Шаг в сторону

XIII

— В жандармов и преступников, — отвечаю я начистоту. Пани Ландова нахмурилась.

— Непохоже, что играете, — сказала она.

— Мы вживаемся в образы, — выкручивался я. Этим мгновением воспользовался Кунц.

— Можно сказать? — спросил он.

Он сбил меня с толку, но я не возражал.

— Вера, — сказал он. — Это товарищ из уголовного розыска, а я здесь прятал контрабанду. Как видишь, меня попутали, ну не сердись, я тебе об этом ничего не говорил, потому что не хотел тебя в это дело вмешивать. Как-нибудь все обойдется.

Я, конечно, опять сделал глупость. Я дал ему возможность предупредить ее, что он ее не выдал, если она о чем-то знала. Правда, скорее всего она не была замешана в этом, потому что все разъяснилось и встало по местам. На данном этапе для нее в этой афере с часами уже не оставалось роли. Но зачем оправдываться?

Пани Ландова удивленно подняла обе брови и сказала:

— Очень приятно.

Потом она посмотрела на меня с явной брезгливостью, но спросила чрезвычайно холодно и вежливо:

— Простите, могу я видеть ваши документы?

Я предоставил ей эту возможность. Она вернула их, сказав «гм».

Потом осмотрелась и тем же тоном спросила:

— Разрешите сесть?

— Не разрешу, — ответил я вежливо. — В моем присутствии каждый должен стоять на одной ноге, а другую держать в воздухе.

Она села, закурила сигарету, а вторую, зажженную, сунула Кунцу в рот. Потом заглянула в бумаги, я не успел ей помешать.

— Что, уже кончено и подписано?

— Кончено и подписано, — подтвердил я.

Минутку она молча курила, потом посмотрела на Кунца. Он кивнул, подтвердив, что все это правда.

— Простите, но кто-нибудь из вас двоих может мне толком объяснить, в чем дело?

Я попытался.

— Ну, Вашек вам уже сказал. Здесь он прятал контрабанду, я это выяснил. Ничего не поделаешь.

— А Вашек сознался?

— Да, ему ничего другого не оставалось.

Задумавшись, она стряхнула пепел на пол.

— Да, веселенькая история!

Потом немного помолчала. Все мы молчали.

— Извините, — сказала она, обращаясь ко мне. — Каждый выполняет свой долг. Я нехорошо вела себя по отношению к вам, но я убеждена, что вы порядочный человек. Поймите меня правильно, я не хочу вам льстить.

Она посмотрела на меня, вид у нее был очень-очень грустный. Потом снова уставилась в пол и только время от времени поглядывала на меня. Говорила она медленно, очевидно подбирая слова, соответствующие моменту.

— Ваше отношение к преступлениям зависит от вашей профессии. Поверьте, я все понимаю, но постарайтесь и вы понять меня. Есть такие преступления, за которые… Ну, просто можно человека осудить безоговорочно, — преступления против общества. Но бывают и такие, которые хотя и являются нарушением закона, но не приносят конкретного вреда обществу. Они не могут испортить человека безвозвратно. Понимаете меня?

Я ее понимал. Она грустно улыбнулась.

— Я, конечно, рассуждаю как женщина, которая, как вы понимаете, крайне заинтересована в благополучном завершении всей этой неприятной истории. Я понимаю, вы на службе, но, может быть, вы, как человек порядочный, могли бы в данном случае разделить мою точку зрения…

Очевидно, вид у меня был такой, какой бывает у очень усталого человека, от которого хотят, чтобы он во что бы то ни стало совершил чудо.

Она изменила направление своего взгляда. Теперь смотрела в верхний угол комнаты.

— Я не хочу, чтобы вы думали… Я не предлагаю вам материальную компенсацию за ваше, скажем, мнение, я не хочу вас оскорблять и не предлагаю какую-либо другую компенсацию, но теперь, — она посмотрела мне прямо в глаза, — если мы поймем друг друга, моя благодарность будет выражаться в той форме, которую вы сочтете наиболее приемлемой.

Сначала, конечно, покраснел Кунц, потому что мужчине ужасно неприятно видеть, как женщина делает что-то, чего бы при других обстоятельствах никогда в жизни не сделала. И делает это из-за него. Потом покраснел я и до сих пор не знаю, то ли от злости, то ли из жалости, что не всегда можно подарить то, что у меня хотят купить. И, наконец, покраснела она, потому что поняла: все, что она сделала, сделала напрасно.

Мне не в первый раз предлагали деньги или постель, наивно полагая, будто я что-то сделаю, чего бы иначе не сделал. И до сих пор я, не задумываясь, указывал заинтересованному лицу на дверь и напоминал о возможности неприятных последствий за такое предложение. Наверное, я и теперь должен был поступить так же. Только какой-то умный человек написал, что у каждой минуты свой собственный закон. Думайте, что хотите, но я изменил своему правилу. Я решил, что форма, в которой было сделано предложение, ничего не меняет по существу, но, очевидно, оказывает известное влияние на форму отказа. И потом, знаете, если один человек настолько любит другого, что готов ради него пожертвовать всем, это всегда заставляет порядочного человека быть снисходительнее.

Я ответил ей так:

— Извините, но я очень медленно соображаю, поэтому будем считать, что я ничего не понял. Что касается моих убеждений, то в соответствии с ними имущество и права общества в моих глазах столь же неприкосновенны, как и имущество и права отдельного человека. И хотя вы не разделяете мою точку зрения, в данном случае она оказывается решающей.

Она пожала плечами. Пожимать плечами можно по-разному. Это может быть выражением оскорбления, иронии или покорности судьбе. Сейчас был последний вариант. Я засунул подписанный протокол в карман.

— Мы можем опоздать на поезд, — говорю Кунцу. — Я, к сожалению, должен буду одолжить твой мотоцикл.

Ничего другого мне не оставалось.

— Ты сядешь сзади. Если ты будешь вертеться, то мы оба слетим и разобьемся на шоссе, но ты рискуешь больше, так что веди себя хорошо. А пани Ландовой придется ночевать в деревне, потому что в замке никто не останется, а ключи я сдам в Праге. Свою работу она закончит, когда сюда приедет управляющий, может быть опять доктор Вегрихт.

Она, ни слова не говоря, поднялась и направилась к двери. Я сложил в чемоданчик Кунца его вещи, запер его ключами все, что можно запереть, и набросил ему на плечи плащ, чтобы не было видно наручников.

Пани Ландова ждала с вещами в подворотне. Я вывел мотоцикл и запер главные ворота. Чемоданчик Кунца и свою папку привязал к багажнику, завел мотор. Кунц беспомощно поглядывал на меня.

— Садись сзади и держись за ручку, — сказал я. — Прощайте, пани Вера.

— Прощай, — ответила она. Не думаю, чтобы это относилось ко мне, потому что она еще раз сказала «прощай».

Старуха Жачкова вышла из своего домика.

— Мы едем в Прагу, — говорю.

Она без интереса кивнула и открыла нам ворота. Я включил свет, и мы поехали.

В Будейовицы мы приехали к поезду. Мотоцикл я сдал в отделение милиции на вокзале, чтобы его там на время спрятали. Поезд был почти пустой, так что мне не пришлось требовать отдельное купе.

Мы сидели с Кунцем напротив друг друга у окна, курили и молчали.

Уже подъезжая к Праге, я внезапно спросил Кунца:

— Знаешь Франтишека Местека?

— Не знаю. Кто это?

Мы снова молчали.

На вокзале я взял такси и отвез Кунца к нам. Потом пошел домой, побрился, умылся, на сон у меня уже не оставалось времени. В семь часов утра я был у Бахтика в кабинете.