америку». В этом человеке было не только мощное обаяние, но и…
Что?
Для работника Управления память на лица была жизненно наиважнейшим качеством, которое достигалось многочасовым разглядыванием сотен фотографий; из них повторялись лишь одна или две, да и то в разных ракурсах. Курсанты школы должны были опознавать не только увиденные прежде лица, но и фон. Женщина в шляпе, стоящая возле кинотеатра, мужчина, сфотографированный в профиль в автомобиле, теперь повернулся анфас. Женщина без шляпы перед чем-то расплывчатым. Тот же мужчина, но надевший бейсболку, снятый в три четверти, разглядывает витрину магазина.
Лэнг где-то уже видел Стрейта. Но где?
Рейлли мотнул головой. Маловероятно. Стрейт был губернатором одного из тех штатов, где бывают только два времени года — июль и зима; какого-то из ледяных мест в глубине Америки, где Лэнг никогда не бывал. То ли Миннесота, то ли Висконсин, то ли еще что-то в этом роде. Просто какая-то шальная искорка проскочила от нейрона к нейрону и замкнула не те дендриты в мозгу — точно так же, как это случается, когда нам кажется, что мы бывали где-то, хотя точно знаем, что это полностью исключено.
Лэнг отхлебнул виски и вернулся к загадке надписи Юлиана, не обращая больше внимания на телевизор. Гарольд Стрейт никуда не денется. Нужно было решать более важные и срочные вопросы. Он потянулся к телефону, висевшему на стене над стойкой, и набрал номер.
В трубке раздался голос Фрэнсиса.
— Итак, я предоставил вам все возможности разобраться с этой штукой, так что нечего на меня обижаться, — без всяких предисловий заявил Лэнг.
— Обижаться? На вас? Что-то не пойму…
— Император Юлиан приказал захоронить обвинительный акт против царя иудеев во дворце единого бога.
Пауза, потом чуть слышный вздох.
— Чепуха какая-то.
— Нет, вы просто завидуете, потому что не поняли этого сами. Ни один другой предлог — «к», «над», «от» и так далее — не подходит. Только «в».
— Но зачем нужно было хоронить обвинительный акт? — полюбопытствовал священник.
— Об этом спрашивайте вашего приятеля Гринберга. Если он прав и Христос был не столько пророком, сколько революционером, то обнародовать такое обвинение означало бы, несомненно, тяжелый удар для церкви, которую Юлиан так ненавидел. Князь мира превратился бы в простого драчуна. Наверно, Юлиан предвидел немалую потеху.
— Пусть так, — медленно проговорил Фрэнсис. — Но ведь захоронить документ — далеко не лучший способ для его широкого распространения. Если этот ваш Юлиан так хотел расправиться с церковью, то прятать такой документ не имело никакого смысла.
Оба на некоторое время умолкли. Потом Лэнг сказал:
— А вот это зависит от того, как и где его спрятать.
— И это приводит нас во дворец единого бога, — добавил Фрэнсис.
Лэнг взял стакан, сделал хороший глоток и лишь после этого вновь заговорил:
— Ну, и где, по-вашему, это могли сделать?
— Прежде всего приходит на ум иерусалимский храм, — прозвучал в трубке бестелесный голос Фрэнсиса. — Беда только в том, что его разрушили задолго до рождения Юлиана.
— А что вы скажете о Ватикане? — спросил Лэнг. — Константин выстроил там папский дворец до того, как Юлиан пришел к власти.
Снова пауза. Лэнг явственно представил себе Фрэнсиса, задумчиво потирающего подбородок.
— Не исключено.
— Но где именно? Дворец, выстроенный Константином, — вернее, то, что от него осталось, — давно превратился в руины и был отстроен заново в шестнадцатом-семнадцатом веках. Обвинительный акт, если бы его нашли, церковь, конечно же, не стала бы выставлять в папском музее. Вероятнее всего, что он рассыпался в прах тысячу лет назад.
— Если и так, — ответил Фрэнсис, — то кто-то лезет из кожи вон, чтобы этот прах потревожить. На вашем месте попытался бы выяснить, какие части нынешнего Ватикана не подвергались перестройке.
Об этом Лэнг даже не подумал.
— О папском государстве вы знаете гораздо больше, чем я.
Опять негромкий вздох.
— Ладно. Устраивайтесь поудобнее, а я займусь своим делом — буду просвещать темного язычника.
Как большой любитель и знаток истории античного мира, вы, несомненно, знаете, что римляне любили строить свои цирки у подножия холмов. Поначалу название Ватикан принадлежало лишь одному из семи римских холмов, наряду с Авентином, Латераном, Эсквилином и прочими. Возле одного из них был построен Великий цирк, Circus Maximus. Со склона за гонками колесниц могли наблюдать многие тысячи желающих. А другой цирк, так и называвшийся Ватиканским, находился за пределами стен древнего города, на некотором удалении от него, в болотистой местности, где кишели змеи и злодействовала малярия — до тех пор, пока ее не благоустроили и не превратили в место развлечений. Поскольку земля там мало для чего годилась, на холме и возле него стали строить гробницы. Началось это задолго до создания цирка, продолжалось и во время его существования.
— Очень интересно. И все же quidquid praecipies, esto brevis[44].
— He перебивайте, или я отправлю вас к директору. Именно в этот цирк, цирк Нерона, находившийся у подножия Ватиканского холма, доставили для публичной казни апостола Петра. Вы, возможно, помните, что он требовал, чтобы его распяли вниз головой, так как считал себя недостойным принять такую же смерть, что и Христос. Римляне согласились пойти ему навстречу.
Согласно легенде, Петра похоронили где-то среди редких пока еще гробниц на этом склоне, и через много лет, когда император Константин сделал христианство официальной религией Рима, он выстроил первый папский дворец на том месте, где мог быть похоронен Петр.
Через полвека после смерти Петра эта местность превратилась в настоящее кладбище, город из склепов. Часть могил образовала внешнюю стену первого дворца римских пап, так что их нельзя было убрать, не разрушив все здание. Если этот ваш Юлиан действительно любил пошутить, как вы говорите, какая шутка могла быть лучше, чем захоронить что-то, представляющее потенциальную угрозу для церкви, в ее несущую стену?
Лэнг напрочь забыл о стоявшем у него под рукой стакане с виски. Лед успел растаять.
— Скажите, а это кладбище открыто для публики? Мы с Дон провели в Ватикане целый день, но я не помню такого места. Или это ниже, там, где находятся могилы римских пап?
— Думаю, что еще ниже. Кладбище можно посетить, но только с разрешения Археологического отдела Ватикана.
— Воспользуйтесь своим положением, постарайтесь как можно быстрее организовать для меня такое разрешение.
— Насколько мне известно, туда можно попасть лишь с организованной экскурсией. Смотреть что-то самостоятельно вам не позволят.
Лэнг усмехнулся.
— Вы только позаботьтесь о том, чтобы я туда попал. А насчет незаконных исследований я подумаю сам. Если мне удастся найти обвинительный акт, что бы он из себя ни представлял, я смогу узнать, почему кто-то с такой готовностью убивает, чтобы не позволить мне это сделать. Постараюсь попасть в Рим как можно быстрее.
Комната не имела никаких отличительных признаков. Четыре серых стены и одна дверь. Под потолком горели яркие лампы, не позволявшие теням скапливаться в углах. Всю мебель составляли металлический стол и конторский стул, на котором сидел единственный обитатель этой комнаты — мужчина, внимательно наблюдавший за экранами целой батареи мониторов.
По одному из экранов пробежала строчка букв, и одновременно в наушниках, надетых на голову оператора, прозвучала электронная расшифровка стенограммы: «я смогу узнать, почему кто-то с такой готовностью убивает…»
Не отрывая взгляда от возникавших на экране строк, он поднял трубку самого обыкновенного с виду телефона.
— Все в порядке, он заказал билет.
— Действуйте по плану, — прозвучало в ответ.