Сильные не убивают

Глава 13 Разумные должны держаться друг друга

Кто считает тени серыми, тот слеп. Они мерцают множеством нежных, глубоких и чистых оттенков, и кружево их так красиво, что мне хочется плакать — и я плачу.

Здесь нет ничего, кроме теней — но ведь больше и не нужно ничего. Из их переплетения выступает фигура, приближается — и я задыхаюсь от радости. Это тренер Кей. Он опускается на колени, проводит по моей щеке узкой прохладной ладонью и шепчет ласково:

— Не плачь. Ты безупречна.

Отчаянно хочется верить ему, верить в него — но внутри нарастает чувство, что что-то не так. Для начала, тренер Кей — значимая фигура не для меня… вернее, не для той меня, которая… слишком сложно. Важнее другое: Кей никогда бы ничего подобного не сказал.

Тренер Кей был справедлив, он умел хвалить учеников за успехи — но безупречными не называл никогда. Это противоречит самой идее тренировок, самой сути тренера, самому принципу непрестанного совершенствования.

Значит, это не Кей. Да что здесь вообще происходит? И где — здесь?

Резким движением сажусь, потом встаю. Я чувствую тело, и оно в порядке, в полном. Прохожусь колесом, леплю самую простую сальтуху — все превосходно работает. Сознание тоже быстро приходит в норму.

— Я исцелил твои раны, — говорит тот, кто притворяется тренером Кеем.

Под моим скептическим взглядом контуры оплывают и начинают быстро изменяться. Вот передо мной уже не эльф с горделивой осанкой, а… женщина с самым родным, самым любимым лицом. Ору:

— Не смей! Прекрати сейчас же!

Образ моей мамы пусть даже не думают втягивать в этот блудняк!

Нечто передо мной слушается и расплывается в клубок переливающихся теней.

— Прости, — голос звучит будто бы отовсюду сразу, это ужасно некомфортно. — Я хотел, чтобы ты доверяла мне.

— Добился строго обратного эффекта, поздравляю. Как ты на самом деле выглядишь?

— Твои глаза не смогут увидеть… Но я создам аватар, который не вызовет у тебя отторжения.

Теперь передо мной сидит невнятная — мужская, скорее — фигура в просторном балахоне с капюшоном, полностью скрывающим лицо. Такие пихают иногда в низкобюджетные фильмы на роль мистического наставника или еще какой неведомой фигни. Но теперь хотя бы голос исходит не отовсюду, а от фигуры — глубокий, мягкий, доброжелательный.

— Так лучше?

— Сойдет для сельской местности… Что вообще происходит? Где я?

— Ты дома.

— Нет.

— Ты дома, хотя еще не понимаешь этого. Здесь, глубоко в тенях — твой исток. То, от чего ты произошла.

— Э-м-м… Окей.

Генные модификации совершенно безопасны, говорили они.

— Тот, кто забрал плоть тени, чтобы вживить ее в тело снага-хай, полагал, что раздвигает таким образом пределы отведенного разумным. Не знаешь, почему они вообще называют себя разумными? С разумом там в большинстве случаев как-то не особо. В действительности он добился обратного: ты и твои братья с сестрами — вы принесете новое глубокой тени. Станете ступенью ее развития. Тени только начали раскрываться…

Эй-эй, что, этот дешманский спецэффект намерен меня поглотить для чьего-то там развития? Шик-блеск… Но зачем тогда вообще нужно это собеседование? Хотел бы поглотить — уже поглотил бы, Хтонь не особо церемонится в таких вопросах…

— Ты привыкла жить в мире… вернее, в мирах, так ведь?.. где все только и стремятся к тому, чтобы поглотить друг друга, — голос окрашивается печалью. Неприлично, блин, отвечать непосредственно на мои мысли. — Ты не веришь никому, начиная с себя. Но я ведь исцелил твои раны. И не требую ничего взамен. Только потому, что мы с тобой одной тени, ты и я.

Окружающее выглядит размытым и зыбким, оттого все это можно было бы принять за галлюцинацию. Однако в реальности происходящего убеждает состояние одежды — окровавленной, грязной, измазанной в мерзкой жучиной слизи. Зато кожа как новенькая, следов от ожога, полученного на первом деле — и тех нет. Даже пить не хочется, а ведь должно бы — после такой потери крови. Кастет на месте, в поясе, но что-то подсказывает мне, что здесь он не помощник. Сдираю с лодыжки заскорузлый от крови пластырь — под ним нет даже намека на шрам, и боль — лишь от выдранных только что волосков.

— Да, спасибо большое. Так ты… просто отпустишь меня? Позволишь вернуться туда, откуда я пришла?

Почти уверена, что ответом мне будет зловещий раскатистый хохот и злодейское «а этого я не говорил!» Ну, раз уж мы следуем канонам низкобюджетного кино.

Хотя над кем я, собственно, ехидничаю? Этот образ из моего же подсознания и позаимствован.

— Конечно, — просто отвечает голос. — И нет, меня не обижает твое недоверие… Да, я снова читаю мысли, просто смирись с этим. Но я скорблю, что жизнь вне теней сделала тебя такой.

— Жизнь как жизнь, ей-богу… Бывает и похуже. И давай обойдемся без «мне тебя жаль». Убогий аргумент, честное слово. Но раз ты полагаешь, что между нами возможно какое-то доверие… скажи мне, чего ты хочешь?

Собеседник будто бы задумывается на полминуты, потом медленно произносит:

— Того же, чего и все живые существа: утверждения и закрепления в биоценозе. Ты — носитель моих генов, поэтому я хочу, чтобы твой потенциал максимально реализовался. Насилие над телом, разумом или волей здесь нецелесообразно: послушных кукол я способен создавать и сам, а твой уникальный опыт может сделать богаче то целое, к которому принадлежим мы оба. Если ты полагаешь, что твой путь вне теней еще не завершен, ты не все еще взяла от светлого мира — я просто дождусь, когда ты придешь сама, как уже пришел один из твоих братьев.

— Почему ты уверен, что я приду сама… в тени?

— Ты задаешь вопросы, заранее ожидая, что я буду лгать… при том, что ответ в глубине себя уже знаешь. Те, кого ты считаешь друзьями, просто используют тебя. Ты боишься любить, потому что знаешь — тебя снова предадут. Прячешься в тени — ведь ты чужая для света. Следуешь пути добра из-за алгоритмов, прошитых даже не в тебя, уверяя себя, будто это твой собственный выбор. Однажды ты просто устанешь себя обманывать. Знаешь изначальное значение слова «снага»?

Закусываю губу. Вроде никто мне этого не говорил, и в Сети тоже не попадалось… Но отчего-то я знаю, что он сейчас скажет.

И знаю, что это будет правдой.

— Слово «снага» означает раб, — припечатывает безликий собеседник. — Они будут говорить, что времена изменились. Вот только природа так называемых разумных — она не меняется. Но тебе нужно понять это самой.

Вот жеж… Похоже, тупорылые жуки с их жвалами — далеко не самое опасное из всего, что скрывается в Хтони.

«Разумные должны держаться друг друга», говорил Борхес, и тогда это звучало как что-то вроде «учение свет — неучение тьма, мойте руки перед едой». Но так ли на деле просты все эти простые истины?

— Тебе пора уходить, — молвил безликий. — Ты заснешь и проснешься уже вне тени. А дальше все поймешь сама. Одно я должен сказать, чтобы не внушать тебе ложного чувства безопасности: в следующий раз ты придешь сюда, чтобы остаться навсегда. Тень примет тебя такой, какая ты есть… или какой станешь. Но больше я не буду тебя спасать, и в этот-то раз не должен был…

— Так почему же спас?

Может, стоило задать более продуманный последний вопрос, но этот слетел с губ сам собой.

— Потому что почувствовал, что так будет правильно, — странным образом пустота под капюшоном источает усмешку. — Тебе сейчас кажется, будто в тени нет места чувствам. Однажды ты поймешь: настоящие чувства — только здесь.

Алик, которого вряд ли кто-нибудь называл Аладдином, хотя ему очень этого хотелось, должно быть, родился в рубашке. Ему повезло, что обоняние у меня включилось на пару секунд раньше, чем все прочее — в том числе способность двигаться, и я отлично помнила запах его тела. В противном случае пришлось бы моему помоечному принцу, обливаясь слезами, лазить по окрестным кустам и разыскивать собственную башку — потому что я ее снесла бы. Не самая хорошая идея — пытаться привести девушку в чувство поцелуем. Целоваться с Аликом мне в принципе нравится, но есть же еще вопрос уместности… В общем, я ограничилась тем, что прикусила ему губу — почти нежно. Ну, по моим меркам — нежно. В результате Алик приветствовал мое возвращение в мир живых воплем:

— Ты чо⁈

— Нет, это ты — чо! Во-первых, я могла быть не согласна! Во-вторых — мертва!

Алик краснеет так густо, что его веснушки теперь выглядят бледными пятнами:

— Да, прости, ты, конечно, права. Просто я… почувствовал, что это будет правильно. Ты так хорошо, так ровно дышала, улыбалась даже, совсем не похоже было на обморок или контузию. Но не реагировала ни на что, и я… испугался, что ты ушла куда-то очень далеко и уже не вернешься.

— Экий ты чувствительный… Расскажи лучше, что там у жуков?

— Теперь — ничего. После того, как ты убила третьего флагмана, они прекратили наступать и разбежались кто куда. Часть даже в море с обрыва попадала.

— Эм-м-м… И что, они так и будет тусоваться тут в окрестностях?

— Сутки, максимум двое. После те, кто не успеет вернуться в Хтонь, передохнут. Мы же дохнем от Хтони, а они — без нее. В городе комендантский час, но всем плевать.

— А как мои друзья? Светлая такая эльфийка и…

— Знаю, племянник начальника милиции. Все с ними нормально. У эльфийки рука на перевязи разве что, но энергии — выше крыши. Это она всех на уши поставила, чтобы тебя искали… ну, тех, кто мог пострадать, искали. Поделила окрестности на квадраты… и ты как раз в моем оказалась. Давай, кстати, отпишемся, что ты нашлась. И селфак запилим в общий чат.

Алик достает смартфон. На автопилоте вымученно улыбаюсь. А точно нам с ним стоит сниматься при нашем-то роде, так сказать, занятий? Неважно, фоточка уже в чате.

— Идти сможешь или тебя на руках отнести? — спрашивает Алик.

Чего это он… ну да, одежда-то моя вся в крови. Встаю на ноги:

— Нет уж, хватит на сегодня романтических клише.

Однако далековато меня занесло. Это то же поле, где был бой, оно усеяно черными жучиными трупами. Но теперь до панельных домов так же далеко, как до гор. Уже вечереет, становится прохладно. Алик накидывает мне на плечи свою толстовку. Вскидываюсь, но решаю позволить ему этот покровительственный жест. Во-первых, от толстовки пахнет потом, а мне чертовски нравится запах Алика… намного больше, честно говоря, чем Алик целиком. Во-вторых, лучше бы не привлекать внимания к тому, что на мне теперь буквально ни одной царапины. Даже тот зуб, который взял манеру крошиться и противно ныть, снова целехонький. Похоже, меня не просто вылечили, а пересобрали заново.

Мы бредем через поле, потом выходим на колею. Догадываюсь спросить:

— Аль, ты сам-то как? Не ранен?

— Да мне что сделается. Я не такой герой, как ты — в гущу боя не лез. Мы с пацанами кирпичи кидали с крыши, когда эти твари уже к подъездам подбирались.

— А откуда на крыше были кирпичи?

— Их там и не было… Мы ближайшую стройку разграбили. И я подъемник соорудил.

— Прямо во время боя построил подъемник?

Алик пожимает плечами:

— Я же не всю жизнь собираюсь решетки подпиливать. На инженера учиться хочу. Уже в Московский государев политех документы подал. Подниму еще бабла на тяге — в сентябре уеду, — Алик быстро косится на меня. — Или в следующем году, посмотрим, как фишка ляжет…

Однако… мой помоечный принц не пальцем деланный.

— Шик-блеск, двадцать первый век — и кирпичи с крыши… Как вообще вышло, что город настолько не готов к атаке?

— Раньше таких мощных выплесков здесь не было. Похоже, Солька, Хтонь активируется по всему Дальнему Востоку. Получим теперь, наверно, статус города на фронтире. Будем хтонеубежища строить… если успеем, конечно.

Как там сказал безликий? «Тени только начали раскрываться»? Отчего-то становится холодно даже под уютной флисовой толстовкой. При том, что в целом чувствую себя не просто приемлемо и нормально, а неестественно великолепно. Словно после здорового девятичасового сна, сбалансированного завтрака и сеанса оздоровительной йоги — всего того, чего ни в этой, ни в прошлой жизни со мной не случалось.

Мы приближаемся к городу. В поле над трупами жуков возятся какие-то разумные, причем их все больше. Спрашиваю Алика:

— Что они делают?

Алик смотрит на меня немного странно… черт, опять спалилась, кажется. Такой взгляд всегда бывает у тех, кому я задаю вопросы, которые всем на Тверди кажутся глупыми.

— В смысле «что»? Ингредиенты собирают, естественно… Не волнуйся, тебя не обделим, ты же теперь городской герой… А, вот и встречающие. Сейчас сама прочувствуешь.

Действительно, к нам приближаются несколько десятков разумных — все по мою душу. Меня тут же отрывают от Алика и начинают яростно жать руку, сбивчиво благодарить, тискать. Многие плачут. Знакомые, малознакомые, незнакомые — все смешиваются в одну карусель, все перебрасывают меня друг к другу, словно тряпичную куклу.

Они, кажется, не обращают внимания, что для вернувшейся из гущи боя я слишком цела. Наверно, если бы это была война между разумными, такое вызвало бы подозрения. А сейчас никому просто не приходит в голову, что разумный может перейти на сторону Хтони.

Но я ведь и не переходила на сторону Хтони!

Над толпой возвышаются два урука, которые вытащили меня из затора возле второго гиганта. Эти, по счастью, обниматься не лезут — а то снова переломали бы только что чудесным образом сращенные ребра. Но и от их молодецких «дай пять» ладонь жалобно гудит. И мне не почудилось в горячке боя, у обоих и правда белые отпечатки пятерни на мордах, как во «Властелине колец». Что еще за постмодернизм на мою голову?

— И чего ты киснешь тут, на краю света, сестренка? — говорит тот, у которого дреды длиннее — наверно, старший. — Приезжай лучше в Орду, не обидим! Нам нужны такие боевитые.

— Да меня и здесь неплохо кормят… Но за приглашение спасибо.

Только сейчас соображаю, что эти двое, похоже, единственные приезжие среди защитников квартала. Остальные гости города, наверно, спасали собственные шкуры, а эти вышли сражаться за чужие дома с чужими детенышами… Интересное, должно быть, место эта их Орда. Но у меня и тут есть дела.

Наконец Токс отбивает меня у толпы поздравляющих:

— Вы что, прикончить хотите своего героя? Ей врачу надо показаться, срочно!

Подхожу к ней, склоняю голову:

— Я потеряла твои пистолеты.

— Если бы не твое искусство и сила духа, мы все сегодня потеряли бы куда больше, чем два пистолета. Но как случилось, что на тебе нет ран? Я ведь своими глазами видела, как жвалы чудовища переломили тебя пополам.

Отвожу глаза и отвечаю… ну, почти правду:

— Не знаю.

Ну, я же правда не знаю, как именно это все произошло. Как-то…

Токс, не отрываясь, смотрит прямо на меня. Серебристый свет в ее глазах вовсе не такой уж и мягкий. Спрашиваю прежде, чем успеваю подумать:

— Токс, а что изначально значило слово «снага»?

Зря я сейчас с этим влезла — друидка выглядит сильной и сосредоточенной, но я же вижу, что она едва стоит на ногах, и сломанная рука безвольно болтается на перевязи… Но Токс отвечает:

— На одном из европейских языков «снага» означает сила. А в древности народ урук-хай называл так рабов. Почему ты спросила об этом теперь, Соль? Что произошло?

— Ничего. Идем, я тебя усажу пока где-нибудь. Разыщем Ленни и пойдем домой. Довольно с нас на сегодня войны…

Довожу Токс до пустых ящиков — наверное, опричники бросили. Она садится без обычной своей грации — в самом деле измотана. Край штанины чуть задирается, приоткрывая браслет и его экран… и я с радостным визгом бросаюсь к ногам эльфийки:

— Она сдвинулась! Токс, она сдвинулась! Серая полоса на экране! Утром еще была еле на четверти, а теперь, смотри — перевалила за середину! Повести разумных в бой на Хтонь — это было доброе дело!

Токс устало улыбается и треплет меня по волосам:

— Должна признаться, алгоритмы были последним, о чем я думала в тот момент.

— Но они все распознали и оценили! Это значит, что мы справимся! Мы освободим тебя и сможем… ладно, потом об этом. Пойду поищу Ленни.

Токс провожает меня странным взглядом… настороженным, что ли. Я ведь и правда хочу помочь ей отбыть наказание, чтобы потом уже она мне помогла пробиться к друидскому Кругу на Инис Мона и связаться с домом… с моим настоящим домом, а не какой-то там глубокой тенью, про которую затирал этот, как его, спецэффект.

Вот только… Станет ли мастер-друид, вернув себе власть и статус, причитающиеся по праву рождения, действительно решать проблемы какой-то там снага-хай? «Они будут говорить, что времена изменились». Токс ведь, если вдуматься, ничего подобного даже не обещала. Как-то все запутанно. Я подумаю об этом потом.

На разъезженном пятачке возле одной из панелек — шесть машин скорой помощи. Замечаю Ленни среди волонтеров, которые помогают медикам в синих комбинезонах таскать носилки. Ко мне быстрым шагом подходит женщина-врач — не сразу узнаю Сергей в форме — и раздраженно спрашивает:

— Ты где гуляла все это время? Быстро раздевайся, осмотрю тебя. Сама сможешь?

— Не надо, я в порядке… А ты как?

Вид у Сергей изможденный. Для нас обеих тысяча лет прошла между утренней пиццей и этим вечером.

— Ужас что… Больница переполнена, пациенты на полу, в коридорах… Хорошо хоть мумиё хватило, фармкомбинат расстарался, а то бы мы вовсе с концами загнулись. И все равно мест хватает не всем. Сортировка раненых… я думала, это вроде истории медицины, на самом деле никогда не пригодится. А сегодня тех, кому уже не поможешь, мы даже не забираем.

Сергей смотрит в сторону спортивной площадки, где на матрасах, одеялах и прямо на грунте лежат тела тех, кто уже не сможет встать — умирающие и мертвые. Передергиваю плечами: если бы жизнь была честной штукой, мое место было бы сегодня среди них… На странно негнущихся ногах иду к площадке. Даже если нельзя помочь, это не значит, что не надо… хотя бы просто присутствовать.

Мужчины и женщины, люди, кхазады и снага, живые и мертвые лежат рядом. Кто-то окликает меня:

— Девочка…

Оборачиваюсь. Это снага, женщина средних лет. Кудряшки… что-то знакомое. Да, это она подвезла меня по дороге вдоль взморья в первые мои дни в этом мире.

Опускаюсь рядом с ней на колени. Она шепчет:

— Там мои дети остались одни. Этот дом, второй подъезд, пят… пятнадцатая квартира. У них никого теперь нет. Ты о них позаботишься. И не отдавай в приют. Только не в приют! Ну, чего ревешь, дуреха? Держи… ключи. Бегом, пошла! Они… одни, понимаешь ты это?

Зеленая ладонь с ярко-красным маникюром вкладывает мне в руку ключи с алым сердечком на брелке. Беру их. А что еще остается?

По дороге к пятнадцатой квартире ошалело соображаю, имела ли право эта снага нагружать совершенно постороннюю девушку такой ответственностью. Но в этих мыслях нет никакого смысла. Она умирала, и у нее не было другого выхода. Конечно, она имела право.

В пятнадцатой квартире пахнет подгоревшим молоком. Сколько же тут детей? Десяток, вроде. Малыши сразу бросаются ко мне, старшие держатся поодаль и смотрят исподлобья.

— Когда придет мама? — сквозь слезы спрашивает одна из девочек.

Я тоже уже вовсю реву. Обнимаю малышей всех разом, прижимаю к себе:

— Она защищала вас. До самого конца — защищала.

Теперь плачут все в квартире, а я вдруг понимаю страшное — не только в этой квартире. Там, на спортивной площадке — матери и отцы, защищавшие свои семьи до самого конца. В этом доме и в соседних — множество осиротевших детей.

— У нас никого нет, — говорит один из старших мальчиков. — Но в приют мы не пойдем, ска. И мелких не отдадим.

Среди всего этого горя, которому невозможно помочь, я хватаюсь за то, что можно сделать, что необходимо сделать:

— Никто не пойдет в приют. Мы придумаем что-нибудь. Будем держаться друг друга. Найдем решение.

Какой-то частью сознания я понимаю, что ввязываюсь в безумие и много раз буду об этом жалеть. И что вообще-то я могу просто встать с этого грязного пола и уйти.

Но нет, не могу. Никаких других вариантов нет. Мы, снага, по историческим меркам совсем недавно жили примитивными племенами и воспитывали детенышей сообща. Для нас и теперь не бывает чужих детей.

Шорох у меня за спиной. Токс. Оборачиваюсь к ней:

— Послушай, тут дети во многих квартирах… во всех, быть может. Надо собрать список погибших и пройти по квартирам…

— Это уже сделано, — Токс показывает исписанный от руки тетрадный лист. — У тебя отмычка при себе? Некоторые двери придется вскрывать — те, где внутри совсем малыши.

Подхватываюсь:

— Да, при себе. Идем, — и оборачиваюсь к детям: — Мы вернемся скоро. Соберем других и вернемся. Мы никого не оставим.

На лестнице спрашиваю Токс:

— Ты понимаешь, что сейчас происходит?

— Умирающие просили позаботиться об их детях, а предсмертная воля — закон, — просто отвечает Токс.

— Это и есть… то, что мы должны сделать? Для алгоритмов… ну, и вообще?

Токс устало пожимает здоровым плечом:

— Да, так заявляет о себе судьба. Ну, и вообще.