Семь месяцев

ГЛАВА 50

«Ты врала себе, и врешь другим» — Lie Lie Lie by Joshua Bassett

Майлз

— Это замечательное печенье, — говорю я, пробираясь в постель к своей жене. Я ничего не смог сказать раньше, потому что это печенье вернуло меня в то время, когда я впервые попробовал их. Тот самый грёбаный вкус.

Я притягиваю Эмори ближе до тех пор, пока её спина не прижимается вплотную к моей груди. Она кладет голову на мою руку, переплетая наши пальцы. Большим пальцем второй руки я поглаживаю вверх-вниз её живот.

— Спасибо.

— Это Милли дала тебе рецепт? В смысле, я думаю, что одно и то же печенье почему-то имеет одинаковый вкус, но все следуют разным рецептам. Хотя одни и те же блюда имеют разный вкус в зависимости от рецепта.

Эмори качает головой, или мне так кажется.

— Нет, это всегда был мой рецепт. Милли не пекла.

— Но она это делала.

— Этого не было. Она не любила пачкать руки. Что уж говорить о готовке печенья. Мгновенное «нет» от нее.

— Что? — это не имело смысла, потому что я знал Милли.

Она любила печь и делала это прекрасно. Каждый раз, когда я приходил к ним домой, она что-нибудь пекла. Милли всегда так нервничала, когда я пробовал её блюда, потому что ценила моё мнение. Она всегда говорила, что моё мнение — единственное, что по-настоящему важно для неё.

Она ни за что не солгала бы об этом.

— Она никогда ничего не делала. Настаивала на том, что модели существуют только для того, чтобы просто красиво выглядеть.

— Но она не была моделью.

— Она хотела быть ей. Даже пыталась стать моделью в юном возрасте, — говорит Эм, осторожно поворачиваясь лицом ко мне. Эмори перекинула ногу через меня и положила руку на щёку. — Ты не знал?

— Я знал, что она хотела начать карьеру модели, когда ей исполнится восемнадцать.

На данный момент я точно уверен, что знал её?

— Она говорила тебе, что сама пекла, да? — я киваю, тяжело сглатывая. — Она не делала этого, Майлз. Это всё делала я.

— Она когда-нибудь умела играть на скрипке?

Если она солгала мне и о выпечке, то меня бы не удивило, что и о музыкальных талантах она солгала. Милли всегда хвасталась тем, что великая скрипачка, но когда я просил её сыграть для меня, она отказывалась: скрипка либо была сломана, либо её не было с собой.

Я поверил ей, потому что никогда не думал, что Милли станет мне лгать. Она была самым милым человеком, которого я знал. У меня не было ни малейших сомнений, когда она сказала мне, что не способна лгать. Были времена, когда она лгала мне, но тогда она смеялась во время разговора, что подтверждало её неумение врать.

Если только она не делала это нарочно.

— Милли? Играла на скрипке? — Эмори рассмеялась. — Никогда.

У лжецов есть свои уловки, верно? Они манипуляторы. Они знают, как заставить вас поверить во что угодно. Полагаю, их самой большой ложью навсегда останется то, что они не лжецы. Когда вы ловите кого-то на вранье, то думаете, что разгадали его, знаете все их уловки. А потом наступает день, когда обнаруживаете, что вас обвели вокруг пальца.

— А ты играешь на скрипке? — осторожно спросил я, боясь, что мои подозрения окажутся правдой.

Эмори качает головой.

— Я пыталась: брала уроки, но они ни к чему не привели, так что через неделю я сдалась, — ладно, это хоть какое-то облегчение.

Но тогда, если Милли никогда не играла на скрипке, почему у неё в комнате было так много книг по классической музыке? Почему у неё повсюду валялись нотные листы? А как насчёт книг по выпечке? Никто не стал бы продолжать глупо лгать о том, что они тратят деньги на вещи, которые им не нужны.

— Ты никогда не задумывалась, почему она хранила в своей комнате книги по выпечке или нотные листы?

Я чувствую, как теплый глубокий выдох Эмори касается моей кожи.

— Я никогда не была в её комнате настолько долго, чтобы тщательно осмотреться, — признается Эмори. — Она никогда не хотела, чтобы я находилась там. Мы разговаривали в основном в моей комнате.

Это так странно. Не могу же я один так считать. У меня нет братьев и сестер, но когда мой отец снова женился и мне внезапно пришлось иметь дело с Мейв, я впускал её в свою комнату, когда мы разговаривали. Это случалось нечасто, но всё же.

— У неё был кто-нибудь кроме меня? — я никогда не спрашивал Милли, мне было все равно. Не думаю, что кто-то серьёзно спрашивает своего партнера, есть ли у него друзья. Это несколько странный вопрос.

— Насколько знаю, нет. Милли явно нравилось уединение.

Это очевидно. Но тогда почему мне разрешала проводить с ней время в её комнате, не пуская туда больше никого? Конечно, я был её парнем, но она даже Эмори не пускала внутрь. Почему?

— Где спит Брук, когда гостит у твоих родителей? — скорее всего, у Брук там нет спальни. Но я всегда думал, что она остаётся с Холли и Митчем, забывая о том, что у них есть две гостевые спальни.

Я никогда не спрашивал Брук, где она спит. Я никогда не беспокоился об этом. Но теперь я действительно задаюсь вопросом, заходила ли Брук когда-нибудь в спальню Милли. Интересно, Митч и Холли когда-нибудь показывали Брук фотографии её матери или позволяли ей просто осмотреть комнату, чтобы она почувствовала себя ближе к Милли? Боже, я понятия не имею, имеет ли это вообще какой-либо смысл. Заходят ли люди в спальни своих ушедших близких, чтобы почувствовать себя ближе к ним?

— Я думаю, в моей. Обычно они никого не пускают в комнату Милли. Я не думаю, что моя мама вообще заходит туда. Должно быть, там чертовски пыльно.

— Как ты думаешь, мы сможем поехать туда завтра? Мне нужно кое-что проверить.

Возможно, я просто слишком много думаю об этом. Может быть, есть объяснение её вранья. Может быть, она пыталась научиться играть на скрипке и стеснялась сказать, что её всё ещё учат. То же самое и с выпечкой. Я не знаю почему, но эта версия звучит намного лучше.

И, возможно, осмотр её комнаты даст мне объяснение её склонности к уединению от семьи.

Эмори прижимается ко мне чуть ближе.

— Конечно.