Сердца небес

Глава 10

Ив

— Что бы ни случилось… какая бы печаль ни наполняла ваше сердце, вы не должны винить себя в его смерти, сеньорита.

Я смотрю в мягкие карие глаза Софии и ловлю себя на том, что хочу верить ей всем сердцем, но в то же время чувствую, как мертвый груз давит на мои легкие. В своей собственной милой манере она заставляет меня противостоять боли, которую я сдерживала, точно так же, как присутствие Данте заставляет меня противостоять своей совести.

Не могу перестать думать о Мануэле и о том, как он умер, сраженный градом пуль. Наш друг и мой телохранитель умер насильственной смертью, защищая мою жизнь, и это первый раз, когда мне разрешили поговорить о нем.

Было ли тело возвращено его родителям в Колумбию?

Был ли он оплакан?

— Я могла бы остановить это, София. Если бы только я поняла это раньше. Я могла бы помешать Эмилио открыть ту дверь… — я заканчиваю рыданием, не в силах больше сдерживать свои слезы.

— Нет, нет, тише, моя принцесса, — София выглядит опустошенной из-за того, что вызвала во мне такое горе. Она придвигает свой стул ближе и берет мои руки в свои. — Мануэль не был мальчиком, сеньорита. Он был мужчиной, который сделал свой выбор. Он решил работать с сеньором Данте и пойти на риск. Для него было такой честью, что ему поручили заботу о вас… Единственной большой любви его начальника…

— Данте меня не любит, — говорю я быстро.

Она смеется, как будто я сказала что-то безумное.

— То, что мужчина хранит в своем сердце, и то, что он предпочитает раскрывать, не всегда… как вы говорите по-английски… синхронизировано?

— Нет, не любит, София. Я ничего не выдумываю.

Ее улыбка начинает угасать.

— Как вы можете быть так уверена?

Он не знает как.

— София! — резкость в голосе Данте заставляет нас обоих вздрогнуть.

Он входит на веранду, его карие глаза суровы и безжалостны. Его не было несколько часов. На его лице появилась пустота, которой раньше не было. Я смотрю, как он оценивает наши объятия, мой измученный вид, черные дорожки от слез с примесью туши на моих щеках. Он осушает напиток, который держит в руке, одним глотком.

— Оставь нас, — говорит он Софии, его взгляд все еще прикован ко мне. Она вскакивает на ноги и бросает на меня раскаивающийся взгляд. — Сейчас, София…

Холодное спокойствие. Смертоносное. Этот тон, от которого у меня мурашки бегут по спине, и не в хорошем смысле. Она уходит прежде, чем я успеваю сделать еще один вдох.

Подойдя ближе, Данте останавливается, глядя на меня сверху вниз без тени сочувствия на своем красивом лице.

— Почему ты плачешь?

— Мне было грустно.

Я провожу рукой по мокрым щекам, взбешенная отсутствием у него сострадания. Потом я вспоминаю, что он Данте Сантьяго. Он не знаком с подобными сантиментами.

— Тебе не понравился дом?

— Я влюблена в него.

— Тогда что? Что, черт возьми, тебя расстроило?

Он это серьезно?

— Мы не можем все быть лишены эмоций, как ты, Данте, — говорю я сердито. — Мы не все машины для убийства с вынутым чипом сожаления и разбитым вдребезги.

— Ты хочешь сказать мне, что сожалеешь о том, что застрелила моего брата?

— Да! Нет! Я не знаю! Я была воспитана в убеждении, что отнимать жизнь ― неправильно, но если бы я не нажала на курок, он бы отнял твою у меня. Я в замешательстве. Моя жизнь больше не имеет для меня смысла. Я все еще пытаюсь разобраться во всем этом, — я опускаю голову в знак поражения. — В любом случае, мы говорили не о нем… Я была расстроена из-за Мануэля.

— Мануэль? Ты льешь слезы из-за какого-то гребаного телохранителя?

— Он был моим другом!

Данте с грохотом опирается руками на подлокотники моего кресла, снова удерживая меня в ловушке. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Я чувствую кисло-сладкий запах бурбона в его дыхании.

— Это все, кем он был для тебя, мой ангел? — мягко говорит он. — Вы провели довольно много времени вместе. Есть что-то, чего ты мне не говоришь?

Я смотрю на его лицо и вижу только тень. Темную пугающую тень.

— Он был моим другом, не более того…

— Ты ни разу не жаждала, чтобы его член колотил твою киску так сильно, как это делаю я? Не хотела чувствовать, как его сперма стекает по твоим бедрам?

Его слова производят мгновенный эффект. Я выпрямляю спину, и мои губы приоткрываются сами по себе. Он может говорить самые грубые вещи, и вот так просто я жажду его прикосновений. Как ему удалось так извратить меня? Как его собственничество может делать меня такой слабой от желания?

— Чего ты хочешь от меня, Данте? — я ахаю, помня, что на мне нет нижнего белья. Вечерний бриз, дующий с океана, заставляет меня еще больше осознавать свою потребность в нем. — Я отказалась от всего ради тебя. Что еще я могу сделать, чтобы доказать, что мое сердце принадлежит тебе?

— Я не просто владею твоим сердцем, Ив. Я владею твоей гребаной душой!

— Тогда почему ты так себя ведешь?

Затем я это вижу. Я замечаю в нем проблеск нового беспокойства. В течение многих лет он правил силой, его контроль несомненен, а власть в мире наркотиков неоспорима. События прошлого года отняли у него дом, бизнес и абсолютную веру в божественное право на самого себя. Эта потребность контролировать теперь проецируется на меня.

— Ты моя собственность, Ив Миллер, — он выпрямляется, возвышаясь надо мной, насмехаясь всем размахом своей мужественности. — Я думаю, тебе давно пора еще раз напомнить об этом факте, не так ли?

Данте рывком поднимает меня на ноги и за руку тащит обратно внутрь.

— Почему у меня чувство, будто ты меня наказываешь? — я вздрагиваю от его хватки, когда он ведет меня по извилистым белым коридорам. — Что я сделала?

— Никогда не сомневайся в своих решениях, Ив. Никогда не извиняйся и никогда ни по кому больше не смей проливать ни одной гребаной слезинки.

Данте останавливается и заталкивает меня в комнату, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

— Даже по тебе?

Неприятная улыбка появляется на его лице.

— Только по мне, мой ангел. Я владею твоей гребаной душой, помнишь?

Будь проклято мое сердце за то, что оно замирает, когда он повторяет эти слова.

Мы в спальне, красивой комнате с элегантной кроватью с балдахином и высокими окнами, из которых открывается захватывающий вид. Солнце садится за океан, и небеса пылают красным и золотым. Сумерки удлиняют тени в комнате и затемняют цвет его глаз до угольно-черного.

— Забирайся на кровать.

Я качаю головой, пренебрегая его указаниями. Играю в самую смертоносную из игр.

— Я никогда не перестану оплакивать хороших людей, которые погибли из-за меня, Данте.

Ярость вспыхивает в этих глубоких, темных омутах.

— Тогда я никогда не перестану наказывать тебя, пока ты этого не сделаешь.

— Тогда накажи меня, — поддразниваю я его, расстегивая его рубашку и позволяя ей упасть к моим ногам скомканной кучей. — Попытайся выбить из меня все сострадание, но у тебя никогда не получится. Ты говоришь, что я твой ангел и что тебе до боли хочется стать лучше, когда ты со мной, но что хорошего в падшем ангеле с таким черным сердцем, как у тебя? Я не смогу вернуть тебя к свету, если ты продолжишь давить меня железным кулаком.

Данте смеется — пустой звук, в котором нет ни изящества, ни радости.

— Но мне так весело развращать тебя, Ив. Ты на вкус как гребаное искупление. Ангел мой, ты даже не представляешь…

Внезапно в своей голове я слышу слова Андрея Петрова.

«Как далеко ты готова зайти во тьму ради него?»

Прежде чем я успеваю ответить, он разворачивает меня и прижимает спиной к своему телу, одним огромным предплечьем обхватывая мои плечи, его твердая эрекция прижимается к моей заднице. Он весь горит под своей одеждой, обжигая мою кожу своей яростью и голодом.

Одной рукой Данте берет мой подбородок, ладонью лаская мое выставленное горло, напоминая мне о том, насколько я уязвима в его объятиях.

— Я все еще чувствую на тебе свой запах, — рычит он мне в волосы, пальцами слегка сдавливая мое горло и я сглатываю. — Ты хоть представляешь, что это со мной делает?

— Расскажи мне об этой новой тьме, — шепчу я, когда другой рукой он скользит по моему животу и опускается ниже. — Что случилось с тобой с тех пор, как мы расстались?

Он снова смеется и раздвигает мои ноги коленом, прежде чем ввести в меня свой палец. Я ахаю и пытаюсь вырваться, но он усиливает хватку.

— Как всегда любопытна, мой ангел. Тебе уже следовало бы знать, что некоторые тени лучше оставлять в темных углах.

— Поговори со мной.

Еще один палец оказывается во мне, и я стону от удовольствия. Данте начинает медленно трахать меня, прижимая пальцы к передней стенке моего естества, поглаживая ту часть, которая доводит меня до беспомощного желания. Через несколько минут он доведет меня до грани.

— Такая узкая. Такая мокрая… чувствуешь, как обхватываешь мои пальцы?

— Данте, пожалуйста!

— Все хорошее случается с теми, кто ждет, mi alma.

— Теперь дело не только в тебе. Ты больше не одинок.

— Слава богу. Ты знаешь, сколько раз мне приходилось дрочить за последние полгода? Твоя киска — гораздо более привлекательное предложение.

— О боже, — выдыхаю я, устремляясь все ближе к небесам. Я жажду его грязных слов так же, как его члена или пальцев.

— Ты кончишь для меня?

— Да!

Данте двигает пальцами туда-сюда с жестокой интенсивностью. Другой рукой он мнет мою грудь, а затем перекатывает сосок между кончиками пальцев, прежде чем сильно ущипнуть. Острая боль — это топливо для тлеющего пламени внутри моего таза. Я жестко кончаю с хриплым криком, и его толчки усиливаются, чтобы усилить и продлить каждый восхитительный фрагмент моего оргазма, пока тело не начнет кричать о новом освобождении.

— О боже, хватит, хватит! — я всхлипываю, но он замедляется только тогда, когда я снова разваливаюсь на части в его объятиях.

— Кажется, я сказал тебе забраться на кровать, — грубо говорит Данте, отпуская меня и подталкивая к кровати с балдахином. Шокированная, я вскидываю голову и чуть не падаю на колени. Я дрожу, лишенная тепла его тела, все еще трепещущая и подвешенная от своего кайфа.

— Но…

— Черт побери, Ив. Ты же знаешь, как я ненавижу повторять.

Мое сердце колотится, как барабан, когда я спиной забираюсь на матрас. Он крадется ко мне, как охотник, высматривающий свою добычу. В прошлом у меня было ощущение, что он всегда скрывал частичку себя во время секса. Как будто ему было невыносимо показывать мне, какой он дикарь на самом деле.

Сегодня ответ на это я не узнаю.

Выражение его лица — стальная решимость, когда он расстегивает ремень. Его глаза блестят от возбуждения. Он собирается показать мне, насколько испорченным он стал за последние несколько месяцев.

— На живот, — приказывает он хриплым от вожделения голосом.

Дрожа, я делаю, как Данте говорит, и отворачиваюсь, чтобы сквозь спутанную паутину своих волос наблюдать за тем, как он раздевается. Его взгляд прикован к моей голой заднице, пока он расстегивает рубашку и стягивает джинсы. На нем нет нижнего белья, и мой желудок сжимается, когда я вижу, что меня ждет. Я не могу перестать пялиться. Я брала его член снова и снова, но меня все еще шокирует, как что-то такое большое может поместиться в моем теле.

— Тебе понравилось кончать мне на пальцы, Ив?

Я отчаянно киваю, когда он наклоняется и прижимается теплыми губами к впадинке на моей спине.

— Такая гладкая, такая бледная, идеальное прикрытие для всех моих грехов…

От его слов по мне пробегает волна беспокойства. Данте наклоняется, чтобы поднять что-то с пола. Я наклоняю голову и вижу вспышку коричневой кожи в его руке. Внезапно его намерения становятся ясны.

— Нет! — кричу я, пытаясь отодвинуться, испытывая отвращение при мысли, что он будет бить меня ремнем, когда в таком настроении. — Ты не используешь эту штуку на мне, Данте! Не так, не сейчас.

Он хватает меня за запястье и притягивает к себе.

— Ты не можешь устанавливать здесь правила, mi alma.

— Что с тобой, черт побери, не так?

— Ты никогда не захочешь услышать на это ответ.

Он снова переворачивает меня на живот и садится верхом на мои бедра. Чувствую его твердую руку между лопаток, он вдавливает меня все глубже и глубже в матрас.

— Уступи мне, Ив. Перестань сопротивляться этому.

— Будь ты проклят!

Слезы безнадежной ярости начинают затуманивать мое зрение. Его дыхание становится все более и более затрудненным, но я чувствую, что это не от напряжения. Моя борьба только сильнее возбуждает его.

Я уже отдала ему так много себя. Почему этого недостаточно?

Сильная рука исчезает с моей спины, когда он поднимается на колени. Я готовлю себя к тому, что грядет.

Удар.

Треск кожи толкает все мое тело вперед. Наступает момент изысканного блаженства, прежде чем обжигающее жало ударяет с невообразимой силой. Я сжимаю пальцами простыню и еще сильнее впечатываю лицо в матрас, чтобы заглушить свои крики.

Я ни за что не доставлю ему такого удовольствия.

Вся моя задница горит, но в то же время я чувствую, как внутри все сжимается от чего-то неожиданного и необходимого, совсем как в тот первый раз, когда он выпорол меня много месяцев назад.

— Вдохни это, мой ангел, — слышу я его слова. — Ты даже не представляешь, как прекрасно ты сейчас выглядишь.

«Пошел ты, Данте! Пошел ты!»

Следуют еще четыре мучительных удара ремнем. Моя кожа содрана от основания позвоночника до верхней части бедер. Это агония и экстаз, и я ловлю себя на том, что ненавижу его с такой глубиной страстью, какой никогда раньше не испытывала. Как он смеет заставлять меня играть эту роль, чтобы удовлетворить какую-то извращенную часть себя?

«Как смеет какой-то части меня это нравиться?»

После пятого и последнего удара, Данте отбрасывает ремень и падает на кровать, но я не хочу, чтобы он был рядом со мной. Отклоняясь в сторону, я замахиваюсь ногами, чтобы оттолкнуть его, касаясь этой неподвижной стены мышц. Тогда у него хватает наглости начать смеяться надо мной.

— Остановись, Ив. Ты только сделаешь себе больно.

— Убирайся от меня к черту, больной ублюдок!

Я не могу видеть выражение его лица из-за слез, струящихся по моему лицу, но он быстро двигается, переворачивая меня на спину и швыряя выше на кровать. Данте раздвигает мои ноги и просовывает две большие ладони под мою пульсирующую задницу, заставляя меня вскрикнуть, когда опускается между ними на колени. Прежде чем я успеваю остановить его, он поднимает мои бедра к своему рту. Губами он обхватывает мой клитор, и сильно сосет.

— Дерьмо!

Удовольствие настолько сильное, что я не могу удержаться и выгибаюсь вверх, прижимаясь к его лицу, снова сжимаю простыни кулаками, когда он начинает уделять внимание каждой части моего влагалища. Кружит, дразнит, прикасается… засовывает большой палец внутрь меня, чтобы усилить ощущения.

— Я ненавижу тебя! — кричу, когда кончаю снова, мой оргазм посылает дрожь по всему телу, оставляя меня выжатой, незащищенной и искалеченной эмоциями. Мой пылающий зад — это якорь удовлетворения, которое охватывает все остальные части меня.

Он просто смеется и снова дразнит мой вход своим языком, медленно трахая меня, пока не вызывает еще один оргазм у моего изломанного тела, а затем еще один, и еще один.

Я едва замечаю, когда он переворачивает меня на спину и прижимает мои колени к груди, а затем начинает трахать меня. Вонзаясь в мое тело своими глубокими толчками. Я не сдаюсь до тех пор, пока при каждом движении вниз его пах не начинает тереться о мою обнаженную кожу.

— Это все, мой ангел, — внезапно стонет он, кончая, опускаясь на меня, его дыхание нагревает мой затылок, как печь.

Через мгновение он отстраняется и садится на кровать рядом со мной, обнимая меня за талию одной тяжелой рукой. Я тут же отталкиваю его и выпрыгиваю из кровати.

— Куда, черт возьми, ты теперь собралась? — рычит он.

У меня болит задница, а губы саднит. Я чувствую, как его семя стекает по внутренней стороне моих бедер. Нет ни единой частички меня, которая не чувствовала бы себя обиженной им сегодня вечером.

— Стоп-слово, — визжу я. — Каким, черт возьми, было мое стоп-слово, Данте?

Он подпирает голову рукой.

— Стоп-слово? — похоже, его это забавляет. — Ты путаешь эти отношения с каким-то эротическим сказочным романом, Ив. Я не твой доминант, а ты не моя сабмиссив. Когда я говорю перевернуться и принять все, что я тебе дам, ты делаешь это без вопросов. Потому что ты знаешь о последствиях, если откажешься… Кроме того, на самом деле ты не говорила мне остановиться.

— Говорила! Я…

А говорила ли?

— О, ты выкрикнула мое имя тысячу раз, но ни разу не попросил меня о пощаде, и должен ли я сказать тебе почему, мой ангел? — Данте поднимается с кровати и встает передо мной, одновременно великолепный и угрожающий в своей обнаженной мужественности. — Потому что в глубине твоей милой, невинной души, той, что принадлежит мне, я могу поставить все свои деньги на то, что тебе это понравилось.

Я открываю рот, чтобы возразить ему, но в его словах есть извращенная правда. Я одновременно люблю и ненавижу то, как он доводит меня до предела.

— Если бы я дал тебе еще десять ударов ремнем, ты все равно не остановила бы меня. Ты приняла боль, потому что на какое-то время она заглушила весь конфликт, который разъедает тебя изнутри.

— Так вот почему тебе нравится убивать, Данте? — говорю я, потрясенная его словами. — Именно такие чувства ты испытываешь?

Блеск в его глазах завораживает. Я почти не сомневаюсь в его ответе.

— Ты причинил мне боль, — шепчу я. — Я все еще чувствую жжение твоего ремня на своей коже.

— Эта боль была правильной, mi alma, — хрипло соглашается он. — И я буду делать это снова и снова, пока ты не поймешь, насколько тебе это нравится.

— Я чувствую себя оскорбленной, — смахиваю новую волну слез пальцами. Он прав. Мое тело — мой собственный злейший враг.

Блеск исчезает. Не успеваю я опомниться, как он подхватывает меня на руки и осторожно укладывает обратно на кровать. Данте ложится рядом со мной и берет мою руку в свою. Я молча наблюдаю, как он целует по очереди каждую костяшку с такой преданностью, что я чувствую, как моя любовь к нему возвращается, становясь все сильнее. С Данте нет никакой схемы и смысла. Каждая день — неизведанная дорога.

— Такая нежная. Такая сильная, — слышу я его бормотание.

— Как ты мог так поступить со мной? — говорю я дрожащим голосом.

— Удовольствие должно затмевать боль, — прямо говорит он, пальцами снова путешествуя на юг, оставляя теплый след на моем животе. — Итак, мы не покинем эту спальню, пока каждая частичка тебя не согласится с этим утверждением.

Несколько часов спустя, когда я, наконец, засыпаю в его объятиях — мое тело болит, но насыщается, мои легкие горят от выкрикивания его имени, — клянусь, я слышу, как он шепчет мне. Но в его голосе такая ослепляющая агония, такая сердечная боль и раскаяние. Это настолько на него не похоже, что я отвергаю это, приписывая ко сну, а не реальности. Но вот оно снова. Заявление и извинение, унесенные ветром воспоминаний.

— Прости меня, Ив. Прости за все, что я тебе сделал. Клянусь, однажды я стану тем мужчиной, за которого ты меня принимаешь. Я клянусь в этом своей собственной кровью. Я клянусь могилой своей дочери.