Шаг в сторону

I

— Не хочешь ли ты совершить загородную прогулку? — спросил Старик.

Я не хотел. Мне совершенно определенно не хотелось никуда уезжать, потому что я пообещал Карлу всю эту неделю смотреть за его котом. К тому же в тот вечер я должен был идти в «Метеор» на свидание с девушкой. Да еще шел дождь. Но не мог же я сказать «нет», потому что Старик спрашивал не просто из любопытства. По всему было видно, что я обязан совершить эту загородную прогулку. Ну, я и сказал «да». И спросил куда, потому что Старику нравится, когда проявляют интерес. В конце концов почему бы не доставить ему удовольствие! Пусть себе думает, что у него толковые сотрудники.

Не то чтобы я выслуживался перед начальством (если бы я выслуживался, так имел бы чин повыше), просто-напросто я Старика люблю. Хоть он и начальник, но человек очень порядочный, разговаривает с людьми спокойно и не делает глупостей. Это, наверное, и потому, что он уже довольно пожилой, хотя я бы и в его годы не смирился с тем, чтобы меня называли «Жирардо», «Капитан Жирардо». Человек волей-неволей сразу представит мушкетера с усами, а вся беда в том, что Старик скорее похож на поросенка. Такой розовенький, только немножко потрепанный. К тому же он не француз, а итальянец. Его дедушка переселился сюда из Италии. В Коширжах у него была лавчонка с итальянским мороженым, которую он величал «Фирмой Бардолетти». На самом деле фамилия у него была Жирардо. Старик с детства даже смотреть на мороженое не мог. Его отец мечтал, чтобы сын унаследовал «фирму», то есть лавчонку, и запретил обучаться какому-либо другому ремеслу. Старику пришлось остаться на военной службе, потому что продавать мороженое он не хотел. А потом, еще перед войной, он перешел в полицию. Во время войны он был в «криминалке». В сорок втором его посадили, потому что он помогал разным «неблагонадежным». Сидел он до конца войны. Старик никогда об этом не вспоминает, но я думаю, что заключение было не из веселых.

Надо сказать, что наши отношения с ним складывались довольно странно. Сначала я его не терпел, как-то ему не верил. Удивляться нечему. Когда я перешел из армии в корпус национальной безопасности, это было года четыре назад, я задирал нос, как и всякий юнец. Мне казалось, что Старик противный человек, равнодушный, без огонька. Словом, прогоревшая печь. Меня раздражала даже его помятая шинель. Думал, носит ее, как не слишком удобную шкуру, в которую влез по приказу и которую без особого сожаления по приказу же может сменить на любую другую. Такой вот «трефейный командир», как говорили у нас на батарее.

Кроме того, меня раздражала еще одна его манера. На военной службе я привык к тому, что люди должны говорить высокоидейно. А мой начальник говорит, как ему вздумается. Я ни разу не слышал, чтобы он сказал «сознательность», «классовая совесть», «политическая необходимость». Когда ему нужно было высказать свое мнение, он говорил «это разумно» или «это неразумно» — и все. К тому же частенько ухмылялся, Что меня особенно задевало.

Короче говоря, Старик пил мою кровь. Не будь я сознательным, мог бы в нем подозревать недобитую контру. Поэтому я стал присматриваться, когда он ухмыляется, а когда не ухмыляется и что он вообще делает, как поступает в том или ином случае, какая вокруг него атмосфера. И вдруг понял, что он никогда не усмехнется, если речь идет о чем-нибудь серьезном. Он ехидничает только в тех случаях, когда из мухи делают слона. Ну, а мне это уже нравилось. Я увидел, что он всегда поступает разумно и что, собственно, если так можно сказать, не говорит «высокоидейно», а действует «высокоидейно».

Все это дошло до меня не сразу. Но дошло. И когда через некоторое время Старик давал мне рекомендацию в партию, я узнал, что его самого приняли в партию в концлагере. Но узнал не от него. Может быть, не следовало так распространяться о Старике, потому что во всей этой истории он не играет особой роли, но что поделаешь! Я рано потерял отца, и какая-то пустота у меня в сердце оставалась незаполненной. Пусть я знаю, что сам должен вытирать себе нос и что мне никто не принесет с ярмарки пряничного гусара, но есть во мне что-то такое к Старику, и от этого никуда не денешься.

Но само собой, я бы никогда не сказал ему об этом.

…Да, так вот, я его спросил, куда нужно ехать, а он говорит, что в Дечин.

— Товарищ капитан, — спрашиваю, — а можно мне взять с собой кота?

— Чтобы ты там не боялся?

— Нет, чтобы кот не боялся. Я за ним всю эту неделю должен смотреть.

Старик поморщился.

— Ладно, оставь его здесь, я ему буду давать кожуру от колбасы.

Нет, Старик действительно замечательный человек. Другой бы на его месте заорал: «Товарищ младший лейтенант, выполняйте приказ!», и так далее, а если здесь был бы Вильда Бахтик, он наверняка бы заявил, что кот не должен служить препятствием на пути к достижению великих целей. «Великие цели» заслуживают всяческой похвалы. Но коту тоже нужно питаться. Я это понимаю, и Старик слава богу тоже, а Бахтик нет, или он делает вид, что не понимает. Но я думаю, что он на самом деле не понимает. Такие люди, как он, всегда мыслят масштабно: «с целями», «идеалами», «взглядами» и так далее. Мне кажется, что хорошо подвешенный язык и великие цели не должны взаимно обусловливать друг друга. Люди бывают разные. Представьте себе, кто-то из нас находится в приличном обществе и вдруг ему понадобилось выйти. Есть такие, которые посмотрят на часы, встанут, заявят, что им нужно срочно отлучиться по служебным делам, о которых они в данную минуту не могут говорить более подробно, но которые не терпят отлагательства. И выплывут под восхищенный гул присутствующих. Есть и такие, которые извинятся и прямо скажут, куда идут. Я думаю, что отношусь ко второй категории, а Бахтик наверняка — к первой. А один раз он подмигнул мне и сказал: «Понимаешь, будь моя воля, я бы его с радостью треснул».

Только если бы его треснул я, Бахтик начал трепаться бы в соответствующих инстанциях, что, мол, мы должны являть собой единый прочный коллектив, чтобы достойно отразить вылазки внутреннего врага, но что товарищ младший лейтенант Блажинка не является достойным членом этого коллектива, потому что он пинается в зад. Бахтик всегда выражается соответственно, чтобы не испортить себе репутацию.

Когда мы покончили с котом, Старик вытащил из стола папку, из папки — лист бумаги и говорит:

— На, прочти, это о тех часах.

С часами все это выглядело примерно так. В последнее время у нас на «черном рынке» появилось много часов из Западной Германии. Без разрешения на ввоз, то есть без пошлины, просто контрабандных. Такие штампованные часы обычно продаются по дешевке на ярмарках, но отделаны они здорово. И люди попадались на удочку. Люди вообще охотнее покупают контрабандные или краденые вещи, наивно полагая, что это выгодно. Но на краденом выгадывает только перекупщик, а на контрабанде только контрабандист, но это уже, как правило, недоступно людскому разуму. И считают, что злые блюстители закона не дают им заработать на простачке контрабандисте.

Красная цена этим часам была крон пятьдесят, а продавались они за триста пятьдесят — пятьсот, вероятно, чтобы покупатели имели возможность «выгадать». Часов было много. В пассаже «Коруна» схватили одного парня, но этот парень объяснил, что купил часы у другого парня в пассаже «Прага» за триста крон. Судя по всему, это была правда. Парень больше ничего не знал и мужественно пошел отбывать наказание. А часы все покупались. А раз покупались, так, значит, их кто-то должен был продавать. И провозить контрабандой. Но кто этим занимался, мы не знали. Все пострадавшие в один голос заявляли, что купили часы у незнакомого мужчины. Все это было похоже на правду, потому вряд ли кто рискнет продать такие часы знакомому.

В свое время мне поручали расследовать дело с часами, но тогда за неимением фактов дело заглохло. Просто усилили таможенный досмотр.

И вот теперь нам писали из Дечина. Там парень утонул, в карманах у него было штук десять часов. Это были как раз те самые часы. Парня вытащили позавчера и сразу же сообщили нам. Причину смерти — убийство или что-нибудь другое — выясняли в Дечине. Наш отдел интересовали главным образом эти часы.

Я не совсем ясно понимал, зачем мне нужно именно сейчас ехать в Дечин. Было бы лучше выждать, чем там кончится следствие. Я так и сказал Старику, потому что знал, что он не сочтет это за отговорку. Он реагировал совершенно нормально.

— Пожалуй, — говорит, — ты прав, но все-таки съезди туда. Делу это не повредит. Местный следователь поведет расследование о причинах смерти, а ты — о часах. Так с миру по нитке — голому рубаха.

Что ж, Старик был прав.