Шаг в сторону

XX

Теперь настала моя очередь удивляться.

— Вы в этом уверены? — зашипел я и отодвинул от него тарелку с колбасками.

— Вы что? — окрысился искусствовед. — Раз я сказал, значит правда. За третью я не ручаюсь, но это наверняка его школа. А мазня на сигнатуре сделана совсем недавно.

— А что, это каждый может определить с первого взгляда?

— Не каждый. Если бы каждый мог определить, тогда бы вам не пришлось звать меня, — ехидно сказал доцент. — А теперь дайте мне доесть эти колбаски, раз уж вы за них заплатили.

Я не остался в долгу и так же ехидно спросил, где он оставил сумку с ключами. Пан доцент вскрикнул: «Господи боже мой!» — и помчался обратно в квартиру. Пока он бегал, я съел колбаски, чтобы они не остыли.

— Скажите, пожалуйста, — начал я, когда он снова уселся, — если предположить, что эти картины до недавнего времени находились в государственных галереях, то можно ли выяснить, где именно они были?

Он сказал, что можно, что существуют соответствующие каталоги, а потом так захотел узнать, каким образом картины исчезли из галереи, что побежал за такси, чтобы сейчас же поехать и все выяснить. Я его остановил и уговорил заехать к нам переодеться, потому что его кепочку и все эти манатки взял под расписку. И заставил его поклясться, что он сразу же позвонит мне, как только что-нибудь выяснит.

Не прошло и часа, как он позвонил и сказал, что эти картины должны бы были и сейчас находиться в галереях таких-то государственных замков. Пан доцент требовал немедленного разъяснения, как это так получилось, что их там нет и когда их вернут на место. Я заверил его, что скоро, и попросил узнать, не реставрировались ли в последнее время эти картины, а если реставрировались, то кем.

Я запросил соответствующие замки. Мне ответили, что эти картины до сих пор висят в галереях, что с ними ничего не случилось.

С меня было довольно. Копии, вернее фальшивки, висят на своих местах в галереях, и раз уж однажды эксперты признали их оригиналами, их и сейчас показывают любознательной публике с соответствующими пояснениями.

Оригиналы с пометками «копия», очевидно, контрабандой перевозятся за границу, потому что здесь их не продашь, а там за большие деньги их можно продать господам коллекционерам. Очевидно, копии провозил покойный Местек и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, прихватывал часы, из-за которых попался Кунц. Это было ясно.

Я еще раз проверил и убедился, что, кроме Ципрбурга, никакая другая из интересующих нас галерей не была подчинена доктору Вегрихту.

Пани Ландову забрали в тот же день. Из осторожности я попросил, чтобы у нее в отделе удостоверений на оружие под каким-нибудь предлогом отобрали пистолет, так что это мероприятие прошло без заминок. Я не думал, что она будет сопротивляться с оружием в руках, но лучше не рисковать, иногда такой риск обходится очень дорого.

Ее привели ко мне. Она удивленно твердила, что ничего не понимает. Очевидно, действительно не догадывалась, ведь все было продумано до мельчайших деталей. Ей не верилось, что она попалась. Если бы со временем и обнаружили фальшивки, она бы утверждала, что она их получила уже в таком виде и как реставратор не могла заметить, что это не оригинал. Каждое доказательство в данном случае можно было бы оспаривать.

Я решил взять быка за рога.

— Послушайте, не стоит запираться. Вы вернули в государственные собрания вместо оригинала фальшивки собственного производства, обозначили оригиналы как копии и через Франтишека Местека пытались продать их за границей.

— Но позвольте!

— Доказательство налицо. Мы нашли у вас оригиналы. За это вы ответите перед судом. Меня интересует только фактическая сторона дела. Признаете ли вы себя виновной?

Она молчала. Не сказала ни слова. И я приказал ее увести, потому что вина была очевидна и без признания. Дядю, если он в этом замешан, она не выдаст. По крайней мере мне так казалось. У нее был железный характер, а такие люди выдают другого только тогда, когда хотят ему отомстить. Но я был уверен, что дядя и покойный Местек знали друг друга, хотя ничем не мог это доказать.

Я не надеялся, что обыск у Братислава Подгайского даст какие-то результаты. Дядя не настолько глуп, чтобы держать у себя в квартире что-то недозволенное. И, кроме того, мне меньше всего хотелось его вспугнуть. От него ниточка тянется к Местеку, от Местека к Пецольду, и еще остается загадочная гибель Местека. Я в сотый раз начинал верить, что Подгайский и Пецольд — одно лицо, и сто раз отвергал это предположение как очень соблазнительное, но неподходящее. Единственным человеком, знавшим Пецольда, был Кунц, а Кунц не узнал его. Притворство я исключал. Словом, ясно — это не он.

Я решил установить слежку за Подгайским, благо уже не нужно было следить за пани Ландовой.

И правильно сделал. На другой день утром мне позвонили с вокзала и сказали, что Подгайский купил на следующий день билет на скорый поезд до Подмокли. Аккуратные люди всегда покупают билеты заранее. Так как Подмокли и Дечин — почти одно и то же, я решил, что поеду с ним. Я не рискнул следить сам, ведь он мог меня узнать, поэтому наш сотрудник сел с ним в купе, а я — в другой вагон.

На станции назначения выходило всего несколько человек, так что я видел, как Подгайский со своим «телохранителем» направился к автобусу. С собой у него был только портфель, видно, он не собирался задерживаться в Дечине. Я не мог ехать с ними в автобусе и взял такси.

Дядя вылез из автобуса и в сопровождении нашего сотрудника направился на окраину, где он разыскал низенький домик. Этот домик я знал. Раньше в нем жил Франтишек Местек. Я зашел в маленькую кондитерскую и заказал кофе. Дядин «телохранитель» исчез за оградой.

Через десять минут дядя вышел из домика. Я договорился с нашим сотрудником, что он оставит мне записку в районном отделении милиции. Они ушли, и я позвонил у крыльца домика. Вышла старуха, очевидно, бывшая квартирная хозяйка Местека.

— Скажите, пожалуйста, жил здесь пан Местек? — спрашиваю.

— Ну, да, жил, — говорит бабка, — не заплатил мне за квартиру, а я теперь за него никаких долгов не плачу, потому что он умер.

— Да ну? — удивился я. — Значит, я напрасно сюда ехал. Этот человек, который только что здесь был, тоже его искал?

— А вам какое дело?

— Да так, я видел, как он отсюда выходил, и подумал, что, может быть, он о Местеке что-нибудь знает, если вдруг тот здесь уже не живет.

— Да я же вам говорю, что Местек умер, а в его комнате живет другой квартирант. Пан Местек свалился в Лабу. Наверное, пьяный был. Он почти всегда был пьян, а теперь уж нет его на свете. Этот пан тоже удивился, что он умер, все никак не мог поверить, пока я не сказала ему, что сама видела труп на фотографии в полиции.

— А больше этот пан ничего не сказал?

— Ничего. А я и не спрашивала. Наверное, хотел денег. Здесь уж сколько людей побывало, и все хотели денег, которые у них брал в долг пан Местек.

— А кто здесь был?

— Да вот буфетчик из ресторана, что на углу. И тот пан, у которого Местек купил мотоцикл.

— А незнакомые люди здесь не были?

— Нет, я их всех раньше знала. Только того пана, что был, да вас не видела. Вы что, родственник?

— Да, дальний.

— A-а… Может быть, вы мне заплатите за квартиру? Он мне остался должен восемьдесят крон.

Я сказал, что я слишком дальний родственник, так что ничего платить не буду, и ушел. Я не думаю, что Местек доверял своей квартирной хозяйке, потому что обычно квартирным хозяйкам люди не доверяют. А этой бы он ни за что не стал доверять.

Значит, Подгайский знал Местека, а Ландова, вероятно, знает о нем от дяди.

Я позвонил из автомата в районное отделение. Там мне сказали, что Подгайский поехал на поезде обратно в Прагу, что он ни с кем не встречался и ни с кем не говорил, только пообедал в ресторане на вокзале. Я последовал его примеру.

Я пил кофе и думал о связи Пецольда с Подгайским, как вдруг услышал дикий рев. Я обернулся. Пьяный мужчина налетел на официанта и опрокинул поднос с тарелками. Тарелки, конечно, разбились, а официант ругался. Пьяница глупо ухмылялся, а от двери к нему двигались дружки, чтобы убедиться, что их товарища никто не обижает.

— Вена, что случилось?

Вена выбрал самую удачную тактику. Показал на взбешенного официанта и с нескрываемой радостью заорал:

— Эй, смотрите, у него зубы вывалились!

В тот момент меня осенило. Мне уже было все равно, будут ли судить Вену за мелкое хулиганство или нет. Я помчался что было духу в районное отделение. Подлетел к первому телефону и попросил соединить меня с Будейовицами, с театром.

Товарищ директор был болен. Я попросил поднять его с постели.

— Вы только не подумайте, что я сошел с ума, — кричу я в трубку, — я тот-то и тот-то, звоню оттуда-то и прошу вас, скажите мне, какие зубы были у вашего проклятого администратора, у этого Подгайского?

— Хорошие, — говорит директор.

Несколько дней назад он говорил то же самое.

— Честное слово?

— Честное слово. Он говорил, что дорого за них заплатил.

— А до этого у него были плохие?

— Ну, само собой, какого черта он бы тогда вставлял новые.

— А когда он их вставил?

— Да месяца два назад. Несколько дней у него совсем никаких не было, потому что старые выдернули, так что он свистел и шипел. Я просто слышать его не мог, а потом это плохо отражается на коммерческих делах театра, потому что с таким свистом он никаких билетов продать не мог. Он говорил: «Штаршая шештра». Кто пойдет это смотреть?

— А вы его только поэтому не любили?

— Нет, не только поэтому. Он все время где-то шлялся.

Когда я возвращался в Прагу, лил замечательный дождь и все люди казались мне ужасно симпатичными.