Рим, площадь Святого Петра,
ночь тех же суток
Даже по ночам площадь перед Ватиканом была полна туристами. На этом и основывался план Лэнга.
Он снова облачился в рясу и теперь уверенно шагал к левой стороне папского дворца — туда же, где накануне его остановил швейцарский гвардеец. Вот только на сей раз у него не было никакого пропуска. Подойдя поближе, Лэнг замедлил шаг, огляделся по сторонам и вскоре заметил приближавшуюся к нему группу из девяти или десяти священников.
Освещение на площади позволило ему разглядеть, что все они молоды — вероятно, студенты одной из духовных семинарий или академий, находящихся на территории Ватикана. Судя по их оживленному разговору, они возвращались с ужина, во время которого воздавали должное не только возвышенным разговорам, но вину.
Он присоединился к ним, весело посмеиваясь вместе с остальными.
Все той же нестройной толпой они подошли к часовому и извлекли свои пропуска. Лэнг показал водительские права, выданные в Джорджии, рассчитывая на то, что в полумраке швейцарец не отличит их от нужных документов.
Ни сказав ни слова, гвардеец с алебардой на плече махнул рукой: проходите.
Лэнг держался вместе с группой до тех пор, пока не поравнялся с дверью, ведущей в некрополь. Там он замедлил шаг, дождался, пока очень кстати въехавший в Ватикан автомобиль не закроет его от молодых священников и гвардейца, и нырнул в тень. Он был совершенно уверен, что никто не заметил его маневра, но все же минут пять просидел на корточках в самом темном месте, прежде чем двинуться дальше.
Он сидел и наблюдал. Было маловероятно, что тут имелись камеры видеонаблюдения. В конце концов, кому могло приспичить забираться на древнее кладбище? Но для спешки и лишнего риска не было никаких причин. И его терпение было вознаграждено — он все-таки заметил какое-то движение на темной стене напротив двери. Тщательно всмотревшись, Лэнг разглядел камеру, которая медленно вращалась на своем кронштейне. Медленно отсчитывая секунды, он убедился, что камера обозревает окрестности с определенными интервалами.
Лэнг дождался, когда камера повернется прямо к дверному проему, и лишь после этого покинул свое убежище. Медленными уверенными шагами он подошел к стене около входа, непрерывно наблюдая за слабым отблеском света от линзы объектива. Саму камеру он уже не видел.
Когда отблеск исчез — а это значило, что камера больше не смотрит на него, — Лэнг шагнул к двери. По прикидкам, у него было около пятнадцати секунд, прежде чем он окажется на экране монитора системы видеоконтроля. Рейлли глубоко вздохнул, надеясь, что это поможет ему успокоиться, и, мысленно отсчитывая секунды, стал набирать подсмотренный во время экскурсии код.
Десять секунд.
После каждой набранной цифры на маленьком табло загорался зеленый огонек. Он решил, что во время экскурсии так сосредоточился на наблюдении за набираемым кодом, что сигнальной панели просто не заметил. Между нажимом кнопки и красным светом была пауза; очевидно, в это время компьютер сравнивал вводимую цифру с заложенным эталоном.
Пять секунд.
Лэнг услышал свист выходящего воздуха и сообразил, что через секунду объектив будет прямо напротив двери. Распластавшись на земле, он одной рукой придерживал дверь, чтобы та не закрылась, пока не решил, что объектив камеры передвинулся дальше.
Еще мгновение, и Лэнг оказался внутри и закрыл за собой дверь. И изумился, увидев тот же самый льющийся словно ниоткуда свет. Похоже, когда открывалась дверь, включалось автоматическое освещение. Стоя совершенно неподвижно, Рейлли описал полукруг лучом фонаря, а потом направил его вверх, к потолку, находившемуся на высоте примерно в двадцать футов над его головой. Благодаря постоянному давлению и столь же постоянной очистке воздух здесь был изумительно чистым, без каких-либо следов пыли, что позволяло лучу мощного фонаря добираться до любых мест, где могли быть установлены камеры наблюдения.
Лэнг выключил свет и всмотрелся в темноту — нет ли где-нибудь впереди еле различимых лучиков инфракрасного поляризованного света или еще какого-нибудь электронного излучения, предназначенных для того, чтобы поднимать тревогу, когда кто-нибудь пересекает луч. Мысль о том, что на кладбище могут быть установлены датчики движения, казалась не слишком остроумным парадоксом, но ведь кому-то — вероятно, Scavo Archeologica[48], — пришло в голову установить камеру наблюдения перед входом.
Почти не сомневаясь в том, что никто его не видел и никто за ним не следит, он вновь включил свет, но теперь направил его на фасады склепов. Если древнее кладбище действительно было таким, как его описывал Фрэнсис, здесь должны быть и другие улицы, кроме той, по которой вчера вели экскурсию.
Помимо этого предположения, у Лэнга имелось еще одно, родившееся днем, пока он шел пешком в гостиницу. Если император Юлиан хотел использовать документ, обвинительный акт или что еще он собой представлял, чтобы причинить христианам максимум неприятностей, он должен был подобрать для него какое-то особенное место, а не прятать в первой же подвернувшей могиле. А какие места могут быть более пригодными, чем те, что находятся непосредственно возле могилы Петра? Если эта гипотеза верна, то одна из улиц этого города мертвых должна завершаться наверху тем, что разыскивает Лэнг.
Но какая именно?
В свете фонаря появился еще один склеп, а затем темное пятно. Посветив туда, Лэнг увидел узкий, не больше двух футов шириной, проход между двумя строениями. Просунув туда руку с фонарем, он увидел, что луч не достает до конца коридора. Лэнг глубоко вздохнул и нырнул в стигийский мрак, где единственным источником света был его ручной фонарик.
Пройдя немного, он уткнулся во что-то твердое. Быстро осмотревшись, понял, что это акриловый барьер, отделявший туристский маршрут от остальной части некрополя. Вполне разумно. Какой смысл пытаться обогревать, охлаждать и поддерживать давление в неиспользуемой части рукотворной пещеры? Без особого груда Лэнг обнаружил дверь, причем не запертую, через которую можно было пройти в другие части древнеримского кладбища. Легкий толчок, и дверь открылась; повеяло ветерком — перепад давления по разные стороны барьера был весьма ощутимым.
Переулок вывел Лэнга на другую улицу, по ширине и крутизне почти такую же, как та, которую он только что покинул. Разница была в том, что здесь то и дело попадались кучи земли, смешанной с отбитой штукатуркой, осколками мрамора и камнями необъяснимого происхождения. Мостовая была неровной, испещренной дырами от вывалившихся булыжников, а строения по бокам — темными, покрытыми окаменевшей за тысячелетия пылью. Эту часть некрополя раскопали — и Лэнг отправился вверх. Идти приходилось медленно, так как нужно было все время светить себе под ноги — тут можно было запросто подвернуть ногу, наступив в яму или на какой-нибудь обломок полуразрушенного склепа. Обломки валялись повсюду; Лэнгу казалось, будто он идет по городу, где происходило ожесточенное сражение.
Очевидным стало и то, что здесь нет кондиционирования. Рубашка под рясой вскоре приклеилась к вспотевшей спине, и при каждом вдохе Лэнгу казалось, что в его легкие попадает столько же пыли, сколько и воздуха.
Из наличия барьера, отделяющего открытую для избранных туристов часть некрополя от другой, большей по размеру, следовало, в частности, что если его гипотеза о местоположении крамольного документа ошибочна и если он не спрятан наверху, где-то поблизости от раки с мощами святого Петра, то ему придется двигаться поперек склона, все больше удаляясь от единственного выхода наружу.
Эта мысль никак не прибавляла оптимизма.
Воздух, казалось, делался все более влажным. Лэнг вспомнил, что изначально здесь было болото. Можно было не сомневаться, что зловонные ручьи, подпитывавшие застойные подземные речки, сохранились и по сей день. Ему то и дело приходилось отирать пот со лба, чтобы тот не стекал в глаза.
Как ни тяжело здесь дышалось, Лэнг все же не мог удержаться и то и дело задерживался, чтобы рассмотреть ту или иную усыпальницу, особенно если та была богато украшена каменным узором; или бюстом, изображавшим усопшего; или фреской, видневшейся сквозь многовековую грязь. Никогда больше у него не будет возможности побродить среди не тронутых рукой реставратора римских руин. Впрочем, эту мысль Лэнг поспешно отогнал. Если ему повезет, он отыщет желаемое этой же ночью. А если будет разглядывать развалины, работа может затянуться на месяцы.
Рейлли добрался до вершины холма и остановился, отдуваясь. Сквозь прозрачную стену он видел справа от себя раку и прозрачный ящик с мощами святого. А слева — арочный дверной проем с давно выпавшим замковым камнем. Теперь верх держался только на плотной глине, забившей арку.
Лэнг встал на цыпочки и, держа в левой руке фонарь, правой смахнул песок и пыль, скрывавшие надпись.
— Теутус Форнее, центурион… — прочитал он, сам не сознавая, что говорит вслух.
Остальная часть эпитафии пропала вместе с выпавшими камнями.
Повернувшись, Лэнг осветил лучом фонаря квадратное строение с окаймленным классическими пилястрами (вернее, их жалкими остатками) дверным проемом. Текст в верхней части портала сообщал, что здесь нашла последнее отдохновение целая семья греков, усердным трудом добывших себе возможность выкупиться из рабства. Судя по прихотливой отделке гробницы, они, пожалуй, могли позволить себе купить и что-то еще, помимо свободы, в том числе и рабов для самих себя.
Лэнг разочарованно вздохнул. Если его теория верна, то сколько еще таких улиц он должен будет пройти?
На обратном пути он чувствовал себя более одиноким, чем когда либо на протяжении всей своей достаточно долгой жизни. Здесь, в кромешной тьме, его единственными сотоварищами были мертвецы, опочившие и погребенные две тысячи лет назад. И это кладбище не заслуживало того, чтобы по нему пробегали наспех, как ему приходилось сейчас.
Направившись вверх по следующей улице, Лэнг вдруг застыл на месте и прислушался. Ему показалось, что он уловил какой-то звук из темноты, совсем рядом с краем участка, освещенного его фонарем. В отличие от первой улицы, проверенной им ранее, сюда не просачивался ни единый отсвет с иллюминированного туристского пути; здесь было настолько темно, что казалось, будто мрак глушит и без того довольно слабый свет его фонаря.
Постояв несколько секунд, Лэнг снова услышал настороживший его звук — что-то скребнуло, потом посыпалось. Судя по звуку, мелкие камушки. Он поднял фонарь над головой, чтобы луч достал дальше, повел светом по сторонам. Послышался короткий визг, блеснула и скрылась пара красных точек. Крысы были явно недовольны вторжением в их обитель, вероятно, первым после завершения раскопок, проводившихся в конце тридцатых или сороковых годах. Черт возьми, чем они могли здесь питаться? Ведь еду в гробницы перестали класть еще в первом или втором веке.
Лэнг решил не думать об этом, а также и о том, насколько дерзкими могут оказаться грызуны, если пожелают защитить свои владения. Нужно было поскорее взобраться по этому склону, который казался круче, нежели те два, с которыми он уже был знаком.
Достигнув вершины, Лэнг понял, что сейчас находится ближе к раке с мощами святого Петра, чем несколько минут назад, и даже во время экскурсии. Справа находилась не очередная гробница, а стена, поддерживающая, судя по всему, потолок. Лэнг задумчиво уставился на нее, но тут же сообразил, что смотрит на оборотную сторону так называемой «Стены с надписями», о которой вчерашний гид говорил как о первоначальном месте захоронения Петра. Это была часть первого в истории папского дворца, выстроенного Константином, и опорная стена базилики Константина.
Повернувшись к стене и осветив ее фонарем, Лэнг обнаружил, что с этой стороны тоже имелись вырезанные надписи. Греческих было почти столько же, сколько и латинских. Были здесь и знаки, не знакомые Лэнгу.
Он отступил, чтобы охватить взглядом стену целиком, споткнулся, зацепился за что-то рясой и непременно упал бы, если бы не успел опереться рукой о стену.
Оказалось, что оступился Лэнг очень кстати; иначе так и не увидел бы куска камня, заметно отличавшегося от всего окружающего, у основания того, что походило на один из пилястров древней церкви. Опустившись на колени, Рейлли всмотрелся пристальней. Всю стену покрывал толстый слой ныли и грязи, и сравнительно небольшое отличие одного их камней от других можно было заметить лишь, взглянув под углом и со стороны. И он снова принялся поспешно отгребать руками в сторону песок и пыль.
На камне было что-то вырезано — похоже, ряд букв; вот только кто-то когда-то приложил немало сил для того, чтобы эти буквы стереть. Лэнг выпрямился и шагнул вправо, потом влево. Меняя угол освещения, он смог отчетливо разглядеть части букв, но их было слишком мало для того, чтобы даже гадать о том, что здесь написано.
Он вновь провел лучом фонаря вверх-вниз по стене и убедился в правоте своего первоначального предположения: это была опорная стена, и, похоже, она осталась нетронутой. Вероятно, во времена ранних христиан строительные технологии не могли еще позволить извлечь камень из подобной конструкции, тем самым заметно ослабив ее. Потому и пришлось удалять надпись, точно так же, как императоры по очереди удаляли имена своих предшественников со стены Пантеона. Лэнг присел на корточки и задумался. Очень смахивало на то, что ему удалось отыскать тайну Юлиана, пресловутую императорскую шутку.
Но как она сможет указать ему дальнейший путь, если он не в состоянии прочесть, что здесь написано? А те, кто пытались убить его, кто убил Герт, кем бы они ни были, судя по всему, полагали, что для них будет очень опасно, даже если кто-нибудь просто узнает о существовании этой уничтоженной надписи.
А потом к нему пришла другая мысль: а что, если они не знали, что эти слова нельзя прочитать?
Но, как бы там ни было, Лэнг твердо намеревался расшифровать эту нечитаемую надпись. Быстро спускаясь вниз по склону, он мысленно составлял список того, что ему для этого понадобится. В конце концов, Риверс ведь рвался стать его соучастником, верно?
Мониторы в безликой комнате не работали, и их потухшие экраны смотрели перед собой, словно глаза ослепших циклопов. Зато напротив них тускло светилась большая карта Рима, в юго-восточном углу которой медленно двигалась единственная яркая точка.
Единственный человек, находившийся в комнате, вынул из ящика стола линейки с какой-то странной шкалой, приложил к этой точке, несколько секунд следил за ее продвижением вдоль размеченного края, а потом поднял трубку телефонного аппарата без диска и произнес лишь два слова:
— Он выходит.