Сердца небес

Глава 28

Ив

Мои руки не перестают дрожать. Я сжимаю их в кулаки на коленях, но все еще чувствую вибрации напротив своей кожи. Вокруг меня молодые девушки иностранной внешности настойчиво перешептываются друг с другом. Слова беспокойства. Тревоги. Я не говорю на их языках, но страх я узнаю на любом диалекте. Некоторые слишком боятся даже открыть рот, когда мы едем по улицам в шикарном черном туристическом автобусе к месту назначения. Этот парадокс не ускользнул от меня. Это все равно что ехать на золотом лифте в оживший кошмар.

Большинство из них едва достигли восемнадцатилетнего возраста. Некоторые немного старше, как и я. Блондинки, рыжеволосые, брюнетки… Были учтены все вкусы. Я невысокая соблазнительная самозванка среди моря модельных тел и красивых лиц. Их наряды откровенны, но они скрывают свою истинную трагедию за глазами.

Знают ли они, какая судьба их ждет? Некоторые ― да, так точно. Те, кто не разговаривает. Девушки, которые так глубоко погрузились в себя, чтобы выжить, что все, что у них осталось — это остекленевшее, отсутствующее выражение лица.

Как долго эти люди издевались над ними? Сколько им было лет, когда Севастьян втянул их в эту жизнь? Я ловлю взгляд девушки напротив и улыбаюсь ей. Она вздрагивает, как будто я ударила ее.

— Смотри вперед, — прикрикивает на меня один из охранников.

Злобный придурок с бритой головой и серыми каменными глазами, такой же, как и шестеро его соотечественников, сидящих впереди него. Все одеты в черные парадные костюмы и рубашку, их автоматы были в тон. Я ненавижу то, как они продолжают смотреть на девушек, а потом смеются между собой, унижая нас еще больше своим обычным унижением. Я бы хотела, чтобы Данте был здесь. Я хочу посмотреть, как он разорвет каждого из них на части.

Автобус начинает замедлять ход. На улице темно, но уличные фонари в этой части города всегда работают. Я могу пересчитать каждую остро подстриженную травинку у обочины. Эксклюзивность района подчеркивается размерами особняков. Королевские пальмы и восьмиметровые стены защищают мир от порока богатых и знаменитых.

Мы сворачиваем на подъездную дорожку одного из особняков, и по всему автобусу разносится коллективный стон страха.

— Тихо! — рычат охранники, оборачиваясь, чтобы снова уставиться на нас.

Мне так страшно. Я должна постоянно напоминать себе, зачем делаю это. Моя жертва ради тысяч, которые были до меня, ради всех тысяч, которые могут стать жертвами этих людей, если я потерплю неудачу.

Это поместье даже величественнее, чем поместье Данте. Терракотовый камень в средиземноморском или марокканском стиле, с верандой, которая больше, чем вся моя квартира. Хотя на меня это не производит впечатления. Я знаю уродство, которое скрывается за красивыми фасадами, уродство, подобное уродству моего отца. Уродство, которое невозможно искупить. За красивыми фасадами также скрываются великие страдания. Я закрываю глаза, и его образ всплывает прямо передо мной, ожидая меня.

— Все, на выход!

Нас, как скот, загоняют через двери на большой открытый двор. Единственный звук — это стук наших высоких каблуков и периодическое хныканье. Всего нас пятьдесят человек. Охранников больше, чем нас и на балконах над головами их еще больше. Мое сердце каменеет. За домом ждет моторная лодка, но нет шансов, что я доберусь до нее чтобы они меня не заметили.

Кто-то хватает меня за запястье и грубо обыскивает. Я отворачиваюсь и проглатываю свое отвращение, когда пухлые пальцы исследуют каждый изгиб моего тела. Все девушки вокруг меня страдают от таких же унижений, в то время как охранники просто смеются и шутят между собой еще немного. Как только они заканчивают, они ведут нас дальше во внутренний двор, мимо фонтана, и выводят на террасу за ним.

Нас ожидает море лиц.

Сотни.

Одетые в свои лучшие черные смокинги, чтобы замаскировать животных под ними. У них даже хватает наглости приветствовать наше прибытие радостными возгласами.

Я хочу убить их всех.

Наивная.

Я такая чертовски наивная.

Они роятся вокруг нас, слетевшись, как пчелы на мед, от их дорогих лосьонов после бритья меня тошнит. Я чувствую руки на своих бедрах, заднице, груди… Я никогда не чувствовала себя такой незащищенной, такой оскорбленной. Одна девушка пытается оттолкнуть руку мужчины, и охранник за волосы втаскивает ее внутрь. Я слышу, как нарастают и затихают ее крики, когда девушку избивают за неподчинение.

Мы не скот. Мы стоим меньше. Этих девушек покупали и продавали столько раз, что у них больше нет документов, удостоверяющих личность. В глазах правительств их больше не существует. Они просто рабыни, которых можно использовать и надругаться над ними по своему желанию. Половина из этих девушек, возможно, даже не выберутся отсюда живыми.

Политики. Главы государств. Президенты. Королевские особы. Голливуд.

Я ненавижу их всех со страстью, от которой у меня перехватывает дыхание.

Некоторых девушек сразу же тащат наверх, и к своему ужасу обнаруживаю, что я одна из них.

Нет, нет, нет!

Этого не может быть.

Наши камеры запечатлели еще не всех.

Судьба жестоко обошлась со мной. Я слишком потрясена, чтобы сопротивляться, когда меня толкают вверх по широкой открытой лестнице. Я спотыкаюсь на своих высоких каблуках, и ледяные пальцы больно сжимают мое запястье. Я пытаюсь отстраниться, и мою голову дергают за волосы назад. Я кричу, и мои глаза начинают слезиться от боли.

— Я надеюсь, тебе нравится кричать, сука, — нараспев произносит голос мне в ухо. — Сегодня вечером я сломаю тебя по-своему.

Бежать некуда, когда меня тащат по коридору в сторону спальни. Тот, кто держит меня в руках, должно быть, очень важен. Два здоровенных телохранителя следуют за нами по пятам. Он открывает дверь и вталкивает меня внутрь. Я больно падаю на пол, вскрикивая, когда колеными чашечками врезаюсь в плитку, а он поворачивается, чтобы обратиться к своим людям.

— Никто не входит и не выходит. Поняли?

— Да, сэр.

Он хлопает дверью и подходит, чтобы встать надо мной.

— Вставай, — его голос холоднее стали. Беспристрастный. Безразличный. Кое-как я поднимаюсь на ноги и встаю, покачиваясь, перед ним. — Я никогда не видел тебя раньше. Ты, должно быть, одна из Ивановых. Бедный, мертвый Иванов. Скажи мне, сука, ты оплакивала своего хозяина?

Я киваю, полная решимости продолжать притворяться, пока Джозеп не придумает план, как вытащить меня отсюда. Мои украшения все еще на месте. Где-то поблизости они с Петровым наблюдают за тем, как все разворачивается.

— Говори.

— Да, — шепчу я, набираясь смелости поднять голову.

Мужчина передо мной напоминает мне брата Данте. Высокий и худой, с такими же жестокими чертами лица — мертвые глаза, тонкие губы. У него также славянский разрез скул, как у Петрова и, в меньшей степени, у Романа.

Русский.

Его волосы седые и он начал лысеть. У его лосьона после бритья ядовитый аромат. Он пахнет богатством, эгоизмом…

Испорченности.

— Как тебя зовут?

— Мия, — лгу я.

— Ты американка? — сказанные слова придают его губам еще более жестокий изгиб. — Ну, я уже давно такую не пробовал… Ты награда Севастьяна Петрова за качественно, blyat’, выполненную работу. И он действительно любит хорошо вознаграждать нас.

Я понятия не имею, что значит «blyat’», но у меня такое чувство, что ничего хорошего.

— Раздевайся.

Я замираю. Моя нерешительность дорого мне обходится. Следующее, что я понимаю — левая сторона моего лица взрывается жгучим жаром. От удара я снова падаю на колени, но прежде чем успеваю отдышаться, меня дергают за волосы, кожа головы кричит в агонии, и швыряют к большой кровати с балдахином. Подойдя, он разворачивает меня и снова бьет, на этот раз по губам. Я падаю спиной на матрас, мой мир превратился в камеру пыток, полную шока и боли.

Моя нижняя губа пульсирует. Я чувствую, как влага стекает по моему подбородку. С моего тела срывают платье, но я слишком занята тем, что тону в агонии, чтобы остановить его.

— Нет, пожалуйста, не надо, — плачу я, но он бьет меня кулаком по ребрам, чтобы я заткнулась. Стону и задыхаюсь, умоляя сохранить мне жизнь, но побои не прекращаются.

«Мне так жаль, Данте. Я подвела тебя».

Я сворачиваюсь в клубок, чтобы уменьшить урон от его ударов. В то же время я смутно осознаю громкий глухой удар, а затем боль резко прекращается.

Мое сознание сейчас подобно поршню, который вталкивает меня в комнату и выталкивает из нее. Должно быть, я приближаюсь к небесам… Я так сильно ощущаю присутствие Данте, эту ауру тьмы и опасности, которая сводит меня с ума. Чувствую его запах, такой сильный, такой мощный, такой мужественный. Клянусь, я даже слышу его голос, выкрикивающий нецензурные слова по-испански, которые пропитаны напряжением. На полу у кровати происходит какое-то движение, окрашенное дикостью, которая так хорошо мне знакома.…

Майами. Прошлый год. Данте.

Данте.

Движения на полу стихают. Мягкие руки гладят меня по волосам. Это прикосновение… такое нежное, такое желанное. Не такое, как ранее. Это песня о любви, которая воссоединяется с моим сердцем.

— Ив, ангел мой, mi alma, ты меня слышишь? Пожалуйста, детка. Мне нужно услышать твой голос.

Я со вздохом возвращаюсь в полное сознание.

— Данте?

— Спасибо, черт возьми!

Он здесь. Он действительно здесь. Он стоит на коленях на кровати рядом со мной. Он прижимается своим лбом к моему, пока его тепло, как жизненная сила, возвращает меня к нему.

Я начинаю плакать. Громкие болезненные рыдания облегчения. Он так хорошо выглядит и пахнет. Моя любовь. Мое все.

— Ты вернулся ко мне. Ты вернулся ко мне.

— Мне жаль, Ив. Мне так чертовски жаль. Простишь ли ты меня когда-нибудь? Твое лицо, мой ангел… Посмотри, что он сделал с твоим прекрасным лицом, — его голос срывается на стон. Он выглядит самым сломленным человеком, какого я когда-либо видела.

Приподнимая свои ноющие плечи с кровати, я прижимаю его к своей груди, смачивая черные волосы своими слезами. Теперь я в более ясном сознании. Ощущаю отвратительную вонь под его запахом и мускусный запах этой комнаты. Красный. Все красное. Его руки, лицо, белые простыни…

— Где он? — шепчу я. Данте отстраняется в сторону, открывая вид на неподвижное тело нападавшего на меня. — Он мертв?

— Скоро будет. Я хочу, чтобы его последние минуты на этой земле были испытанием тех мук, которые он причинил тебе… которые причинил тебе я.

Данте спокойно снимает с меня браслет, ожерелье и заколку для волос, те, в которых находятся камеры, и кладет их в карман. Горечь моей неудачи почти невыносима.

Все это было напрасно.

Почти.

— Я хочу прикончить его, — тихо говорю.

Мы долго смотрим друг другу в глаза, дрожь понимания соединяет нас, как сильнейший ток.

— Мой ангел мщения, — бормочет он, в конце концов, поднимая с пола окровавленный нож и протягивая его мне.

Морщась, я спускаю ноги с кровати. Русский, умирая, лежит в багровом море, слюна пузырится в уголках его рта, когда он борется за каждый последний гнилостный вдох. Я все еще чувствую, как его пальцы пачкают мою кожу, когда поднимаюсь на ноги и встаю, возвышаясь над ним.

— Сделай это, — говорит Данте — как всегда, дьявол, у меня на плече. Я думаю обо всех женщинах, которым причинил боль русский, и ангел на другом плече оборачивается и убегает. И все же я колеблюсь. — Воткни его ему в сердце, mi alma. Нам нужно идти…

Но у меня никогда не было на это шанса.

Совершая свой последний поступок в этом мире, русский внезапно заваливается набок, выбивая у меня из-под ног воздух.

— Umri, blyat’! — кричит он.

Моя реакция инстинктивна, когда я падаю в его сторону, нанося удар по его открытой яремной вене и обрызгивая нас обоих кровью. Он падает обратно на пол булькающим трупом, а я в третий раз падаю на колени, осколки боли рикошетят вверх по моим ногам.

Тишина.

Я поднимаю взгляд на Данте, тяжело дыша. Он стоит в метре от меня с пистолетом в руке. Он вытащил его, как только русский задвигался, но я была быстрее. Его темные глаза наполнены жидким огнем, сравнимым только с таким же огнем в моих. Я ничего не чувствовала, когда убивала Эмилио, но на этот раз по моим венам течет нечто первобытное; нечто, чего я никогда раньше не пробовала. Нечто, что мне отчаянно нужно насытить.

Прежде чем я успеваю опомниться, Данте поднимает меня на ноги за руки и с силой прижимает к ближайшей стене. Мое избитое тело взрывается от боли, когда он обрушивает свои губы на мои, но ноющая боль между ног вытесняет все это.

— Прекрасна, — стонет он мне в рот, задирая то, что осталось от моего платья, до бедер. — Так чертовски прекрасна.

Я хнычу от того удовольствия, которое испытываю от его гордости, и мы тремся друг о друга, как дикие животные, оставляя пятна крови по всей стене и наслаждаясь хаосом, который мы сами создали.

— А что насчет его телохранителей? — задыхаюсь я.

— Мертвы, — рычит он, раздвигая мои ноги и толкая меня выше по стене. Его крепкое тело и его испорченная душа — это все, чего я жажду.

— Это так неправильно, Данте!

— Я уже говорил тебе раньше, мой ангел… в нас нет ничего неправильного.

Я тоже начинаю в это верить.

Обхватываю его ногами за талию. Секундой позже Данте проводит членом между моими складочками и вонзается в меня. Он заглушает мои крики поцелуем.

Такие слова, как «неправильно» и «великолепно», проносятся у меня в голове, когда он прижимает меня к стене, воздействуя на мои чувства так же, как и на тело. Вскоре я теряюсь в его обжигающем тепле внутри меня. В нескольких метрах от нас лежит труп, а снаружи сотни людей только и ждут, чтобы расправиться с нами, но в этот момент нет ничего, кроме его правильности.

Кончая, я рыдаю ему в плечо. Он ругается со сдавленным стоном, и я чувствую, как он тоже кончает, высвобождая свое сердце и душу в самую глубокую, темную часть меня.

— Я чертовски люблю тебя, Ив Миллер, — яростно заявляет он, лишая меня последних сил дышать. — Ты это слышишь? Воткни нож так глубоко, как захочешь вместе со мной. Я приму все, что ты можешь дать, и даже больше.

— Я тоже люблю тебя, Данте Сантьяго. Так сильно. Слишком сильно.

— Те вещи, что я натворил…

— Расскажи мне самое худшее, и я прощу тебя.

— Я стольких убил, — хрипло говорит он. — Я не заслуживаю счастья. Я не заслуживаю тебя.

— Я прощаю тебя, — тихо отзываюсь.

— Мать Изабеллы…

— Я прощаю тебя, — мои слова едва слышны, но правда достаточно громка, чтобы ее услышать. Он поднимает голову, и на выражение его лица больно смотреть. Данте наконец-то раскрывает мне свои внутренние терзания.

— Я прощаю тебя, — говорю я более решительно. — Прошлое ушло. Искупление — это наше будущее сейчас.

— Я проведу остаток наших дней, чтя эти слова.

— Знаю, ты это сделаешь.

Данте в последний раз целует меня, а затем опускает меня обратно на пол. Моя дикая эйфория рассеивается, оставляя тело избитым и в синяках. Все болит, когда я приваливаюсь к стене. Тем временем Данте отошел в сторону и роется в вещах русского, сложенных в изножье кровати. Когда мое зрение проясняется, я замечаю, что на нем смокинг. Я никогда раньше не видела его в таком наряде. Он выглядит потрясающе, несмотря на пятна крови и разорванный лацкан. Мой дьявол — величайшее искушение в любой одежде.

Он поднимает глаза и ловит мой пристальный взгляд.

— Прячется у всех на виду.

— Как тебе удалось пробраться сюда?

— Высокомерие, — говорит он, слегка ухмыляясь. — То же самое чувство, которое делает тебя такой влажной для меня.

— Все в тебе делает меня влажной, Данте.

Его ухмылка становится шире.

— Никто здесь не знает, кто я такой, кроме Севастьяна, и я с ним еще не встречался.

Я наблюдаю, как он достает из сумки маленький черный предмет.

— Этот кусок дерьма, — говорит он, свирепо глядя на труп, — был еще одним посредником Иванова здесь, в Америке. Ты сорвала джекпот, mi alma, — мрачно добавляет он. — Этот жесткий диск — хорошая находка.

— Значит, сегодняшний вечер — не полный крах?

— Это потеря твоего гребаного здравомыслия — приходить сюда в таком виде, — рычит он, его доминирование вновь заявляет о себе, когда он достает свой мобильный телефон и быстро набирает сообщение.

— Возможно, я не запечатлела всех, кто был внизу, но у меня на сетчатке выжжены имена всех мужчин, которых узнала.

Некоторые вещи никогда не останутся незамеченными.

— Мы поговорим об этом позже, — говорит Данте и подходит прямо ко мне и быстро заключает в объятия. — После сегодняшнего вечера нам предстоит разобраться с целой кучей дерьма… — он отступает назад и снова достает свой пистолет. — Во-первых, нам нужно убираться отсюда к чертям собачим.