Шаг в сторону

XVII

Называя фамилию Местека, я действовал вслепую. У меня не было на это особых причин, но я не знал, почему бы мне и не спросить. Ее реакция меня удивила. Если вы кого-нибудь захватите врасплох, у вас всегда есть преимущество, потому что вы наблюдаете и ожидаете эффекта, а ваш собеседник должен замаскировать возникшую реакцию. Когда я уходил, пани Ландова была рада моему уходу. Она облегченно вздохнула и не следила за собой так напряженно, но дело не в этом. То, как она отнеслась к Кунцу, лишний раз доказывало, что к часам она не имеет никакого отношения.

Как я и предполагал раньше, эта женщина всегда знала, чего хочет. Пока Кунц был ей дорог, она делала для него все, что могла. Сейчас ей на него наплевать. Трудно осуждать ее за это. Поддерживать отношения только из-за сентиментальности — это все равно, что держать в квартире покойника. То и другое достаточно эффектно, но рано или поздно с этим нужно расстаться.

И все-таки она знала о Франтишеке Местеке. И не от Кунца. Не только потому, что Кунц ей ничего не сказал, но и потому, что Кунц сам о нем ничего не знал. А откуда она его знала — вот это-то как раз меня и интересовало. Франтишек Местек был контрабандистом. Весьма вероятно, что он перевозил не только часы. А потом обычно контрабандисты не только ввозят товар, но и вывозят за границу. Всяких комбинаций могло бы быть немало. Шпионаж я сразу исключил. Потому что для переправки секретных материалов существуют другие пути. И еще потому, что, если бы человек, занимающийся шпионажем, стал обращать на себя внимание из-за каких-то часов, его хозяева бы с ним быстро расправились.

Что могло быть предметом контрабандного вывоза? Вряд ли копии, которые я видел. Ведь на них было точно указано, что это копии, так что никто не ставит их экспортировать как подделки. Кроме того, что пани Ландова говорила о невыгодности их продажи, было, конечно, правдой.

Припереть ее к стенке и требовать, чтобы она сказала, откуда знает Местека, не имело смысла. Не скажет. Будет запираться. Ведь она не сумасшедшая. Ее замешательство — это след, а не доказательство.

А если бы мы ей как-то и доказали, что она знает Местека, и она бы это подтвердила, мы ничего бы не выиграли, потому что знать кого-то — это еще не преступление, даже если этот знакомый случайно оказался в реке. Все не так-то просто. В нашем деле все должно быть основано на доводах здравого разума и фактах.

Я приказал, чтобы за Верой Ландовой следили, хотя и не особенно рассчитывал на успех.

А теперь мне уже действительно ничего другого не оставалось, кроме как начать разыскивать пана Пецольда. Я занялся этим основательно. И так же основательно погорел. Я позвонил по телефону в Будейовицы и просил выяснить, какие предприятия имеют главное управление в Праге. Мне тут же сообщили, что почти все местные предприятия, за исключением коммунальных, подчинены какому-нибудь учреждению в Праге и очень часто, а иногда и регулярно направляют своих сотрудников в Прагу в командировки. В этом я и не сомневался. Прага — красивый город. Мне назвали пять учреждений. Три из них располагали машиной, и их сотрудники никогда не ездили на поезде, правда, четвертое учреждение было связано с Будейовицами только по телефону и через переписку, в пятом сидел какой-то инженер, у которого были все зубы, но зато голова как колено, ростом он был приблизительно один метр девяносто сантиметров, и все остальное в соответствии с этим, так что это не мог быть пан Пецольд, даже при всем моем желании. Больше я ничего не узнал.

Теперь я снова не мог сообразить, что мне делать дальше. До сих пор я все время что-то делал, хоть и не знал, чем все кончится. А теперь мне уже ничего не приходило в голову. Между прочим, известно: если уж человеку ничего не приходит в голову, хоть о стенку головой бейся, не поможет. Оставалось только ждать, чем дело кончится. Но все быстро кончается только в кино, а не в жизни. В кино бы люди начали требовать, чтобы им вернули деньги за билеты.

Мне же ничего другого не оставалось, как покориться судьбе. Но и сидеть в такие минуты дома — выше моих сил. Голова настолько была забита паном Пецольдом, что ни о чем: другом я бы все равно не мог думать и говорить, так что оставалось одно — культурно развлекаться. Я пошел в театр. Но в театр не попал, потому что там был выходной день. Не станут же люди из-за меня работать без выходного. У каждого раз в неделю должен быть выходной.

Я зашел в проходную. Там сидел старик в зеленом мундире и в зеленых перчатках. Читал газету и выглядел ужасно благопристойно.

— Добрый день, — говорю.

— Добрый день, — ответил старичок и посмотрел на меня. — Сегодня спектакля нет.

— Я знаю, — говорю, — сегодня выходной.

— Да, да, — подтвердил старичок, — сегодня выходной, — и снова уткнулся в газету.

Мне было жаль, что я его побеспокоил.

— Не хотите закурить?

— Не хочу, — сказал старичок. — Я курю трубку, но могу предложить вам сигарету, если хотите.

— Спасибо, не хочу.

— А чего вы хотите?

— Я хочу узнать, у вас всегда выходной день в понедельник? — спросил я наобум.

— Да, всегда, я уже здесь тридцать лет. Каждый понедельник. Только во время войны, когда театр был закрыт, выходной был каждый день.

— А что, во всех театрах выходной в понедельник?

Это был уже идиотский вопрос, но я иногда никак не могу прервать беседу с симпатичным человеком.

— Большей частью да, но не везде. Иногда и в другие дни.

— Ну да. А не посоветуете мне, где бы я мог убить вечер? Мне неохота идти домой.

— Не знаю, — сказал старичок и вытащил из кармана трубку, — откуда мне знать! Я хожу напротив на чашку кофе.

Я тоже пошел напротив на чашку кофе. Почему не пойти? Кофе был отвратительный, наверное спитой. Я не шучу. Вы часто пьете такой кофе, только не знаете об этом. И к тому же там играли на саксе. А это уже было слишком. Какой-то гражданин выл под эту музыку «Влтава, Влтава», а я сидел под табличкой, которая гласила, что пьяным и несовершеннолетним спиртных напитков не подают. Несовершеннолетним я уже не был.

— У вас всегда так гнусно завывают? — спросил я официанта, потому что в голове моей не укладывалось, как люди изо дня в день могут слушать этот вой, даже если их обязывает к этому служба.

— Каждый день, — вздохнул официант. — Посетителям нравится. Я уже от всего этого так вымотался, что в четверг жена даже не может включить радио, у меня бы был шок.

— Почему именно в четверг?

— Ведь в четверг-то выходной.

Господи, я об этом не подумал. Конечно, должен же быть выходной. Это объяснение о выходном я получил уже два раза подряд и, наконец, сообразил, что у людей многих профессий выходной бывает не обязательно в воскресенье.

А потом меня осенило: паи Пецольд может работать в Будейовицах, а в Прагу приезжать по выходным дням, потому что он прописан здесь постоянно, а выходным у него может быть любой день недели. Почему бы нет?

На другой день я принялся за дело, теперь у меня была хоть какая-то зацепка. Это называется гипотезой, а еще это называют швайнфест. Швайнфест — это такое крылатое слово. Жил-был сапожник, у него было четверо детей, а эти дети хотели есть. Сапожник тоже. А когда стало невтерпеж, сапожник велел младшему сынишке вычистить валявшиеся в углу старые сапоги и поставить их на окно. Мальчик хотел узнать зачем. «Дурачок, — говорит сапожник, — здесь ходит пан каноник. Может быть, пойдет он сегодня мимо, а посмотрит на наше окно и скажет: «Ага, вот хороший сапожник, я закажу у него сапоги». Закажет он сапоги, а если они ему понравятся, он закажет еще одни, на двух парах я заработаю золотой. А на этот золотой мы купим что? Ага, купим маленького поросеночка и будем его кормить, а когда из него вырастет большой боров, мы его зарежем и устроим швайнфест. Пепик получит пятачок, Карлик — ножки, Тонда — ушко, а Венца, потому что он самый маленький, получит хвостик». А Тонда вылез из угла и говорит: «Я тоже хочу хвостик». — «Нельзя, — говорит сапожник, — у поросенка только один хвостик. А его получит Венца». — «Нет, я!» — заорал Поник. «Я!» — заорал Карлик и дал Пепику в ухо. А потом все передрались, и сапожник их выпорол ремнем.

Теперь вы уже знаете, что такое швайнфест.

С паном Пецольдом дело обстояло точно так же. Но иногда швайнфест — очень веселое занятие. Так что в рамках этого швайнфеста я размышлял, кем бы мог быть пан Пецольд. Выдвигал бездну вариантов и тут же их отвергал.

Вряд ли паи Пецольд был трактирщиком. Трактирщики живут на одном месте и не выезжают из Праги в Будейовицы. Люди разных профессий, работающих посменно в воскресенье, тоже отпадали, потому что у этих людей выходные бывают в разные дни недели, как придется. Это, должно быть, такое заведение, где выходной день был определенным, в данном случае в среду. После долгих размышлений я вернулся к театру.

Театр в Будейовицах. В среду — спектакль. В другую среду — тоже. Спектакля нет во вторник. Отпадает. Если в среду спектакль, то пан Пецольд, если он действительно там работает, должен был бы в среду вернуться, а не ехать только в среду. Хотя, хотя — минуточку! — в театре не начинают работать в шесть утра, так что если бы он возвращался в среду, у него хватило бы времени на то, чтобы после обеда успеть в театр. Предположим, что так. Это, конечно, швайнфест, но это так. Кем бы он в таком случае мог работать?

Вряд ли он был артистом. У артистов не бывает испорченных передних зубов, потому что тогда они могли бы играть только отрицательных героев. Ни у одного положительного героя не бывает испорченных зубов. Значит, он был кем-то другим. Кем? Рабочим сцены? Вряд ли. Это было бы заметно по рукам. Художником? Вряд ли. Солидное положение он не мог занимать, потому что не стал бы им рисковать. Что-то среднее. Кассир, администратор. Кассиров-мужчин в театрах не бывает, почти всегда это женщины. Администратор? Такой администратор, который говорит: «Товарищ директор занят, он на художественном совете». Он же ходит по предприятиям и агитирует: «Посетите наш театр». Если никто не посещает, администратора ругают. Теоретически это было возможным. Много на такой работе не заработаешь, так что мог бы подрабатывать контрабандой. Интересно, что люди, которые зарабатывают совсем мало, почти никогда не впутываются ни в какие аферы. Как-то обходятся. Те, кто зарабатывает много, за редким исключением тоже не впутываются, потому что не хотят рисковать. Обычно аферисты — это люди со средним достатком, которые или хотят иметь больше, чем имеют, или которые раньше имели больше и не хотят от этого отвыкать.

Почему бы, собственно, не попробовать?

Я позвонил в министерство культуры. Там не знали, кто в театре Будейовиц администратор. Я позвонил в наше краевое управление. Там установили, что в Будейовицах в театре администратора нет. Этого следовало ожидать. Только меня разбирало профессиональное любопытство.

— Почему нет?

— Он уволился, а нового еще не приняли.

— Когда уволился?

— С месяц назад.

Ага! Месяц назад перестали появляться надписи в уборной.

— Спросите, как он выглядел?

— Товарищ директор говорит, что у него был глупый вид, — с нескрываемой радостью ответили Будейовицы.

— Так спросите, какой глупый вид, а если вам скажут, что очень, я буду на вас жаловаться.

Понемногу я вытащил из них все. Они дали описание. Это мог быть он, но не обязательно.

— Зубы у него были?

— Были.

— Какие?

— Говорят, хорошие.

— Его фамилия?

— Подгайский.

— Имя?

— Братислав.

Я спросил, точно ли это, потому что мне казалось диким, что кого-то зовут так величаво. Но мне сказали, что да. Очевидно, родители у него были патриоты. Еще мне сказали, где он постоянно проживает. Как ни странно, в Праге, на Напрстковой улице. Уволился по собственному желанию, о чем директор не сожалеет.

Потом я попросил нашего сотрудника как можно скорее собрать о нем материал, потому что эти зубы лишали меня последней надежды, а сам я пошел на Напрсткову улицу. Он жил на первом этаже, на дверях висела табличка «Братислав Подгайский». Он даже не стеснялся.