Шаг в сторону

IV

По всем правилам игры в первую ночь должно было произойти что-нибудь драматическое. Кто-нибудь должен был зазвенеть цепями, в комнате должна была появиться странная фигура, душераздирающий вопль или стон должен был нарушить тишину, а утром потрясенное население обнаружило бы на воротах замка мое удостоверение личности, проткнутое окровавленным кинжалом. Но ничего не произошло. Все-таки жизнь — ужасная проза.

Кушетка была удобная, правда, немного коротковата. Кунц долго не мог разбудить меня и, наконец, пощекотал мои пятки. Ужасно противное ощущение.

— Не сердитесь, но кофе уже кипит и вода для бритья согрелась.

Я побрился внизу, на срубовом колодце. Жачек, видно, был чем-то занят, потому что не потребовал платы за воду. Потом Кунц позвал меня в башню и налил мне кофе, а из стола вытащил бутылку с ромом.

— Хотите, я вам добавлю в кофе?

Я хотел. Потом мы закурили.

— Могу предложить вам еще кексы. Я по утрам ничего не ем, только часов в десять перекусываю. На обед будет гуляш из говядины или из конины, если вас это не смущает. То и другое в собственном соку и в жестяной банке.

— Да мне неловко вас объедать, я спущусь в деревню.

— Пустяки, — сказал Кунц. — Незачем вам туда ходить самому. Старуха каждый день ходит за покупками. Дайте ей денег и скажите, чего вам хочется. Но обедать все равно будете со мной. Мне одному с этими консервами не справиться.

Мы порешили на гуляше из конины. Большинство людей не любит конину, но я их неприязни не разделяю. Я с детства люблю лошадей: у них очень умный взгляд.

Я ждал, не нальет ли Кунц себе вторую чашку кофе, сдобренного ромом. Он не налил. Мне предложил, но себе не налил. Жаль. С людьми, которые с удовольствием разопьют бутылочку, всегда легче разговориться. Кунц не спешил на крыши и в склепы и беседовал со мной, как со своим личным гостем. Я ничего против этого не имел. Это было как раз то, что нужно.

— Не скучаете здесь? — нащупывал я почву.

Он почесал светлые волосы.

— Знаете, не очень. В субботу и в воскресенье здесь шляются экскурсанты, я заговариваю им зубы и слежу за тем, чтобы никто не украл чучело дикой свиньи и чтобы какой-нибудь мальчик не свалился в колодец, высеченный в скале. Глубина его восемнадцать с половиной метров. На неделе я должен съездить в Будейовицы в управление. А вообще здесь спокойно. Правда, по вечерам иногда тоскливо, но зато святой покой…

— На отшельника вы не похожи.

— Ради вас прилеплю себе усы из кудели. Вообще-то я здесь недавно. Раньше управляющим был старик Жачек. Этот удивительно практичный человек стал собирать по две кроны с посетителя, как дополнительную плату за освещение при осмотре подземных тюрем. Потом порол он всякую чепуху, старуха его убирала здесь кое-как. Вот и прислали меня. Но на открытки и на пиво у них по-прежнему монополия. Я им оставил. На черта мне это.

— И сколько вам за все это платят? — спросил я.

— Шестьсот.

— Черт возьми! И вам хватает?

— Угу. Да, кстати, надеюсь, что вы не скучали ночью без привидений. Видите ли, у нас их нет. Так что я время от времени выдумываю для экскурсантов каких-нибудь чудовищ, пусть забавляются.

Ясно, что Кунц увиливал. Что ж, в конце концов некоторые люди не любят о себе говорить. Я лично в этом ничего плохого не вижу.

— Я не настаиваю, но если хотите посмотреть замок до обеда, так пойдемте, — сказал он и взял ключи. — Можем начать снизу. Замок был основан в четырнадцатом веке и служил для охраны границ, — начал Кунц, — с тех пор сохранились остатки первоначального укрепления и круглая башня в фасаде главного здания. Остальное было достроено позднее, главным образом в пятнадцатом веке. Потом, во время гуситских войн, замок сгорел. Правда, сражения здесь не было, но его подожгли отступающие королевские части. В последующие столетия замок пустовал, тогда-то и разрушилось внешнее укрепление с висячим мостом и валом, которое возвышалось над окрестностями как символ феодального господства, основанного на…

— Пощадите. Я же не школьная экскурсия.

— Ну ладно. Потом, в шестнадцатом веке, замок реставрировали по мере возможности. Тогда же построили вторую башню и хозяйственные флигеля. Укрепление уже не восстанавливали, с начала восемнадцатого столетия до тысяча девятьсот двадцать третьего года замок снова пустовал. Потом его кое-как подремонтировали. Всю эту мебель сюда привезли года два назад, чтобы было на что смотреть. Здесь, внизу, было помещение для стражи, а здесь, — он открыл другие двери, — канцелярии, а вот по этой лестнице спускаются в подвал, но у нас нет с собой фонаря.

— Должен я доплачивать две кроны за освещение?

— Нет, но необходимо надеть резиновые сапоги, потому что я вам должен все показать. Нужно бы как следует укрепить своды, потому что в один прекрасный день туда провалится берлога Жачека.

Мы поднялись на первый этаж. В охотничью комнату. Там была противная дикая свинья. Чучело. В следующей комнате — ампирный салон.

— Здесь вы спали. Узнаете? Если вы когда-нибудь прославитесь, мы назовем этот салон вашим именем и, показывая его, будем рассказывать вашу биографию.

Оставались еще две двери.

— В следующей комнате, — продолжал Кунц, — лежит разный хлам, а в эту комнату мы никого не водим, потому что…

Дверь открылась, и из комнаты, в которую никого не водят, вышла очень красивая рыжеватая дама лет тридцати с небольшим. Она внезапно приостановилась, но потом, как бы передумав, направилась к нам.

— …потому что там реставрируется картинная галерея, — закончил Кунц и показал на меня: — Это товарищ Блажинка из министерства культуры.

— Ландова, — представилась рыжая и протянула мне руку. Вероятно, она не очень обрадовалась, встретив здесь постороннего, но виду не подала. Я понял, что эта женщина умеет владеть собой. Есть женщины, которые отдают себе отчет во всех своих действиях, они всегда хорошо знают, что именно делают и зачем. И так во всем: в выборе материала на платье и в выборе мужчины. Я таких женщин уважаю, хотя многие из них законченные эгоистки. Все-таки это лучше, чем какая-нибудь ужасно сердобольная Амалия, которая ходит хихикать на карусель. Человек по крайней мере знает, с кем имеет дело. Правда, всегда в присутствии подобной особы я некстати вспоминаю, что у меня грязные ногти или что я уже давно не был у парикмахера.

Ситуация требовала разъяснений. Ципрбуржский управляющий звякал ключами и собирался с силами.

— Дело в том, — промямлил он, — я вам об этом не говорил, потому что об этом не вспомнил, в общем пани Ландова занимается здесь реставрацией нашей галереи. К нашему персоналу, то есть к нашему постоянному персоналу, она не принадлежит, работает она по договору как реставратор. Направил ее сюда доктор Вегрихт, в этой комнате она иногда ночует. А вообще-то живет в Будейовицах большей частью.

— Большей частью до Будейовиц слишком далеко, — заметила женщина. — Если бы мне пришлось каждый день по три часа тратить на дорогу туда и обратно, я бы мало что успела сделать. Как только начинает темнеть, работать уже нельзя. Поэтому я ночую здесь. Доктор Вегрихт мне разрешил, но забыл о том, что пан Кунц довольно часто уезжает. Поэтому пан Кунц дал мне вторые ключи, другого выхода нет. Только доктор Вегрихт об этом не знает. Дело в том, что он весьма щепетильный человек, так что при встрече не забудьте напомнить ему об этом. — Она улыбнулась.

Что делать, я тоже улыбнулся.

— Честно говоря, мне до ключей нет никакого дела. Я техник-строитель и интересуюсь только своим участком. Шпионить для доктора Вегрихта не собираюсь. Вообще его не знаю. Вам этого достаточно?

— Ну, вы его еще узнаете, — сказала пани Ландова и приподняла левую бровь. — У него шляпа со щеточкой.

— Шел лесник за телочкой в шляпе со щеточкой, — не к месту пропел Кунц. Видно, у него отлегло от сердца. — Вегрихт человек порядочный, но ужасный педант. Понимаете, старая школа. А у меня из-за этой мелочи могли бы быть неприятности.

Я постарался заверить их, что не собираюсь никому доставлять неприятностей, что я не людоед и т. п.

Пани Ландова усмехнулась.

— В самом деле? Слава богу, — и для разнообразия подняла правую бровь.

Ее игра бровями начинала мне надоедать, хоть в общем-то это было не так уж и плохо.

— Если вы не возражаете, я загляну в подвал.

Кунц посмотрел на часы. Я тоже посмотрел на часы, на его часы. Это были не те часы.

— Тогда бы нам пришлось слишком поздно обедать. Бабка уже вернулась с покупками. Можно подогревать. Будете с нами обедать? — обратился он к пани Ландовой.

Рыжеватая красавица стала отказываться, уверяя нас, что ей нужно еще до обеда поработать, но мне хотелось, чтобы все были на виду.

— Ведь есть-то все равно нужно, — сказал я бодро. — Иначе я буду думать, что вы игнорируете представителя центрального учреждения.

— Представителей центральных учреждений мы не игнорируем, а взираем на них с безграничным уважением и изумлением, — прозвучал ответ, сопровождаемый гимнастикой бровей.

— Словом, прошу всех к столу, — закончил прения Кунц и, разбежавшись, как мальчишка, заскользил по плитам к лестнице.

Наверху он переложил конину из банки в кастрюлю и стал разыскивать разные приправы.

— Знаете, лучше я сама, — недоверчиво сказала пани Ландова. — С вами-то ничего не случится, а я всего-навсего слабая женщина.

Пока они возились с гуляшом, я смотрел в окно. Окно, само собой, было стеклянным. И в стекле распахнутой рамы я видел, как пани Ландова, склонившись над кастрюлей, прижалась к Кунцу и весьма недвусмысленно посмотрела на него.

Все было ясно. Кунц — красивый парень. Вчера он сам говорил, что по вечерам здесь тоска. Уж такова жизнь, и, как говорит мой Старик, если у кого-то никого нет, это подозрительно.

Судя по этому, подозрительных личностей в замке не было. И я твердо решил, что завтра уеду. Все равно ничего другого не оставалось. Ясно, что, если здесь что-то и творилось, все равно никто мне об этом не доложит. Спрятать контрабанду в замке можно где угодно, не говоря уж о том, что такой молодой и неглупый человек, как Кунц, не станет сидеть в этой дыре за шестьсот крон. На это у него должны быть свои причины.

А что, если на деньги ему наплевать, просто он хочет жить, как ему вздумается, и не заботиться о завтрашнем дне? Правда часто бывает ужасно простой.

Наверное, Кунцу жилось в Ципрбурге неплохо, пусть с пани Ландовой. Не мое дело судить его за это. Да я бы и не отважился. Нечего осуждать других за то, что мы бы могли простить самим себе. Иногда полезно сделать для себя такой вывод.

Пока я размышлял, они сварили обед, кстати вкусный. Обстановка за столом была довольно приятная, хотя пани Ландова вела себя, как на приеме, и мы с Кунцем должны были волей-неволей к ней приспосабливаться. Рыжая дама говорила очень литературно, как говорят учителя или идиоты. Я этим совсем не хочу оскорбить учителей. У них просто профессиональная болезнь. Что касается пани Ландовой, то она будто обнюхивала чужого пса, осторожно обходила его, не зная, чего от него ждать.

Когда эта церемония окончилась, я вытащил бутылочку коньяку. Я попросил пани Жачкову купить ее в деревне. Во-первых, я хотел отплатить Кунцу за гостеприимство, во-вторых, признаюсь, я не терял надежды что-нибудь выудить. Коньяк был отличный. Видимо, изобретательная пани Жачкова не сумела отсосать половину через соломинку и долить водой. Я предложил согреться, прежде чем мы полезем в эти подвалы.

Я могу выпить много. Кунц тоже. Пани Ландова оправдала мои надежды. Она не пищала, что не умеет пить, и не отставала от нас.

Разговор стал интереснее. Пани Ландова сдалась и начала разговаривать человеческим языком. Кстати, язычок у нее был острый. Стоило только Кунцу заговорить об архитектуре замка, она сажала его в лужу.

Видимо, разбиралась в этих вещах лучше, чем он.

— Вы историк? — спросил я Кунца. Хотя мне было ясно, что нет.

— Нет, экономист. Шесть семестров.

— Вас выгнали?

— Сам ушел. Надоело.

— Да и язык у вас слишком длинный, господин управляющий, — добавила пани Ландова.

— Знаешь, уж ты бы молчала, — огрызнулся Кунц, — то есть пардон.

— То есть, — подхватила его подруга, — если вас это не шокирует, мы с Вашеком на «ты». Как-то неловко было сразу проинформировать вас об этом. Но когда мы вечерами торчим здесь вдвоем, не станет же он мне говорить: «Целую вашу ручку, сударыня».

Я согласился. Люди, которые находятся в так называемых интимных отношениях, говорят на «вы» только в плохих переводах с английского. Я заявил, что говорить на «вы» — пережиток.

— Если хотите, переходите на «ты», — сказала пани Ландова.

— С вами?

— Нет, не со мной, а с Вашеком. Мне, пожалуйста, говорите «вы», но называйте меня Вера. Когда вы говорите мне «пани Ландова», мне все время кажется, что вы попросите меня вымыть окна в вашей квартире.

Обстановка стала еще более непринужденной. Кунц уже был под хмельком и разрабатывал проект перестройки Ципрбурга с танцплощадкой в круглой башне. В эту минуту я услыхал шум мотора и подошел к окну. Внизу остановилась зеленая машина и пани Жачкова побежала открывать ворота.

— Кто-то приехал. Зеленая машина, а из нее вылезает мужчина.

— Черт возьми! — испугался Кунц. — Это доктор Вегрихт!

Пока они с пани Ландовой приводили в порядок комнату, прятали рюмки, бутылку, я смотрел в окно на вновь прибывшего, который после короткого разговора с пани Жачковой направился к зданию.

— В шляпе со щеточкой, — заметил я.

Кунц вытащил из шкафа какой-то план, я достал карандаш, и мы с сосредоточенными лицами склонились над столом. Наша дама, которой, очевидно, опасность не угрожала, сидела в кресле и курила. Через минуту послышался стук. Кунц хрипло крикнул: «Войдите!» На пороге появился доктор Вегрихт. В одной руке он держал шляпу со щеточкой, а другой судорожно прижимал к себе желтую папку.