Семь месяцев

ГЛАВА 52

«Он агрессивный, изворотливый, правда в том, что он лжёт» — Devil Doesn’t Bargain by Alec Benjamin

Эмори

— Мама, — я бросаю конверт с информацией о Майлзе и Милли на кофейный столик в гостиной моих родителей. — Ты когда-нибудь видела это раньше?

— Это из комнаты Милли?

Я киваю.

— Да. Там фотографии Майлза и Милли, плюс информация о том, что кто-то наблюдал за ними неделями, может быть, месяцами.

Я знаю, что моя сестра не была самым невинным человеком на свете, несмотря на то что Майлз думал о ней. Я знаю, что у неё были странные друзья, в основном пьяницы и наркоманы. Некоторые из них являлись настоящими преступниками. Она крутилась в плохой компании, очевидно, она никогда этого не рассказывала Майлзу.

В школе они не виделись, поэтому ей легко удавалось скрывать свою компашку. И поскольку Милли ходила в частную среднюю школу в Нью-Сити, в то время как мы с Майлзом ходили в среднюю школу Манхэттен Бриджес, очень маловероятно, что он вообще когда-нибудь узнал бы об этом. Они бы не встретились. Нью-Йорк огромен и достаточно многолюден, чтобы затеряться в нём.

— На нем нет блесток, — комментирует моя мама, на этот раз даже не потрудившись оторвать взгляд от телевизора.

— Вижу, — это причина, по которой я действительно хочу верить, что это дело не рук Милли.

Она покрывала блестками всё, что возможно. Даже стены её спальни были выкрашены мерцающей белой краской. Это выглядит мило. Скорее, выглядело. Теперь комната выглядит старой и обветшалой. Тогда она была хорошо сделана, а теперь кажется дешевой из-за повреждений от воды на потолке — бог знает почему — и пыли, покрывающей каждый дюйм её спальни.

Я не понимаю, почему мама никогда не заходит туда, чтобы сделать уборку. А потом вспоминаю свою реакцию: едва я вошла в комнату, у меня перехватило горло и потекли слёзы.

— Может быть, это твое.

— Мам, думаю, если бы собрала всё это дерьмо воедино, то помнила бы об этом.

Кроме того, мои склонности к преследованию снизились примерно на девяносто пять и восемь десятых процента. Я просто знаю, что непременно бы напортачила, поставив случайный лайк старой фотографии или прокомментировав пост, только потому что забыла, что слежу. Во всяком случае, так было бы в соцсетях. Лично… Я точно не осталась бы незамеченной, потому что обязательно бы кашлянула и чихнула в ответственный момент. Меня бы тут же раскрыли.

— Хм. Ну, тогда я тоже не знаю, Ми… Эмори.

На одно маленькое мгновение я закрываю глаза, стараясь не взорваться от гнева. Почему она никогда не может воспринимать меня всерьёз? Я привыкла, что родители называют меня именем сестры. Но меня бесит не то, что она чуть не произнесла Милли вместо моего имени, а то, что если бы вместо меня действительно была Милли — мать спрыгнула бы с этого чертового дивана и попыталась выяснить, откуда, черт возьми, взялся этот конверт.

— Может у Милли есть подруга, которая могла что-нибудь знать? — спрашиваю я, пытаясь совладать с эмоциями

— Может быть, эта девушка Кейтлин. Милли всегда обращалась к ней, когда ей что-то было нужно. Хотя она оказывала на Милли дурное влияние. У этой девушки были «люди», что бы это ни значило. Милли всё время так говорила.

Люди. У Милли были люди. У неё были «друзья», которые прикрывали всякое дерьмо. Боже, она заставила меня всё скрыть. Каждый раз, когда Милли делала что-то, из-за чего у неё могли быть неприятности, я поручалась за неё. Я либо брала вину на себя, либо говорила, что Милли была со мной весь день напролёт. У неё никогда не было неприятностей, потому что у этой девушки всегда была я, чтобы подтвердить её ложь.

— Бабуля, смотри! — Брук запрыгивает на колени моей матери, и так неожиданно, что эта женщина переводит взгляд от драгоценного телевизора и смотрит на свою внучку.

Пока Брук показывает моей матери фотографию, которую Майлз разрешил ей оставить, я замечаю, как пульсирует вена на её шее, определенно от гнева. Каждый раз, когда я пыталась зайти в комнату своей сестры после её смерти, моя мать говорила «нет». Мне не разрешалось прикасаться ни к чему, что принадлежало Милли. Представьте, что чувствуют люди, заходящие в комнату, которую не открывали почти пять лет, когда обнаруживают, что вещи из этой комнаты раздают.

Наверное, мне следует посочувствовать ей. Но я этого не делаю.

— Кто тебе это дал, Бруклин?

— Папочка, — жизнерадостно отвечает Брук. — Папа сказал, что это мама, — она наклоняется ближе и шепчет, — но я думаю, что это Мэмори.

Моя мать никогда бы не накричала на Брук. Может быть, она и повысила бы голос, но она не стала бы доводить Брук до слёз, не говоря уже о том, чтобы сказать ей, что она не права. Для неё Брук — святая. Так оно и есть. Но когда мать ставит Брук на ноги и говорит ей пойти найти отца, я знаю, что она находится на грани, чтобы накричать на всех.

Как только Брук оказывается у лестницы, мать встает и поворачивается ко мне. Её голос полон горечи и яда, когда она говорит:

— Если ты не разведёшься с Майлзом, я найду способ развестись с вами обоими.

— Что? — женщина, которая говорила, что развод невозможен даже в случае предательства, сейчас говорит мне развестись.

Если бы она сказала это несколько недель назад, возможно, я бы сказала: «Хорошо, я подпишу документы о разводе прямо сейчас», но теперь я не хочу… Разводиться с Майлзом… Я не уверена почему, но мне не хочется делать это в ближайшее время. Или когда-либо ещё. Нет, никогда… Или, может быть…? Я не знаю.

— Он — дурное предзнаменование. Посмотри, что с тобой случилось. С тех пор как ты вышла за него замуж, в твою жизнь продолжают приходить только несчастья. Сначала ты вышла замуж за мальчика по вызову, потом от него же забеременела, потолстела и стала нежелательной для подиума. Никто больше не хочет с тобой работать. Теперь тебя преследуют, а твоё агентство выгнало тебя, тогда…

— Я никогда не упоминала об этом, — перебиваю я, — Мама, откуда ты знаешь об агентстве? — я проигнорировала комментарии о моей беременности и о том, что это разрушает мою карьеру, и о том, что Майлз здесь виноват. Он не мальчик по вызову, по крайней мере, я начинаю в это верить.

— Ты упоминала об этом, я уверена. Откуда еще мне знать?

— Об этом я тебя и спрашиваю.

Я никогда ей не говорила. Я не сказала ей, потому что единственный человек в моей жизни, знающий об этом — это Майлз, а он не стал бы рассказывать моим родителям. Тем, кто всё ещё злится на него без всякой причины.

Они любили его до того, как появилась я. До того, как появился человек, пытавшийся разрушить его жизнь.

— Я разговаривала с Диего, — говорит она, теперь глядя на меня с чувством вины на лице. Лгунья. — Он попросил меня убедить тебя сделать аборт, потому что эта беременность разрушает твою жизнь.

— Так, значит, причина во мне, да?

— Что ты имеешь в виду? — она делает шаг ко мне, но я тут же отступаю назад.

— Когда Милли сказала тебе, что беременна, ты была рада за неё. Не очень счастлива, но ты поддержала её. Сказала ей, что всё будет хорошо, ведь по всему миру происходят миллионы подростковых беременностей, поэтому она не единственная и всё в порядке. Но я прихожу к тебе в возрасте двадцати одного года, говорю тебе то же самое, и ты начинаешь ненавидеть меня больше, чем когда-либо. Ты ходишь и слушаешь, как мой агент говорит тебе, что я должна сделать аборт. Гребаный аборт, мать твою!

— Всё равно уже слишком поздно, — раздражённо бормочет она себе под нос. Её вообще не волнуют мои чувства. Моя собственная мать не поддерживает меня, и это заставляет меня чувствовать себя ужасно.

— Я никогда не буду достаточно хороша для тебя, не так ли?

Мама закатывает глаза, снова пытаясь подойти ближе, но на этот раз я отхожу в другой конец комнаты, создавая между нами больше пространства.

— Милл…Эмори. Послушай…

— Я никогда не смогу сравняться с Милли. Что бы я ни делала, я никогда не буду достаточно хороша. Я никогда не буду ею, мама! Даже пытаться не буду быть ею только для того, чтобы понравиться тебе. Я и вполовину не такая хорошенькая, как она. Я не слушаю тебя так, как слушала она. Я не повинуюсь тебе так, как повиновалась она. Вот почему ты меня терпеть не можешь, верно? Потому что я не твоя марионетка. Независимо от того, насколько сильно я стараюсь угодить тебе, я никогда не буду достаточно хороша в твоих глазах, потому что ты не можешь контролировать меня.

— Не будь смешной, Ми…

— ЭМОРИ! — я кричу на нее. — Меня, блять, зовут Эмори. Ты дала мне это имя. Почему ты не можешь вспомнить мое чертово имя?!

— Я знаю твое им…

— Ne pleure pas, Brooke^{[21 ]}.

Мать подпрыгивает, услышав голос Майлза, и прижимает руку к сердцу, как будто его присутствие действительно напугало её.

Я надеюсь, что так оно и было.

— Pourquoi elles crient?^[22]

— Я не знаю, малышка, — отвечает Майлз. Я не уверена, что спросила Брук, но, судя по выражению лица Майлза, он просто не хочет ей говорить. — А теперь перестань плакать, ладно, маленькая обезьянка?

Он держит её в своих объятиях, вытирая слезы. Он не обращает внимания на то, что мы с мамой пристально смотрим на них, наблюдая.

Я всегда замечала в Майлзе одну вещь: когда дело доходит до Брук, он бросает все свои дела, чтобы быть рядом с ней. Возможно, он даже нашел бы способ пересечь океан за час, просто чтобы быть рядом с ней в момент, когда она нуждается в нём больше всего.

За это я искренне им восхищаюсь. Наблюдая за тем, как Майлз становится замечательным отцом, я чувствую, как что-то внутри меня успокаивается. Может быть, я боюсь, что не смогу быть отличной матерью для своего ребенка, потому что я понятия не имею, как быть родителем. Особенно учитывая, что мои родители оказались не самыми лучшими.

Возможно, наблюдение за ним каким-то образом показывает мне, какой я хочу быть со своим собственным ребенком. Я хочу, чтобы у него была такая же связь как с Брук. Безусловная любовь. Брук знает, что она может обратиться к своему отцу в любое время, и я почти уверена, что она в курсе, что он бросил бы всё ради неё. Это действительно впечатляет меня.

Когда мне было четыре, я была слишком напугана, чтобы сказать родителям, что случайно описалась в свою постель. Они наверняка бы накричали на меня. Когда же Брук делает это, она просто говорит Майлзу и знает, что ничего не случится. Она знает, что всё в порядке.

Когда мне было четыре, и я часто пугалась кошмаров, мне приходилось бодрствовать до тех пор, пока на меня не накатывала усталость и я не теряла сознание. Я ни за что не смогла бы пробраться в родительскую постель, в отличие от моей сестры. Брук же сразу прыгает прямо на своего отца и требует, чтобы он обнял её, оберегая от монстров, которые преследовали её во сне. Он находится рядом с ней, даже когда она не может заснуть.

Может, он просто порядочный родитель, но мне нравится, как Майлз относится к Брук… Это всегда будет для меня удивительным, впечатляющим.

— Мы купим мороженое, когда вернемся домой? — спрашивает Брук, заставляя Майлза рассмеяться и недоверчиво покачать головой.

— Да, — отвечает он, растягивая это слово со вздохом. — Я думаю, мы можем это сделать.

— Тебе не следует покупать мороженое. — вмешивается моя мать, она скрестила руки на груди, устремив пустой, но суровый взгляд на моего мужа, — Ты хочешь, чтобы она набрала вес?

— Заткнись, Холли. Просто… Закрой. Свой. Чертов. Рот. Ты можешь это сделать?

Я ахаю, не ожидая, что Майлз сбросит атомную бомбу на глазах у Брук. Он никогда этого не делает. Он даже не произносит таких слов, когда зол настолько, что в мультфильме его голова покраснела бы, а из ушей пошел бы пар. Он всегда скрывает это.

— Как ты смеешь говорить со мной так, будто…

— Дело не в том, как я должен разговаривать с тобой. Тебе следует спросить себя о том, в какой момент ты начала разговаривать со своей дочерью так, словно она была ошибкой. Как будто она для тебя обуза. Как ты смеешь говорить со своей дочерью так, словно она проблема? В то время как ты сама создаешь эту проблему, — перебивает Майлз, не сводя глаз с моей матери. Всё, что я могу делать, это наблюдать за ними, слушать, стараясь удержаться от того, чтобы сбежать.

— Она была ошибкой!

О, ладно, я догадалась об этом много лет назад, так что меня это больше не удивляет.

— Для тебя, может быть. Но это всё равно не даёт тебе права говорить с ней так, словно она сделала что-то не так, хотя она вовсе не виновата…

— Через год или два ты увидишь, что эта девушка не доставляет ничего, кроме проблем. Ты будешь считать свой брак такой же ошибкой, как и её саму.

Майлз качает головой, позволяя печальному смешку вырваться наружу:

— Ты ошибаешься, Холли. Эмори — это лучшее, что случилось со мной за долгое время. Эмори — моя жизнь, и я не могу понять, почему ты её не любишь. Я не могу понять, как ты смотришь на неё и не видишь ничего, кроме недостатков. Потому что, когда я смотрю на свою жену, я вижу совершенство. Когда я смотрю на неё, мой мир замирает, и я теряюсь в каком-то фантастическом моменте, в котором существуем только мы. Ты в нашу семью не входишь. Единственное, что не так — это мать, которую, к сожалению, она не может обменять на кого-то получше…

— Мэмори действительно хорошая, — говорит Брук, даря мне широкую улыбку, от которой мое сердце вмиг начинает таять. Её улыбка заставляет, в хорошем смысле, болеть мое сердце даже сильнее, чем слышать, как Майлз называет меня совершенством.

— Так оно и есть, верно? — Майлз отвечает своей дочери, на этот раз глядя на меня. — Красивая во всех смыслах.

Я направляюсь к мужу, полностью игнорируя маму. Я готова либо заплакать, либо уйти, либо и то, и другое. Нет, просто уйти, Майлз не позволит мне плакать.

Майлз, стоя прямо передо мной, улыбается мне, когда Брук немного наклоняется вперед, чтобы дотянуться до моего лица. Я уверена, что она видела, как Майлз делал это уже около сотни раз, поэтому сейчас она обхватывает мое лицо ладонями.

— Ты такая красивая, Мэмори.

— Ты пожалеешь об этом, Эмори, — произносит мать напряженным и низким голосом. В этом есть какая-то острота.

Я поворачиваюсь к своей матери, просто глядя на то, как она стоит. Опущенные руки сжаты в кулаки. Она выглядит неряшливо — полная противоположность тому, какой она была до смерти моей сестры. Раньше она всегда была аккуратной. Выглядела роскошно, дорого, хотя у нас никогда не было много денег. Она всегда следила за тем как одевается и насколько хорошо выглядит.

— Мне жаль тебя, — наконец говорю я, — может быть, однажды ты поймешь, что у тебя могла быть хотя бы одна дочь и потеря обоих детей не стоила всей той ненависти, которую ты демонстрировала.

— Ей жаль меня! — она усмехается, снова игнорируя мои слова. Она отворачивается от меня и вместо этого смотрит на Майлза. — Позволь мне предупредить тебя, Майлз. Брук не всегда будет твоей поклонницей. Когда-нибудь она возненавидит тебя, и ты возненавидишь её в ответ.

Майлз даже не выглядит смущенным.

— Я не думаю, что когда-нибудь это произойдет. Каждый ребенок проходит хотя бы раз в своей жизни через стадию, когда ему неловко рядом со своим родителем, но в конце концов она всё поймёт. Брук знает, что я всегда буду рядом с ней. Она знает, что я буду любить её. Так что не забивай себе голову мыслями о том, как мой ребенок возненавидит меня. Лучше начни думать о том, что ты сделала не так, что твой ребенок ненавидел тебя.

Брук явно не согласна со своим отцом, что читается по её лицу пока она не начинает говорить:

— Я не стесняюсь, папочка, — говорит она, прислоняя свою голову прямо к голове Майлза. — Я всегда люблю тебя.

Невозмутимое выражение лица Майлза быстро сменяет гордость. Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, что он чертовски горд собой за то, что не отказался от неё и сумел так сильно полюбить свою дочь.

Я уверена, что, когда она станет немного старше, она всё равно будет знать, что её любят. Зная Майлза, не будет ни одного дня, когда он не заставит её почувствовать себя любимым ребёнком. Я, честно говоря, думаю, что когда ей будет уже за тридцать, Майлз всё равно будет звонить ей каждый божий день просто для того, чтобы сказать, что любит её.