Амальфитанское побережье, Равелло, гостиница «Палумбо»,
через два дня
Дороги, пробитые в горах Амальфитанского побережья Италии, в большинстве своем всего в полтора раза шире, чем автомобиль. Это рудимент тех времен, когда основным видом транспорта были велосипеды, а крошечные, величиной с коробку из-под обуви, автомобили преодолевали крутые повороты если не с веселым азартом, то, по крайней мере, с гордостью за свою ловкость. Сегодня переполненные автобусы, возившие все больше и больше туристов, заполняли эти дороги целиком, от каменного барьера над обрывом, под которым раскинулось море, до скалистой стены по другую сторону. Всем прочим транспортным средствам приходилось искать карманы, расширения и всяческие аппендиксы, укрывшись в которых, они могли пропустить мимо себя бодро сигналящих и воняющих дизельным выхлопом бегемотов.
Немногочисленные улицы Равелло слишком узки даже для одностороннего движения. Всё чуть побольше малолитражки рискует ободрать бока о дверные ручки домов.
Потому-то Лэнг и выбрал именно этот город. В старых каменных зданиях по Виа Сан-Дживанни-дель-Торо не было ничего примечательного, кроме того, что эти дома можно было считать небезынтересными примерами мавританского влияния в Средиземноморье. Вывеска гостиницы была маленькой, и это говорило о том, что знать о ее существовании должны лишь те, кому следует знать, а новой клиентуре — в частности, американской — следует искать гостеприимства в совсем другом отеле, рассчитанном на прихотливые вкусы заокеанских теле- и кинозвезд, пристроившемся на холме по другую сторону города.
По этой самой причине Лэнг и выбрал «Палумбо».
Вестибюль, казавшийся, когда войдешь с улицы, непрезентабельным, если еще не хуже, обычно вызывал у тех, кто попадал сюда впервые (если только им не успевали вовремя посоветовать отправиться куда-нибудь в другое место), сходные реакции. Человек останавливался, смотрел по сторонам и бормотал на своем родном языке: «О, боже!»
Сквозь двухэтажную стеклянную стену открывался вид на ущелье между туманными утесами и золотой пляж, лежавший на сотню футов ниже. Вдали на кобальтово-синей воде покачивались, словно веселые разноцветные поплавки, рыбацкие лодки. Обслуживающий персонал был тих, скромен и редко попадался на глаза, если его не вызывать специально.
Лэнг попросил номер неподалеку от вестибюля с таким же самым видом из окна. Они с Герт погрузились в однообразные прогулки, которые начинались с раннего утра. Продолжительные полуденные купания в уходившем в бесконечность «бассейне» гостиницы завершались ленчами в одной из двух (вряд ли их было больше) тратторий города и страстными любовными ласками после.
Обедали они не в обеденном зале гостиницы с расписанным фресками сводчатым потолком, а в маленьком ristorante, расположенном на одной из двух узких улиц, расходившихся вилкой из одной улицы, проходившей перед церковью. Как и в большинстве подобных заведений Италии, свет в ресторане был ярким, как в операционной. Лэнг обосновывал такое пристрастие к сильному освещению тем, что итальянцы любят точно знать, что получили именно то, за что платили деньги, и опасаются, что в полутемном помещении им под романтическим покровом подсунут какую-нибудь дешевку. Герт, в свою очередь, считала, что причиной тому прискорбный обычай средневековых правителей травить гостей ядом во время трапезы.
Как бы там ни было, но пожилая хозяйка ресторана целыми вечерами ходила босиком между столиками и требовала от каждого посетителя, дерзнувшего оставить на тарелке хоть кусочек, объяснить, почему он не доел то или иное блюдо.
Отобедав там уже в третий раз, Лэнг и Герт не спеша брели вверх по улице, казавшейся еще круче после съеденных за обедом деликатесов, таких, как фаршированные цветки цуккини, жареные артишоки и телячьи отбивные с ветчиной и шалфеем.
Лэнг остановился на пьяцце, крохотной площади, одну сторону которой занимало кафе-мороженое и кучка продавцов очень сомнительного антиквариата, на другой расположилась церковь, а еще две стороны оставались открытыми.
— Ну, ладно… Как ты все это узнала?
Они до сих пор не разговаривали о том, что случилось с ними в некрополе; напротив, старались избегать этой темы, как чего-то неприятного, хотя отлично знали, что вечно так продолжаться не может, и рано или поздно придется заговорить обо всем этом.
Герт, в туго обтягивавших ноги кожаных брюках и свободной блузке, выполненной в «крестьянском» стиле, на мгновение задумалась. Потом взяла его под руку и двинулась дальше по улице в сторону гостиницы. По дороге она рассказывала о том, что с ней случилось, — вернее, о том, что она запомнила, о том, как лежала в больнице, как лишилась памяти и слуха.
— И этот кусок билета…
— Корешок, — поправил Лэнг, — корешок билета.
— Хорошо, корешок так корешок, — согласилась она. — Я на него посмотрела и все вспомнила: как мы были во Франкфурте, на тамошней станции Управления. Что отсюда следовало? А то, что если у этого типа, пытавшегося меня убить, оказался билет франкфуртского метро, значит, он побывал во Франкфурте. Если он приехал оттуда, значит, Управление могло быть как-то замешано во всю эту историю. Но почему кто-либо мог пойти на такие меры, чтобы разделаться со мною? Я позвонила бы тебе, чтобы предупредить, но мой служебный телефон потерялся при взрыве. Кроме того, если ко всему этому было причастно Управление, оно, несомненно, прослушивало все твои разговоры.
Лэнг распахнул входную дверь гостиницы и пропустил Герт вперед.
— Да уж. А мне этот ублюдок подсунул защищенный телефон, а оказалось, что это спутниковое устройство слежения.
— А если бы я позвонила Саре, то…
— На том номере тоже наверняка сидел «жучок».
Она с любопытством взглянула на него.
— Вроде тех тараканов, которые водятся в Атланте?
— Так называется подслушивающее устройство, через него слышно все, что ты говоришь. Сама ведь знаешь не хуже меня.
Лэнг остановился и посмотрел вниз с крыльца. Пьяццы отсюда не было видно — только верхушки раскидистых деревьев.
— А как же «Die Spinne», организация, защищающая старых нацистов? Ты не думала, что это могут быть ее дела?
Герт шагнула вперед и потянула за собой Лэнга.
— Никто, кроме тебя, не видел нацистов на каждой кровати.
— Под каждой кроватью. Но ты права. Ни ты, ни Блюхер не поддерживали мою теорию.
На сей раз остановилась Герт. Даже в полутемном вестибюле Лэнг заметил на ее лице комически подчеркнутое изумление.
— Ах! Неужели даже безмозглая женщина может оказаться права?
Лэнг усмехнулся.
— Эта безмозглая женщина снова спасла мою задницу.
— Зачем мне твоя задница? Я спасала вовсе не ее, а другую твою часть, — отозвалась Герт и подмигнула.
Они наконец-то переступили порог и медленно, молча, направились к своему номеру.
— А ватиканский некрополь? — нарушил тишину Лэнг. — Как ты узнала о нем?
Герт задумалась на мгновение — то ли подбирала подходящие английские слова, то ли просто решала, что именно сказать. Пока она думала, они подошли к своему номеру. Лэнг вставил ключ в замок, но не повернул его.
— Ну, и?..
Герт снова хитро улыбнулась.
— Если я скажу, что это сработала женская интуиция, ты поверишь?
— Нет.
Она театрально развела руками и вздохнула.
— Что ж, ты лишаешь меня им… ил…
— Иллюзий?
— Иллюзий того, что женщины бывают загадочны.
Лэнг открыл дверь, но все еще преграждал своей спутнице дорогу.
— Герт…
Она покачала головой.
— Я слышала, как ты рассказывал Риверсу, каким образом все вычислил, как догадался, что Скорцени был одним из тех, кого американцы приютили у себя после войны, и что этот тип, Стрейт, был сыном Скорцени. Если ты тогда смог вытащить зайца из кармана…
— Из шляпы.
— …То и сейчас сможешь рассказать мне сам, как я все узнала.
Лэнг отступил и встал рядом с Герт в узком коридоре. Не следовало позволять кому-нибудь подслушать этот разговор. Так что он пропустил Герт в номер, вошел сам и закрыл за собой дверь. Они сели на кровать.
— Ладно. Я предположил бы, что дело шло примерно так. — Он ненадолго задумался, выстраивая свои гипотезы примерно таким же образом, как еще в школе выстраивал доказательство геометрической теоремы. — Ты знала, что я пытался разыскать то, что Скорцени вывез из Монсегюра. Единственным ключом, который нам удалось обнаружить до появления того чертова вертолета, была надпись Юлиана, та, в которой говорилось о дворце одного бога.
Герт взъерошила его волосы.
— Нет, не угадал. Перед тем как появился вертолет, ты говорил о Юлиане и каком-то дворце.
Лэнг пожал плечами.
— Что ж, тогда рассказывай сама.
— Предупреждаю заранее, тебе это не понравится.
— Постараюсь выдержать.
На сей раз уже Герт пожала плечами.
— Дворец одного бога. Единого бога. Что еще могло иметься в виду, как не Ватикан?
Чтобы осознать ее слова, Лэнгу потребовалась добрая минута.
— Значит, ты решила, что речь идет о дворце не одного, а единого бога, и сразу поняла, что имел в виду Юлиан?
— Но ведь я там была, разве нет?
Лэнг медленно кивнул, продолжая обдумывать услышанное.
— Нам с Фрэнсисом, чтобы сообразить это, потребовалось немало времени. А ты смогла догадаться за считаные минуты.
Герт усмехнулась и, запустив руку в сумку, вытащила сигареты; вытряхнув из пачки одну, поднесла ее ко рту, но не стала сразу прикуривать, а сказала, хихикнув:
— Я ведь предупредила, что тебе это не понравится. Я позвонила своему другу из римской станции.
— Другу, работающему в Управлении? Ты решила, что линии не будут прослушиваться?
— Совершенно верно. Я спросила этого друга, где находится Риверс, потому что знала: если мои предположения верны, он попытается убить и тебя.
Лэнг уставился на нее, совсем уже ничего не понимая.
— Спросила, где находится Риверс? Но ведь ты же знаешь, что это закрытая информация.
— Я ведь сказала, спросила у друга.
— Ты имела в виду — твой бывший любовник?
— Я тебя предупреждала… Кроме того, у тебя нет никаких оснований, чтобы э-э… сердиться. Мы расстались задолго до того, как ты прошлым летом приехал в Рим.
Она была совершенно нрава в своих рассуждениях. Но почему-то эта правота со страшной силой раздражала Лэнга. Действительно, какие у него были основания переживать из-за того, что делала Герт после того как они десять лет тому назад расстались и он женился на Дон. Но эти рассуждения нисколько не помогали побороть болезненные укусы ревности.
Лэнг попытался сделать вид, что интересуется только тем, как Герт удалось его разыскать.
— Итак, ты узнала, что Риверс находится в Риме. И что дальше?
— Дальше я оделась монашкой и висела…
— Болталась?
— Болталась около римской станции.
— Ты вела наблюдение за римской станцией Управления, и никто этого не заметил?
— Ты не забыл, что я сама давно работала в Риме? Я знаю, какие места просматриваются камерами, а какие нет. Кроме того, я уговорила одного хорошего человека на несколько дней сдать мне комнату. Она находилась почти напротив.
Зеленоглазое чудовище ревности снова вскинуло голову.
— Хороший человек… Мужчина, конечно?
Герт недовольно дернула головой.
— Этому хорошему человеку лет семьдесят, если не больше. Ты будешь допрашивать меня или позволишь мне закончить?
Любопытство Лэнга все же пересилило пусть острую, но все же совершенно иррациональную ревность.
— Валяй.
— Ну, вот, когда я видела, что Риверс выходит на улицу, я всякий раз отправлялась за ним.
— Ты смогла следить за руководителем станции? — недоверчиво спросил Лэнг.
— Никто теперь не бывает настолько осторожен, как мы когда-то. К тому же Риверс так давно работает в Управлении, что, вероятно, забыл, что теперь там могут служить и женщины.
Если Лэнг верно запомнил ход тех событий, то для этого потребовался очень серьезный нажим со стороны Конгресса.
— Как бы там ни было, я следила за ним, а он — за одним священником. За тобой. Я не решилась войти в контакт с тобой, потому что за мною тоже могли следить. Звонить тебе в гостиницу я тоже боялась. Просто ждала и в конце концов увидела, что Риверс и его люди отправились за тобой в ватиканское подземелье.
Лэнг переваривал информацию, время от времени кивая. Потом спросил:
— Теперь еще одно, где ты раздобыла оружие?
— Я ведь сказала тебе, у меня есть старинный приятель на римской станции.
Очень близкий и верный друг, если судить по тому, что он нарушил несколько десятков строгих запретов, касающихся огнестрельного оружия и режима секретности, с досадой подумал Лэнг. Если мерзавца не вышибут в ближайшее время, придется ему завершать свою карьеру, подсчитывая использованные картриджи от принтеров в какой-нибудь дыре, где скорпионы больше крыс, а крысы больше кошек. Но вслух он сказал лишь:
— Полагаю, я должен поблагодарить тебя.
Она выпрямилась и принялась расстегивать блузку.
— Время позднее. Прошло полдня. Надеюсь, ты успел набраться сил. Одной благодарностью ты не отделаешься.
Уже на следующий день, вскоре после ленча, в их рай просунулась уродливая морда действительности. Во время своего очередного звонка Сара — она звонила Лэнгу ежедневно — сообщила, что необходимо принять несколько решений, касающихся фонда, и предупредила, что клиенты, давно не видевшие своего адвоката, начинают всерьез роптать. Пришло время возвращаться.
— Мы можем полететь из Неаполя в Атланту через Париж, — сказал Лэнг, отведя трубку в сторону. — Или поехать в Рим и лететь прямым рейсом.
Герт коротко дернула головой, как всегда, когда она хотела возразить.
— Я останусь в Риме.
Лэнг сразу забыл и о том, что на другом конце линии его ждал диспетчер бронирования авиабилетов, и о том, что телефон в гостинице оплачивался поминутно.
— Что-что?
Она взяла у него из руки телефонную трубку, положила ее на рычаг и погладила Лэнга по щеке.
— Знаешь, Liebchen, кое-чего я не смогу сделать. Я не могу вечно жить за твой… расчет?.. Подсчет?..
— Счет.
— Да, я не могу вечно жить за твой счет.
— Но ведь это не так, — возразил Лэнг. — У тебя есть работа… в школе…
Герт досадливо махнула рукой.
— И ты думаешь, что после того, чем я занималась последние лет пятнадцать, мне будет интересно учить богатеньких детишек корежить немецкий язык?
Лэнг изучил ее достаточно хорошо и знал, что она медленно принимала решения, но, раз приняв, уже никогда от них не отказывалась. И сейчас подумал, что уже потерял ее однажды, а теперь теряет навсегда.
Он поднялся, вошел в ванную и принялся собирать свои туалетные принадлежности. Ему не хотелось, чтобы Герт видела на его лице страдание, которое — он знал это наверняка — ему не удастся скрыть.
— Желаю тебе всего хорошего. Мне будет очень не хватать тебя.
Когда он вернулся в номер, ее уже не было.