Сердца небес

Глава 21

Джозеп

Мы целую вечность смотрим друг на друга. Только она и я. Сквозь холодное, пустое пространство, где когда-то был припаркован его джип.

Мне не привыкать к горю. Я могу посмотреть на человека и увидеть, как его стены рушатся изнутри. Это проявляется в тончайших движениях. Опущенные худые плечи; руки, которые когда-то касались и обнимали, теперь бесполезно свисают по бокам… Все это указывает на внутреннюю бурю. Куча дерьма, которая случается до того, как начинает проявляться настоящая боль.

Это не мой грех, который я должен искупать. Он принадлежит ее отцу. Человеку, который обманул свою семью, заставив ее думать, что он хороший, надежный парень, в то время как на стороне помогал переправлять иностранных девушек в американские бордели. И все же, я ненавижу то, что был тем, кто сделал это с ней сегодня. Данте называл ее своим ангелом, но на самом деле она была ангелом для нас обоих. Наблюдение за тем, как их любовь продолжает расти и процветать, несмотря ни на что, стало для меня откровением. Она дала мне надежду. Была сияющим маяком в конце собственного туннеля боли, и я отказываюсь видеть, как этот свет гаснет сейчас.

Почему он должен был вот так взять и самоуничтожиться? Данте ничего не может с собой поделать. Одна и та же история, снова и снова. Она этого не заслуживает, ни один из них этого не заслуживает.

Ив нарушает тишину первой.

— Он ведь не вернется, не так ли? Он никогда не вернется ко мне.

Ее мягкий голос — это беззвучная мелодия эмоций. Правда. Смятение. Отчаяние. Она сама увидела эту перемену. Данте выпустил свои шипы. Когда ты в немилости, то замерзаешь насмерть в пустыне. С ним нет вторых шансов.

— Ив, — я собираюсь сказать что-нибудь банальное, а потом останавливаюсь. Никакие слова не могут утешить ее, точно так же, как слова подвели меня семнадцать лет назад. Она отказалась ради него от всего, от всей своей жизни, а он просто ушел от нее без каких-либо объяснений. Тогда я вижу это по выражению ее лица. Интенсивность ее боли превзойдет даже мою.

Я так чертовски зол из-за нее. Волны ярости продолжают сотрясать меня, пока я преодолеваю метры, чтобы добраться до нее. Я не буду стоять в стороне и позволять этому случиться. Я не могу вернуть своих погибших жену и сына, но могу заставить Данте образумиться, прежде чем он поддастся своему безумию. За эти годы я бесчисленное количество раз подставлялся под пули ради него, но впервые у меня появился шанс по-настоящему спасти ему жизнь.

— Он хочет, чтобы я уехала с острова, — теперь она плачет так сильно, что я едва ее слышу. — Почему Джозеп? Все было так хорошо, а потом…

Должен ли я сказать ей правду и рискнуть удвоить ее боль?

Я не могу оставить ее подвешенной в этом аду вот так.

— Как много ты знаешь о своем отце и его работе? — спрашиваю я ее, сжимая кулаки.

— Мой отец? Это как-то связано с ним? — ее шок временно маскирует горе.

Я киваю, и ее руки взлетают к лицу, такому измученному и опухшему от слез.

— Он оказался одним из горстки коррумпированных агентов УБН, которые помогали переправлять секс-рабынь в нашу страну. Он со своими коллегами получали контейнеры с девушками из Восточной Европы и Южной Америки и насильно сажали их в транспортные средства. Они рассредоточили их по Флориде и остальным штатам. По нашим оценкам, он был вовлечен в это дело почти двадцать лет назад.

Правда, произнесенная вслух, звучит жестоко.

— Но это безумие! — кричит она. — Данте и правда в это поверил? Мой отец хороший человек, он бы никогда… — прежде чем она успевает закончить, Ив отворачивается в сторону, и ее сильно рвет.

Пара проходящих мимо новобранцев бросает на нас взгляд. Я взглядом возвращаю их к подчинению.

— Он ошибается, Джозеп, — тихо добавляет она, вытирая рот. — Вы все. Этот человек вырастил меня. Он уважает женщин. Меня, мою маму. Он бы никогда… — Ив снова отшатывается, и ее начинает рвать во второй раз.

Я щелкаю пальцами в сторону новобранцев.

— Воды, — рявкаю я на них.

Один исчезает в ближайшем здании и появляется снова с бутылкой.

— Спасибо, — говорю я ему. — А теперь убирайтесь отсюда и держитесь подальше от шефа до конца дня.

— Конечно.

Он бросает еще один взгляд в сторону Ив. Ее все еще тошнит. Она стоит к нам спиной, все ее тело вздымается от злобного отчаяния. В конце концов, она снова выпрямляется, и я передаю ей бутылку.

— Неудивительно, что он ненавидит меня, — она бледна, как привидение. Сломлена, как раздавленный цветок. — Все, что связано с этой операцией, вызывает у него отвращение.

— Он не ненавидит тебя, Ив. Он не знает, какого хрена сейчас чувствует. Это его личное дело. У него миссия — уничтожить всех, кто с этим связан.

Ив выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок.

— Он собирается убить моего отца, не так ли?

Я киваю.

Скатертью дорога, мать твою.

— О, боже мой, — она снова начинает плакать. — Я будто снова вернулась в ту больничную палату, — она начинает раскачиваться на месте. Бутылка выскальзывает у нее из пальцев. — Почему это такое личное для него?

Я отвожу взгляд. Это не мой дерьмовый секрет, которым я имею право делиться.

— Джозеп, пожалуйста!

— Когда он успокоится, тебе нужно будет поговорить с ним.

— Как? Он хочет, чтобы я исчезла навсегда, — она произносит слова медленно, обдуманно… будто, произнеся таким образом, заставит их исчезнуть. — Я должна была знать, что все так и закончится.

Имеет ли Данте хоть малейшее представление о том, что он уничтожает?

— Ему нужно время, чтобы смириться с этим.

— Нет, не нужно, — ее глаза налиты кровью и измучены. — Я видела, как он смотрел на меня. Видела его отвращение. Я видела его монстра. Данте не прощает, Джозеп, и не забывает. Теперь я всего лишь его запятнанный ангел. Я ни для кого ничего не значу… но я не останусь там, где мне не рады. Как скоро ты сможешь вывезти меня с этого острова?

Я в шоке. Она кажется такой смирившейся со своей судьбой, такой стойкой перед лицом полного опустошения. Я, по крайней мере, ожидал, что она украдет мою машину и отправится на встречу с ублюдком, который занял все ее сердце.

Майерс — это всего лишь спусковой механизм. Вся эта история с дочерью еще больше загнала Данте в его прошлое. Его медленно поглощает зло, которое скрывается там. Я предвидел это уже несколько дней. Знал, что в конечном итоге она станет сопутствующим ущербом, как только он втянет Ив в свой хаос. Я все боролся и боролся с ним, чтобы отослать ее обратно.

Для меня настоящий Данте Сантьяго — не босс картеля и не убийца. Он солдат, который вытащил меня из-под обломков «Блэк Хоука» два десятилетия назад; лейтенант, который спас весь свой взвод одним безрассудным героическим поступком, заслужив уважение на всю жизнь. Каким-то образом я должен заставить его вспомнить этого человека. В то же время обязан обеспечить безопасность Ив, пока Данте не придет в себя.

— Независимо от того, чего хочет Данте, я не имею желания отправлять тебя обратно, — резко говорю я ей. — Ты исчезла бесследно. ФБР будет повсюду следить за тобой, и я не смогу там тебя защитить. Он этого не допустит.

— Так это все? Я брошена на съедение волкам? — Ив проводит ладонями по щекам, чтобы смахнуть слезы. — К черту все это. Мне все равно, что со мной случится… Просто оставь мне достаточно гордости, чтобы убраться отсюда, не развалившись перед ним на части.

Боже, я восхищаюсь ею. Это не смирение. Это мужество. Под ее нежной красотой скрывается бьющееся сердце львицы. Я сражался на передовой на самых опасных полях сражений на Ближнем Востоке, но подобную отвагу я видел только однажды — от того самого мужчины, который увековечивает эту греческую трагедию.

— Послушай…

— Я серьезно, Джозеп. Умоляю тебя, сделай так, чтобы это произошло. Я тихо исчезну. Никогда не раскрою ни это место, ни тебя, ни Дан… — она запинается, произнося его имя.

Я смотрю на нее, быстро соображая. Данте хочет, чтобы она ушла, это так. Он, как обычно, словно играет в шахматы. Одна неудача, и он обращается со всеми вокруг как с прокаженными. Я никогда раньше не испытывал к нему такой сильной неприязни — к самому умному, самому преданному, самому свирепому человеку, когда-либо ходившему по этой земле. А еще он самый жестокий и непримиримый. Он не чувствует никакой вины. Никаких угрызений совести. Но, держу пари, даже он не выйдет из этой ситуации невредимым.

Я достаю свой сотовый и ищу контакт. Наш пилот отвечает после первого гудка.

— Подготовь самолет к вылету.

— Пункт назначения?

Смотрю на Ив и говорю себе, что делаю это ради нее, ради него, ради всех нас.

— Майами. Улетаем как можно скорее, — вешаю трубку и подхватываю Ив, прежде чем она упадет. Она дрожит, как собака, брошенная на холоде.

— Скажи мне, что это плохой сон, — хрипит она, хватая меня за плечо и зарываясь лицом в мою рубашку.

— Мне жаль, Ив, — бормочу я.

И это на самом деле так.

Так чертовски жаль.

— Не могу поверить, что он вот так разрушает мою жизнь, — она снова распадается на части, когда очередная волна горя захлестывает ее тело. — Я умру без него.

— Нет, не умрешь. Ты сильнее всех нас, — засовываю свой телефон в задний карман ее джинсов. — Он зашифрован. Это связь со мной. С ним… Спрячь хорошенько. Я свяжусь с тобой, как только смогу.

Выпрямляюсь, увлекая ее за собой. Она все еще цепляется за мою шею, как за спасательный круг.

— Держись, Ив, — бормочу я ей в волосы. — Просто держись, черт возьми, если можешь.

Воздушные потоки в небе возвещают об ее уходе. Я еще долго стою после того, как они исчезают. Они напоминают мне следы от слез Ив. От слез, которые я когда-то пролил по своей давно умершей жене.

Я дал своему пилоту инструкции сваливать, как только он приземлится в Опа Лока в Майами. Он может заправиться в паре сотен километров, в Орландо. Мне нужно ограничить любую связь между ней и Данте ради всех нас. Я сказал ей, чтобы она продолжала вести себя глупо с ФБР, пока я не выясню, каким образом детектив Питерс замешан во всем этом. Посоветовал ей разыграть невинность, объяснить свое недельное отсутствие импровизированными девичьими каникулами в моем родном штате Техас. Хрен знает, купятся ли они на это. Но попробовать стоит. Я пытался научить ее всем трюкам из «Книги лжецов», прежде чем она улетела, но не думаю, что Ив услышала хоть слово. Ив была слишком изолирована в своем несчастье.

В доме царит тишина, когда я вхожу в лобби и иду по коридору к его кабинету. Однако я вижу совсем другое. Меня не одурачишь ни на секунду. Это затишье перед бурей.

Я снимаю охрану и крадучись вхожу в комнату, готовый к резне. Он меня не разочаровал. Повсюду битое стекло. Его стол перевернут. Плазменные экраны в трещинах и свисают со стен на шнурах, словно какой-то современный художественный протест против развития технологий. Нетронутыми остались только бутылки на его барной стойке, хотя большинство из них уже пусты.

Я нахожу его скорчившимся в углу, допивающим остатки текилы из бутылки. Костяшки его пальцев кровоточат, волосы в беспорядке. Его взгляд расфокусирован, но одновременно дикий, и отстраненный, который всегда выводит меня из себя. Я и раньше видел, как он разрывает мужчин на части таким взглядом.

Он видит, что я стою в дверях.

— Вот, выпей, — невнятно произносит Данте, швыряя в меня бутылкой. Его прицел сбит. Бутылке не хватает нескольких метров, чтобы долететь до меня, и я наблюдаю, как содержимое вытекает, пачкая ковер. Он поднимается на ноги и, пошатываясь, идет к бару за следующей порцией. — Присоединяйся ко мне.

— Нет, спасибо.

— Это была не просьба, я больше не буду пить в одиночестве, — он наполняет стакан на четыре пальца, и протягивает его мне, нетвердо держась на ногах.

Я принимаю его без вопросов, встречаясь с ним взглядом, но держу рот на замке. Ему не нужно мое раздражение. Данте балансирует на грани потери самообладания. Когда он взорвется, то превратится в гребаную ядерную бомбу. Я делаю мысленную заметку сказать каждому охраннику и новобранцу, чтобы они держались от него подальше до конца недели. Одного дня недостаточно. Ни в коем случае.

Данте поднимает свой стакан в тосте.

— За семью, — издевается он, его лицо превращается в маску ненависти, прежде чем выпить содержимое одним глотком. Схватив бутылку, он, пошатываясь, подходит к дивану и со стоном опускается на него. Я смотрю на бесцветную жидкость в своем стакане и жду, когда он заговорит первым. Мне не нужно долго ждать.

— Сучка уже улетела?

— Да.

— Хорошо. Дай мне свой мобильный.

— Я оставил его на базе, — мягко говорю.

— Что ты за недоделанный командир такой? — ворчит он, наклоняясь к полу, чтобы поднять внутренности своего стационарного телефона. Он набирает номер так, словно представляет лицо Майерса на каждой кнопке. — Соедини меня с Сандерсом, — рычит он, прежде чем переключить на громкую связь. — Скажи ему, что это король Гребаной Колумбии.

— Броское звание, — слышу я смех Рика несколько мгновений спустя. — Могу ли отправить это по электронной почте в ФБР? Они смогут использовать его на твоем следующем плакате «Разыскивается». Как прошла поездка?

— Обязательно, но неудовлетворительно… Немного похоже на то, как ты трахаешь свою жену.

Рик снова смеется, отказываясь заглатывать наживку.

— Не всем нам повезло настолько, иметь Ив Миллер в своей постели. Она уже согласилась избавить тебя от страданий и выйти за тебя замуж?

Поставив свой нетронутый напиток, я подхожу к упавшему столу и с ворчанием ставлю его. Эта гребаная штука весит тонну. Данте поворачивает голову и свирепо смотрит на меня. Он явно хочет наслаждаться своим опустошением как можно дольше.

— Кто твой главный человек в Майами? — огрызается он, прекращая болтовню.

Наступает пауза.

— А кто является целью?

— Агент УБН по имени Роберт Майерс.

— Пусть Грейсон пришлет мне подробности. Как срочно?

— Я хочу, чтобы это было сделано сегодня.

— Я посмотрю, что могу сделать. Майерс, Майерс… Я откуда-то знаю это имя. Кто он такой?

— Просто сделай это. Перезвони, когда дело будет сделано.

— Ты у меня в долгу за это.

— Я ни х*я тебе не должен.

Данте заканчивает звонок, разбивая телефонную систему о стену. Напряжение просачивается в тишину. Он допивает еще одну бутылку и тоже разбивает ее о стену.

— Какой она была, когда уезжала? — внезапно невнятно произносит он.

— А ты как думаешь? — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально. Он может огрызаться, рычать и напиваться до полусмерти сколько угодно, но я знаю правду. Он заблудится под гребаным дождем без нее.

— Не надо нести мне эту риторическую чушь. Вопросы здесь задаю я, а не ты.

— Она выглядела дерьмово.

Он что-то бормочет себе под нос.

— Ты рассказал ей о моей дочери?

— Это не моя история, чтобы делиться ею, — я прислоняюсь спиной к столу и готовлю себя к жестоким последствиям моих следующих слов. — Это не ее вина, Данте. Не отталкивай то единственное, что может все исправить.

Ответный смех пугает своей сложностью. Это смех человека, который действительно живет без раскаяния. Впервые за семнадцать лет он начинает пугать меня до усрачки.

Однажды ночью в Афганистане он рассказал мне правду о себе. О том, кем он был и что делал. Я знал, почему он бежал от торговли наркотиками, и затем, почему вернулся. В свою очередь, я заполнил для него пустоту. Я тот брат, о котором он всегда мечтал. Но братья могут восстать друг против друга, даже те, кто не является Эмилио Сантьяго.

— Я должен был оставить ее на тротуаре, — снова невнятно произносит он, качая головой из-за своей очевидной неосмотрительности. — Я должен был просто трахнуть ее за прилавком того винного магазина… Ив чертова Миллер своими идеальными сиськами и лживыми глазами морочила мне голову, когда та должна была быть занята работой. Мне следовало просто использовать ее, как и всех остальных.

— Она никогда не лгала тебе. Она понятия не имела о своем отце.

— А может и знала.

— Ты действительно так плохо о ней думаешь?

— Черт побери, да.

— Тогда ты дурак. Слепой, введенный в заблуждение дурак.

Данте резко, будто на пистолетный выстрел поворачивает голову. Это нервирует, учитывая, сколько он выпил, но этот человек — убийца до мозга костей. Ив успокаивает худшее в нем, но сейчас она уже на полпути в Майами. В этой комнате остался только я, и если сегодня тот день, когда я должен умереть, то я сделаю это, не скрывая своих мыслей.

Он поднимается с дивана и медленно подходит ко мне. Данте больше не так неуверенно держится на ногах, по крайней мере, теперь, когда у него есть цель. Я выпрямляю спину и готовлюсь к удару либо сжатым кулаком, либо ножом, который, я знаю, он прячет под рубашкой, когда Ив нет рядом.

— Не хочешь снова назвать меня дураком? — спокойно говорит он. — Возможно, в следующий раз делай это прямо мне в лицо. Так получишь более скорую реакцию.

— Ты собираешься оттолкнуть и меня, Данте?

— Я сделаю хуже, если ты не извинишься.

Я поднимаюсь на ноги, чтобы встретить его.

— Моя жена мертва. Даже бог или хор гребаных ангелов, поющих «Аллилуйя», не смогут вернуть ее мне, но для вас с Ив еще не слишком поздно.

Он останавливается в удивлении. Я никогда не говорю о своей жене, но моя боль безоговорочная. Она всегда была рядом и почиталась с того момента, как он позвонил мне через два дня после похорон и предложил мне заглушить ее. Я позволил ему открыть меня для существование без ограничений и принял это с радостью, потому что мне больше не для чего было жить.

— Хватит этих кровоточащих сердец, — бормочет Данте. — Я недостаточно пьян для этого дерьма.

— Ты прожил свои тридцать восемь лет, держа руку на кнопке самоуничтожения, — сердито говорю я ему. — Не превращай Ив в продолжение одних и тех же надоевших ошибок. Не просыпайся завтра с сожалением о ее существовании. Я бы сделал все, чтобы вернуть Ребекку: попробовать ее на вкус, обнять, лечь рядом с ней и снова слушать ее дыхание. Эта жизнь, полная охоты и убийств… это вносит порядок в нашу анархию, но ни на секунду не сомневайся, что я бы не отказался от всего этого, если бы случилось чудо, и она вернулась ко мне. Ты хороший человек, несмотря на то, что ты о себе думаешь. Ты самый храбрый засранец, которого я когда-либо знал, но ты так ослеплен своим прошлым. Это твоя самая большая слабость. Это твой единственный шанс быть счастливым, а ты отказываешься от него из-за формальностей. Ив — не ее отец. Ив ничего не знала о своем отце. Я больше не могу быть твоей совестью, когда дело касается ее, тупой придурок. Ты должен взять эту ответственность на себя.

Это самое большее, о чем я когда-либо говорил с ним, и самое большее, о чем я когда-либо буду говорить.

Я вижу, как он кивает, а затем снова улыбается мне.

Эта чертова улыбка.

Она сбивает с толку и выводит из равновесия.

Я не вижу нож, пока не становится слишком поздно.