Секрет Юлиана Отступника

Эпилог

Доктор философии Иоахим Штерн был не на шутку озадачен. Его оторвали от чтения курса археологии в университете и привезли осмотреть очень интересные черепки глиняной посуды, интересные не своим качеством, а местонахождением. Таких находок можно смело ожидать при любых работах в римском метро или при прокладке новой канализационной сети, скажем, в Каире. Герр доктор выступал в качестве консультанта во множестве городов с классическим греко-римским прошлым. Но чтобы в Берлине?!

Насколько ему было известно, в этом районе, который являлся историческим центром Германии, не бывали ни римляне, ни греки. Больше того, германские племена в I веке уничтожили в Тевтобургском лесу несколько легионов из почти непобедимого войска цезаря Октавиана Августа. В результате Рим хотя и продолжил свою экспансию, но и воевал и торговал совсем в других местах.

Все это было бесспорно, однако сейчас Штерн сидел на корточках в яме с еще не просохшими стенами и держал в руках осколки керамического сосуда. Не было никаких сомнений в том, что черепки были древними и, вероятнее всего, являлись осколками амфоры классической греческой работы. Большой амфоры, в каких обычно держали вино или масло.

Герр доктор поднял голову и посмотрел по сторонам. Находка была сделана при прокладке новой линии метрополитена. Кажется, именно в этом районе находился бункер Гитлера… Сейчас трудно сказать. Русские в ярости не только полностью уничтожили последнюю крепость фюрера, но и устроили на ее месте и вокруг нечто вроде парка, так что в наши дни трудно, если и вовсе возможно, сказать, где именно Гитлер провел свои последние часы. Вероятно, это единственная озелененная территория, доставшаяся Восточному Берлину в наследство от русских. Сейчас, когда город расширяется, она оказалась слишком дорога для того, чтобы можно было оставить ее нетронутой.

Так, что же мог здесь делать греческий или римский сосуд?

Насколько было известно Штерну, Гитлер никогда не проявлял особого интереса к древней истории, но черепки были обнаружены там же, где рабочие нашли пуговицы от нацистских военных мундиров, обломки того, что когда-то было мебелью, и много другого, что бесспорно подтверждавшего, что осколки амфоры оказались здесь во время войны.

Он сложил черепки в большой пластиковый мешок и поднялся. Эту тайну, как и многие другие тайны Второй мировой войны, вряд ли удастся скоро разгадать. Вот и хорошо. Об этом периоде немецкой истории лучше всего позабыть.

По крайней мере — немцам.

Грампса отнюдь нельзя было считать веселым компаньоном. Сейчас доносившийся из угла крошечной кухни храп, время от времени прерываемый громкой отрыжкой, извещал о том, что он стремительно разделался с вечерней трапезой и, по своему обыкновению, сразу же крепко заснул.

Лэнг взглянул поверх стойки, разделявшей кухню и столовую.

— Знаешь, дружище, я тебя держу только за пламенные дружеские чувства и красоту.

Его внимание вновь обратилось к вечерним новостям, которые сегодня почти полностью были посвящены неожиданному отказу от участия в борьбе за выдвижение от партии кандидатом в президенты безусловного фаворита, Гарольда Стрейта. С достойным глубочайшего сочувствия самообладанием бывший претендент на высший пост в государстве заявил, что вынужден посвятить ближайшие несколько лет исключительно семейным делам, которые требуют от него столько времени и сил, что ему придется отказаться не только от участия в нынешней президентской кампании, но и от политической деятельности вообще. Не располагавшие абсолютно никакими фактами телевизионные «говорящие головы» брали интервью друг у друга и выдвигали самые разные предположения. Согласно различным версиям, у кандидата выявили СПИД, он был тайным алкоголиком и не выдержал воздержания, ему предстоял скандальный развод или даже судебное преследование за некие пока что неизвестные преступления.

Либеральные политики и пресса расценили случившееся как знак того, что в Америке все в полном порядке; подобных одобрительных высказываний слева не было слышно с 1998 года, когда Ньют Джингрич отказался баллотироваться на следующий срок при выборах в Конгресс. Правому крылу СМИ, как обычно, уделяли гораздо меньше внимания, но там преобладало мнение, что правое дело в очередной раз пало жертвой партийной политики.

Лэнг слегка улыбнулся — он-то знал истинную причину отступления Стрейта.

Впрочем, это было единственным, что могло хоть как-то его обрадовать. Лэнг вернулся из Европы два месяца назад и с головой зарылся в работу. Руководя фондом, он теперь лез в такие мелочи, что несколько руководителей решили подыскать себе другую работу. Сара попросту несколько дней не выходила на работу, заявив, что он не годится для общения с нормальными людьми. Лишь после долгих уговоров со ссылками на то, что они так давно работают вместе, обещаний предоставить ей настоящий отпуск в конце лета и клятвенных заверений в том, что он сократит клиентуру, заставили Сару смягчиться и вернуться обратно.

Лэнг, однако, находил время, чтобы читать о Риме во времена немецкой оккупации, а также те достаточно редкие книги, повествующие об Отто Скорцени. Хотя ни в одной из работ не говорилось о том, что между теми событиями и этим человеком есть какая-то связь, Лэнг знал из фотографий с компакт-диска Хаффа, что эсэсовец там побывал. Эти исследования давали ответ, по крайней мере, на один вопрос: почему Скорцени забрал только одну амфору и не вернулся за второй? Время, все решало время. К концу апреля 1944 года войска союзников вырвались из окружения, которым немцы попытались запереть места высадки морского десанта, и двигались к Риму со скоростью, ограниченной лишь возможностью подвоза боеприпасов и всего прочего, в чем нуждалась армия. Скорцени, без сомнения, удрал с первой амфорой, след от которой Лэнг увидел на земле, явившись туда через шестьдесят лет.

И возникал другой, еще более интересный вопрос: что в ней было?

Лэнг оказался лишен возможности даже строить предположения. Будь рядом с ним Герт, он с наслаждением развивал бы новые и новые теории, получая в ответ критику и ее логические построения. И тут ее страшно не хватало.

Информация о том, что он вернулся без Герт, каким-то образом мгновенно разошлась по дому. Механизм этого распространения, как подозревал Лэнг, был чем-то сродни тому, как запах крови стремительно распространяется в кишащих акулами океанских водах. Чуть ли не ежедневно под вечер в его квартире раздавался звонок, и кто-то из живущих по соседству одиноких женщин, поодиночке или компаниями, преподносили ему какой-нибудь пудинг или еще что-то съедобное, приобретенное, несомненно, в одном из расположенных поблизости магазинов. Ведь кулинария как-никак была работой, а очень мало кто из его соседок согласился бы признаться в том, что от столь тяжкого труда они получают ни с чем не сравнимое удовольствие.

Лэнга много раз приглашали на обеды и коктейли, но он всякий раз отказывался. Он хорошо знал, что жившие в одном доме с ним одинокие женщины — «течные кошки», как он частенько называл их, — хищностью не уступят никому из обитателей джунглей и не знают никаких преград в своем стремлении найти кого-нибудь, кто будет добывать для них средства к существованию. Он же, богатый и одинокий, был очень ценной добычей на их охотничьей территории.

Несмотря на всю безмятежность его супружества с Дон, Лэнг именно в это время узнал, что мужчины — защитники, а женщины — преобразователи. Мужчина видел женщину, которую любил, и принимал ее такой, какая она есть, не желая (или не замечая) даже таких перемен, как новая прическа. Женщина же воспринимала мужчину как начатую и продолжающуюся работу, изделие, обретающее форму и содержание в соответствии с ее проектом. Так в один прекрасный день «ароматный табак» превращался в «твою вонючую сигару», а «любимое удобное кресло» — в «обшарпанную продавленную рухлядь». И так далее.

Все это нисколько не устраивало Лэнга. Обеды с Фрэнсисом, кубинская сигара, выкуриваемая изредка в обществе священника, а также, вероятно, и маленькая квартира, в которой так легко поддерживать порядок, и Грампс, скорее всего, улетучатся, как дым и канут в дали памяти, если он уступит домогательствам какой-нибудь из этих одиноких женщин, яростно стремившихся избавиться от такого бремени, как необходимость себя содержать.

Лэнг был знаком с несколькими вполне самостоятельными женщинами — адвокатами, врачами и так далее, — но ему никогда не удавалось пригласить на свидание ни одну из них, прежде чем они оказывались связаны с кем-то другим. Собственно, была одна дама, федеральный прокурор, миниатюрная женщина с ярко-рыжими волосами. Рейлли совсем было собрался встретиться с ней, но буквально на следующий день она явилась в суд с бриллиантом такой величины и качества, что его можно было расценить только как вульгарный. Лэнг сказал себе, что разочарован, но сам-то прекрасно знал, что испытал облегчение.

И потому он не слишком удивился, когда дверной звонок разразился трелью в тот самый момент, когда он наконец-то решил, какой из пакетов с обедом «Здоровый выбор» сунуть в микроволновую печь. Очередное готовое блюдо, которое с исполненной плохо скрытой надежды улыбкой принесла ему очередная соседка, стремящаяся завести себе мужчину, способного полностью обеспечить ее прихоти.

Грампс, давно привыкший к этому параду претенденток, обычно реагировал на их визиты более чем сдержанно: он открывал один глаз и возвращался ко сну. Этому занятию он предавался двадцать три часа в сутки. Однако на сей раз он вел себя совсем не так. Лэнг готов был поклясться, что этот дурак несколько раз высоко подпрыгнул, вовсе не касаясь при этом пола. Собака с оглушительным лаем бросилась к двери, чуть не сбив хозяина с ног, встала на задние лапы, а передними начала яростно скрести филенку, оставляя в ней глубокие царапины. Можно было не сомневаться: какая-то из соседок решила немного изменить тактику и прибегнуть к посредничеству Грампса и, чтобы подольститься, принесла ему мешок с деликатесами.

— Предатель! — бросил Лэнг очумевшему от радости псу.

Он едва успел повернуть ключ, как Грампс толкнул дверь головой, широко распахнул ее, выскочил в коридор и заплясал вокруг Герт.

Она поставила на пол маленький чемодан, опустилась на колени и обняла возбужденную собаку. А Лэнг просто стоял столбом, пока она не подняла голову.

— Лэнгфорд, закрой рот. Ужасно непривлекательное зрелище.

— Неужели Грампс написал тебе письмо и уговорил вернуться? — широко улыбнувшись, осведомился Лэнг.

Она кивнула на чемодан, продолжая обеими руками обнимать Грампса.

— Ты совсем не джентльмен! Неужели я должна сама таскать свой багаж?

Все еще не до конца поверив, что действительно видит ее и это не галлюцинация, Лэнг наклонился и поднял чемодан.

— Ты что-то забыла и теперь вернулась забрать это?

Герт встала и принялась счищать черную шерсть с низко сидевших на бедрах джинсов.

— Можно сказать и так.

— Что?

Она устроила целое представление — медленно обвела взглядом все его тело и в конце концов остановилась на брюках.

— Попробуй сам догадаться.

Лэнг просто не мог выдерживать этого дольше. И она тоже. Не уходя из коридора, они кинулись друг другу в объятия, и эти объятия должны были разомкнуться очень не скоро. Даже жалобный скулеж Грампса не смог отвлечь их друг от друга.

Все же, войдя через некоторое время в квартиру, они вышли на маленький балкон, с которого открывался вид на город.

— Герт, ты решила?..

Она повернулась к Лэнгу и приложила палец к его губам.

— Я решила, что лучше учить богатеньких детишек корежить немецкий язык, чем гоняться по Европе за потенциальными террористами.

— Это означает?..

— Это означает только, что я сказала, nichts andres[59]. Будь доволен и этим.

Так он и поступил.