Шаг в сторону

XVIII

Я позвонил, втайне надеясь, что милый Братислав будет дома. Он был дома. На нем была домашняя куртка с кистями. Ужасный вид одежды! Раньше их носили гусары, потом домовладельцы.

Ему было лет пятьдесят, он был среднего роста, волосы с проседью. Никаких особых примет. Заспанные глаза и желтоватое лицо, чуть одутловатое. Вообще-то он был не толстый. Ничем не приметный стареющий человек. Вы можете встретить десятки таких лиц за день и или не обратите на них внимания, или не запомните их, потому что они никак не выделяются.

— Что вам угодно? — спросил он вежливо.

Я начал, как граммофон:

— Извините, что я вас беспокою, но я посещаю всех граждан, проживающих в этом доме, чтобы познакомить их с делом, которое очень важно для них, в их собственных интересах. Вы, конечно, можете мне сказать, что вы ни в чем не заинтересованы, но подумайте хорошенько, прежде чем окончательно отказываться. Сегодня мы пришли к вам сами, чтобы проинформировать вас. А завтра вы, очевидно, уже посоветуетесь со своей семьей и тогда посетите нас. Плоды этого визита и доверие, которое вы нам окажете, будут залогом того, что в трудную минуту, когда вас постигнет несчастье, возможно и не по вашей вине, мы окажем вам поддержку.

Все то время, пока я нес эту чепуху, он удивленно на меня смотрел. Еще бы!

— Простите, что вам угодно? Я вас не понимаю.

— Конечно, нельзя на что-то решиться, не взвесив все «за» и «против», — продолжал я тараторить с воодушевлением, потому что вошел во вкус, — но всегда нужно внимательно ознакомиться с тем, что вам предлагают, и выбрать то, что вы считаете самым выгодным. Я с удовольствием расскажу вам о всех возможностях, и мы вместе выберем ту, которая вас будет больше устраивать во всех отношениях. По собственному опыту я знаю, что не стоит быть мелочным, когда речь идет о вашем благополучии, о вашем спокойном сне.

Он удивленно моргал глазами, а я старался просунуть ногу за дверь, но у меня ничего не получалось. Он держал дверь. Мне хотелось попасть в квартиру, чтобы взглянуть, что там. Это мне так и не удалось, зато я изучил его самого. Но главного я еще до сих пор не видел.

— И вы, как и каждый другой, должны испытывать чувство уверенности, что плоды ваших трудов, ваша квартира, ваше имущество находятся под надежной охраной, и не только дома, но и в разъездах — в дом отдыха, на дачу вы можете взять с собой то, что мы вам предлагаем: покой и безопасность, которые вам гарантирует Госстрах.

Братислав пожал плечами.

— Сожалею, — сказал он кисло, — но я не собираюсь страховать свое имущество. Мне это невыгодно. У меня почти ничего нет.

— Понимаю, понимаю, но, извините, что я вас задерживаю, я действую только в ваших интересах. Ну, не хотели бы вы все-таки ознакомиться с условиями страховки?

— Благодарю, мне это ни к нему.

— Ничего-ничего, но подумайте, не делаете ли вы ошибку?

Я улыбнулся очень дружественно и тепло. Только на каменных лицах может не дрогнуть ни один мускул, когда человек так радостно смотрит на вас. Он улыбнулся. Мне только это и было нужно. Братислав показал два ряда красивых зубов, никаких следов порчи. Я раскланялся.

Он был рад, что избавился от меня. А я был не очень рад. У бывшего администратора зубы были как у льва. А у кунцевского Пецольда они были испорчены. Конечно, я знаю, что зубы можно замаскировать, чтобы они выглядели как испорченные. Но, скажите, на кой черт кто-то бы стал этим заниматься, если в свой выходной день едет в Прагу. Пусть даже у него рыльце в пушку. Может случиться, что в поезде он встречает кого-то из знакомых, а тот бы заорал: «Пап администратор, пан администратор, что у вас с зубами?»

Очевидно, это не Пецольд, уж не говоря о том, что у администратора Пецольда есть или было подтверждение с места работы для того, чтобы он мог покупать билеты со скидкой. Но, с другой стороны, это описание очень похоже, хотя таких людей тысячи; но эта среда и дата подачи заявления об уходе с работы… Словом, решил незаметно показать пана Подгайского Кунцу. А Кунц скажет, он ли это. Скорее всего это не он, но лучше знать наверняка.

На другой день утром я приказал доставить гражданину Братиславу Подгайскому повестку, извещавшую его о том, что в четырнадцать ноль-ноль он должен явиться в местное отделение милиции для регистрации паспорта. В соседнюю комнату я посадил Кунца и сказал ему, в чем дело.

Подгайский пришел минута в минуту. Пока для отвода глаз сравнивали его паспорт с карточкой и задавали разные общие вопросы, Кунц сквозь щель смотрел на него, а я на Кунца. Он показал мне знаком, что не тот.

— Наверняка?

— Ну да. Тот был совсем другой.

— Как же другой?

— Трудно сказать, в общем похож чем-то, но совсем другой человек. Если бы я его увидел, я бы его узнал.

Да, легко сказать, «увидел». Сначала нужно его найти. По паспорту установили, что гражданин Подгайский уволился из будейовицкого театра. Теперь, как он сказал, он хочет найти работу в Праге, потому что по состоянию здоровья не может разъезжать. Ничего удивительного в этом нет, он имеет на это право. О семье ему заботиться не надо — он бездетный вдовец. А какие-то сбережения на ближайшее время у него есть.

Больше он меня не интересовал.

В кабинете я нашел рапорт. Наш сотрудник сообщал, что пани Ландова вечером, ночью и утром из дома не выходила, только в десять утра спускалась за покупками. В магазине напротив она купила маринованную капусту в банке и полкило хлеба. Это нас с ней сближало. Я тоже люблю капусту с хлебом. Заплатила шесть крон девяносто геллеров. Ничего нет лучше точности. И вернулась домой. Наверное, рисует картинки или делает маникюр. Откуда я знаю?

После обеда я пошел в кино. На детектив, чтобы погрузиться в удивительный мир мечты, где следователи ходят с одухотворенными лицами и всегда заранее знают, что совершит преступник. После таких фильмов люди удивляются, почему вообще существуют какие-то преступники, если они всегда так плохо кончают. Когда в детстве мы играли в сыщиков, никто из мальчишек не хотел быть преступником. С возрастом, очевидно, меняются понятия. Вряд ли какой злодей скажет: «Я злодей потому-то и потому-то». Большинство утверждает, что всем хочется жить по-человечески.

Когда я вышел из кино, был уже вечер. Нормальные люди идут вечером домой, а у меня такая болезнь, что по вечерам меня одолевает чувство общительности и я должен с кем-нибудь поболтать. О чем угодно, пока мне не захочется спать. Я решил еще раз навестить пани Ландову. Наверное, она не расцветет от счастья, но выгнать меня не сможет. А вдруг я еще что-нибудь узнаю? Я шел туда не из-за коньяка, ей-богу, я не такой мелочный, чтобы напрашиваться на чужой коньяк. Кроме того, беспокоить людей, заведомо зная, что твое присутствие не доставляет им радости, — малоприятное занятие.

Я отпустил наблюдателя на гуляш и сказал, что позову его, когда буду уходить. Во время моего визита его присутствие там было бесполезным, так почему бы не скрасить ему жизнь? Всегда следует делать людям что-нибудь приятное, пусть в мелочах. Так говорит Старик, и я по собственному опыту знаю, что это правда.

Как я и предполагал, пани Ландова мне не обрадовалась. Я на нее за это не обиделся. Нельзя ждать, чтобы кто-то из граждан стал визжать от радости, если бы к нему зачастили сотрудники угрозыска. Я даже считаю, что умеренное раздражение свидетельствует о чистой совести. Нормальный человек думает про себя: «Какого черта они ко мне привязались?» — это в порядке вещей. А если кто-нибудь расплывается в улыбках и говорит: «Проходите, проходите. Старуха, к нам в гости пришли. Не хотите поужинать? Старуха, вытри стул, пришел пан участковый», — так у такого человека по меньшей мере в подвале в бочке засолен дедушка, который оставил ему наследство.

Как всегда, пани Ландова была очень сдержанна. Это ее стиль. Говорят, что он вырабатывается в результате хорошего воспитания. Я так не думаю, но так говорят. Она не спросила; «Что вам надо?» Удивленно подняла брови и сказала только: «Вы — опять?»

Способность быть культурно-нахальным — божий дар. Я ей завидовал.

— Не спускайте на меня собак. Я шел мимо и решил узнать, не делаете ли вы случайно иллюстрации к книгам. Один мой знакомый — художественный редактор. Так я подумал, что после всех неприятностей, которые я вам причинил, не мешало бы сделать для вас что-нибудь хорошее.

На сей раз я не врал. Один мой знакомый действительно художественный редактор. Ужасный пьяница. Но нужно же было как-то оправдать свой визит. Я могу солгать не моргнув глазом и не стыжусь этого, раз надо, но вообще не люблю этого делать. Несколько раз случалось так, что я забывал, о чем говорил, а мой собеседник помнил все со всеми подробностями и ставил меня в идиотское положение.

Пани Ландова пригласила меня войти. Сказала, что она однажды иллюстрировала сказку, но не уверена, что у нее это получилось. Впервые за все наше знакомство она смутилась. Даже у очень самоуверенных людей есть уязвимые места. Очевидно, как художник, она была настолько добросовестна, что не могла притворяться. Я заверил ее, что, даже если ее работа не очень совершенна, я все равно не разберусь, и предложил показать иллюстрации своему другу.

Она показала мне иллюстрации и сказала, что ее трогает мое внимание. Пусть она думала что угодно, во всяком случае, держалась так, как будто на самом деле говорила серьезно. И я обрадовался. При сложившихся обстоятельствах она была для меня единственным ключом, несмотря на то, что я был по-прежнему уверен: к часам пани Ландова никакого отношения не имеет. Но она знала что-то о Местеке, и я хотел сохранить с ней хорошие отношения. Кроме того, на нее было приятно смотреть: как она сидела и как рассказывала о своих возможностях. Действительно, на нее было приятно смотреть, почему бы мне в этом не сознаться. Каждый нормальный мужчина при любых обстоятельствах с удовольствием смотрит на красивую женщину, а если говорит, что нет, так врет или просто тогда он ненормальный.

Для успокоения совести я отказался от коньяка под предлогом, что у меня изжога. Мы сидели и разговаривали о чем попало, и скоро я позабыл, что она знала Франтишека Местека, хотя совсем позабыть об этом я не мог. Я сидел и болтал, как болтают люди, когда хотят немного отдохнуть. И вдруг я увидел, что одна из копий висит криво. Я встал и поправил ее. Я отлично помнил, что позавчера, когда пани Ландова снимала копию, чтобы показать мне, копия висела ровно. Так пани Ландова повесила ее. Я тогда еще подумал, какой у нее образцовый порядок, хотя вообще-то говорят, что художники ужасно неаккуратные люди. Может, это было случайно. Может, она вытирала пыль. А может, здесь кто-то и был после меня и брал эту копию в руки.

Не забывайте, что можно установить слежку за домом, в котором живет интересующая нас особа, и знать точно, когда она выходит и приходит. Но трудно выяснить, кто приходит к ней, потому что в большой дом в течение дня входит много людей, о которых постовой не знает, живут ли они в этом доме или нет, а если нет, так к кому идут. Постовой околачивается около дома, а не лежит на рогожке перед дверью квартиры. Возможно, что к пани Ландовой кто-то заходил. В таком случае интересно было бы узнать кто.

Я сказал, что хочу пить и что сам налью себе воды. Вода была в прихожей, рядом с кухонным уголком. Там стояли две грязные чашки из-под кофе. На одной были следы помады, на другой нет. Зная аккуратность хозяйки, я мог предположить, что они стоят здесь недавно. Из разговора с пани Ландовой я узнал, что гости сюда ходят редко. Она сказала, что не хочет превращать квартиру в трактир. Есть много людей, которые превращают трактир в квартиру. Так почему не может быть наоборот? Чашка с помадой, очевидно, была ее, другая — гостя… Большинство людей пьет кофе вместе с гостями. Из второй чашки, очевидно, пил мужчина; однако совсем не все женщины красят губы, так что это не доказательство. Хотя на блюдечке был пепел от сигары. Женщины не курят сигар, а уж если и курят, так не стряхивают пепел на блюдце. Таким поросенком может быть только мужчина.

Очень вероятно, что этот мужчина нанес свой визит без преступных целей. А сигары сейчас курят только пожилые люди. Но когда я вспомнил про Кунца, я подумал, что вряд ли пани Ландовой нравятся пожилые мужчины. Так что сигару курил не близкий друг дома. Я вернулся и бодрым голосом соврал:

— Я вытащил из раковины кончик сигары. Он был очень страшный, и я испугался.

Она засмеялась. Очевидно, ее это не удивило.

— Вы подумали, что это таракан, да?

— Нет, я не позволил себе так оскорбительно подумать, но, конечно, ему лучше там, где он сейчас находится. Я его выбросил.

— Это опять дядя, — сказала сдержанно хозяйка дома. — Он повсюду их разбрасывает. Хожу за ним с пепельницей, но иногда и не услежу.

— Я думаю, что было бы лучше, если бы он курил трубку.

— Почему? Зачем ему курить трубку? Пусть хоть нюхает табак, если ему это нравится.

— Я думал, что большинство художников курят трубки.

— Это легенда. А потом дядя не художник. Он совершенно не разбирается в искусстве. У нас очень приличная семья, если не считать меня. Дядя раньше занимался экспортом у Бати, а теперь работает в театре.

— Играет?

— Только в шахматы. В театре он что-то пишет — словом, администратор. Но теперь он оттуда уволился.

— Подождите, его фамилия случайно не Каландр?

— Вы ужасно любопытный. Нет, не Каландр. Может быть, он и хотел бы быть Каландром, но его фамилия Подгайский. Братислав Подгайский.

Бум!