Шаг в сторону

XVI

Когда привели преступника Кунца и оставили нас одних, я, оставаясь верным нашим приятельским отношениям, предложил ему сигарету.

— Слушай, опиши, пожалуйста, еще раз этого Пецольда. Только поподробнее. Вспомни хорошенько.

Он подумал. Сказал, что паи Пецольд был среднего роста, приблизительно сто семьдесят сантиметров, худой, чуть сутулый, у него были густые с проседью темные волосы, очки без оправы, лицо ничем не примечательное, разве только тем, что передние зубы испорчены, правого верхнего клыка не хватало. По рукам можно было догадаться, что он заядлый курильщик. Руки у него были не слишком холеные, но вряд ли он занимался физической работой. На нем были приличный, очевидно купленный, коричневый в крапинку пиджак и темно-коричневые брюки, коричневые полуботинки, рубашка цвета хаки и галстук. На руке висел зеленый плащ. На вид ему было лет пятьдесят.

Работать с умными и внимательными людьми — одно удовольствие, немногие подробно запоминают внешность других людей или не путаются в описании. Часто, когда я прошу описать чью-нибудь внешность, я вспоминаю историю о девушке, которая попала, как говорят, в беду. Когда ее допрашивали в том учреждении, куда она пришла жаловаться, кто же этот господин или хотя бы как он выглядел, она ответила, что он был в шляпе.

Кунц видел Пецольда всего два раза, но запомнил его удивительно хорошо.

Я спросил:

— В первый раз он сам тебе дал деньги?

— Да.

— А как он посылал их потом?

— По почте.

— Чье имя было указано на переводе под рубрикой «Отправитель»?

— Он посылал их не переводом, а в обыкновенном конверте, положив в лист чистой бумаги. Адрес был написан на машинке.

— А не слишком ли толстый получался конверт?

— Нет. Он посылал деньги три раза в месяц по пятьсот крон.

— У тебя есть эти конверты?

— Ну что ты!

— Прошу тебя, вспомни хорошенько: какая печать была на конверте?

Он понимающе улыбнулся.

— Печать вокзальной почты в Будейовицах. Меня это тоже интересовало.

— На всех конвертах?

— Да.

— А теперь еще: когда Пецольд был с тобой в поезде, он показывал проводнику обыкновенный билет?

— Да.

Это было почти все, что мне нужно было знать. Я хотел отпустить Кунца, но, видно, и ему хотелось меня о чем-то спросить.

— Сколько я за это дело получу? — выдавил он из себя.

Я не знал, как лучше ответить ему, надо было все обдумать и взвесить.

— Немного, — говорю, — у тебя есть разные смягчающие вину обстоятельства. Какое-то время тебе придется отсидеть, но если будешь там вести себя примерно, тебе сократят срок. А как только тебя выпустят, заходи ко мне. Тебе нужно найти какую-то приличную работу, потому что, если доктор Вегрихт увидит тебя в Ципрбурге, его хватит удар.

— Его выпустили?

— Доктора? Ага.

Он поблагодарил меня, и его увели.

Так что мы имеем? Проницательный пан Пецольд, вероятно, не хотел посылать деньги через своих сообщников, потому что наличные есть наличные и с ними всегда неприятности. Вероятно, он отправлял их сам из Будейовиц с вокзала и тогда же заглядывал в уборную. Цифры появлялись каждую неделю, так что он каждую неделю бывал в Будейовицах. Непохоже на то, чтобы он там жил постоянно, потому что до сих пор все проданные часы были обнаружены только в Праге. Очень правдоподобно и почти вероятно, что из Праги в Будейовицы пан Пецольд ездил ежедневно на службу, потому что на этой трассе с ним впервые случайно и встретился Кунц.

Это уже было что-то.

Теперь требовалось выяснить, кто ежедневно ездит из Праги в Будейовицы. Если исключить железнодорожников, потому что они вместе с билетом предъявляют удостоверение, а по служебным делам вообще ездят только по удостоверению, это мог бы быть работник какого-нибудь будейовицкого предприятия, главное управление которого находится в Праге, или какого-нибудь центрального учреждения, у которого в Будейовицах или поблизости есть какой-то объект. Не исключено, что пан Пецольд в Будейовицах только делал пересадку.

Я считал свое предположение логичным, потому что надписи в уборной появлялись в середине недели, значит, в рабочие дни. Оставались только командировки. Это уже было лучше. Приблизительно так, как если бы вам сказали, что ту иголку в сене вы должны искать не по всей Чехии, а только во всех стогах около Бероуна.

Я решил, что нам следует в качестве временного управляющего направить в Ципрбург нашего сотрудника на случай, если бы Пецольд сам лично заехал посмотреть, почему все застряло. Дальше нужно было установить, какое предприятие или учреждение посылает каждую неделю в Будейовицы панов пецольдов.

И, наконец, мне нужно было поближе познакомиться с пани Ландовой. Все это пецольдологическое исследование казалось мне очень бесперспективным, так что я отложил его и направился к пани Ландовой. Дорогу я знал, потому что уже однажды там был, когда расспрашивал дворничиху.

Вера Ландова была дома. Мы обменялись приветствиями, как тореадор с быком. Вежливо. Она пригласила меня войти. В квартире у нее было красиво, она удивительно комбинировала современную мебель со старой: здесь барокко, там широкая тахта, готический святой на подставке. Обычное ателье, но если у человека уйма вкуса, то выглядит это здорово. И к тому же все здесь стоило немалых денег.

— Я считаю своей обязанностью принести вам извинения, — начал я, когда мы сели.

Пани Ландова посмотрела на меня, увидела, что говорю это серьезно, и сказала, что извинения должны быть взаимными. Больше она об этом не распространялась.

— Я пришел вам сообщить, — говорю, — что вы вскоре сможете снова продолжить свою работу в Ципрбурге, как только туда направят нового управляющего.

Она промолчала.

— Кунц туда уже не вернется, — продолжаю я.

— Почему?

— Сидит, — говорю, — потом его будут судить, потом снова будет сидеть. А потом я ему подыщу работу. Быть управляющим за шесть сотен — это не работа для молодого человека. Когда ему вынесут приговор, можете попросить, чтобы вам разрешили свидание. Если хотите, я замолвлю за вас словечко.

К великому моему удивлению, пани Ландова сказала:

— Не старайтесь. Не стоит. Я к нему не пойду.

— Думаете, что ему потом будет еще тяжелее?

— Нет, это меня меньше всего беспокоит. Просто я думаю, что нам с ним больше не о чем разговаривать. Ни сейчас, ни потом.

Я не выразил ни согласия, ни удивления. Всем известно, что выводы, к которым приходят женщины, чаще всего сверхнеожиданные.

Она встала, закурила и несколько раз прошлась по комнате.

— Дело не в том, что он попался. Наоборот. Это скорее помеха, потому что оставить человека в беде одного слишком жестоко, но ничего не поделаешь. Вмешиваться я не буду — я ему не верю.

— Он неплохой парень.

— Конечно, неплохой. Если бы он мне обо всем рассказал раньше, мы бы, наверное, вместе придумали, как из этого выпутаться. Но жить рядом, жить со мной и ничего не сказать… вы же видели, чем это кончилось. А ждать, пока он снова что-нибудь выкинет, — этого я не могу себе позволить. Никто не может жить с адской машиной, по крайней мере я не могу. Я бы не стала вам об этом говорить, но вы сами начали.

Мне показалось, что я должен как-то оправдать Кунца перед этой женщиной.

— Он молчал, потому что думал о вас, — говорю. — Если бы он вам доверился, он бы сделал вас соучастницей.

Она недовольно посмотрела на меня.

— Я не разбираюсь в юриспруденции.

— Пардон.

— Я женщина, если вы еще этого не поняли, а редкая женщина простит недоверие к себе. Вот.

— Это вопрос престижа?

— Немного. И немного человечности… Извините.

Из шкафчика в углу она вынула коньяк и две рюмки.

— С вашего разрешения я выпью, потому что вы мне действуете на нервы. Не думаю, что вы пришли сюда только затем, чтобы решить вопросы моей интимной жизни. Так говорите, зачем вы пришли. Кстати, выпейте тоже, надеюсь, вы не будете считать это взяткой.

Я решил, что не буду, ведь это был французский коньяк. По крайней мере на нем была французская этикетка. Я, правда, знаю некоторых людей, которые могут где-нибудь раздобыть бутылку из-под «Марии Бриссард» и наливают в нее домашнюю наливку, но на пани Ландову это непохоже.

— Я пришел затем, — сказал я, когда мы допили, — чтобы спросить вас, как обстоят дела с этими копиями.

— Это вас лично интересует или это ваша служебная обязанность? В последнем случае я должна заранее посоветоваться с юристом.

— Не затрудняйте его. Я не собираюсь вас из-за этого преследовать. Но все, что касается Ципрбурга, я хочу знать до последнего пунктика. Расценивайте это как профессиональный порок.

— Пусть так. Что именно вы хотите знать от меня?

— Могли бы вы показать копии, которые вы делали раньше?

Она встала и сияла со стены маленькую картину в темной рамке.

— Пожалуйста.

Это был натюрморт, очевидно, голландской школы, с лимоном, оловянной тарелкой и стаканом вина.

— Внизу дата, когда я окончила копию. Моя подпись и пометка «сор», — обратила мое внимание пани Ландова. — Подделок я не делаю, если вас это интересует. Хотите, я дам вам лупу, чтобы вы могли прочесть.

Я хорошо видел и без лупы.

— Простите, есть у вас еще что-нибудь?

Она принесла мне еще две картины, которые висели на стенах.

На одной был изображен какой-то пейзаж, на другой крестьянин с трубкой.

— Вы специализируетесь по голландцам?

— Более или менее. Прикажете мне копировать современных мазил?

Я вернул ей все три экземпляра, не сказав ни слова.

— Вы довольны?

— Да. И не сердитесь.

— Нет, — сказала она, пожав плечами, и впервые за весь разговор улыбнулась. — Всякое обследование я рассматриваю как стихийное бедствие. Я очень благодарна вам за то, что вы не перевернули мою квартиру вверх дном и не стали прокалывать кресло саблей. Хотя сабли сейчас не в моде, в ваших кругах, кажется, принято носить твердые шляпы, да?

— Да, чтобы защитить голову от ударов. Извините, еще один, совсем не служебный вопрос. Каким образом вы добиваетесь того, чтобы на ваших копиях так трескался лак?

— Производственная тайна, хотя это в общем-то пустяки. Но мне кажется, что, когда копия такого старого произведения покрыта свежим лаком, это нарушает стиль. Словом, это чуть-чуть ребячество.

— А если предположить, что кто-то изготовил совершенную подделку? Можно ее продать?

— Как подделку вряд ли; как копию, вероятно, можно, но это бы себя не оправдало. Старый и дорогой оригинал сейчас без экспертизы вряд ли кто купит, разве какой-нибудь простачок, а тот бы заплатил самое большее две сотни, потому что за эти деньги он может купить «Градчаны» или «Прелестную цыганку». На этом трудно разбогатеть.

Она повесила картины на место, и я поднялся.

— Могу я вам быть чем-нибудь полезен?

— Лучше не надо, — ответила она вежливо.

Когда я взял шляпу — мягкую, твердых сейчас уже не носят, — я спросил:

— Вы знакомы с Франтишеком Местеком?

— С кем?

— С Франтишеком Местеком из Дечина. Если вы его знаете, так я только хотел вам сказать, что он попался.

— Не знаю, — ответила она.

— Тем лучше, прощайте.

Если меня не обмануло зрение, она была очень бледной, когда я уходил, и совершенно непроизвольно ухватилась за занавес, разделявший ателье.