Сильные не убивают

Глава 19 Я знаю, что я говорил

В коридорах и спальнях подозрительно тихо, а вот в холле уже минут десять не смолкают визги и смех. Надо проверить, что там делают детки, и сказать им, чтобы немедленно прекратили…

Малышня орет от восторга, старшие толпятся в дверях с подчеркнуто независимым видом — вроде как совершенно случайно здесь оказались, вовсе им, таким взрослым, не интересно… что именно? Протискиваюсь сквозь снажью пробку. Посреди холла стоит Алик и жонглирует четырьмя… нет, уже пятью пустыми баночками из-под йогурта. Тоненький светлый мальчик среди толпы визжащих орков… Может, они его сожрут, а? Хотя нет, нельзя — аппетит испортят перед ужином, мадам Кляушвиц сердиться будет.

Мне почему-то раньше не приходило в голову жонглировать — а ведь я умею! Сто Тринадцатая выступала с другими номерами, но основы этой техники входят в базовую программу обучения цирковых артистов. Уж точно я с этим справлюсь не хуже какого-то там человека! Наверное. Вон как раз кегли валяются. Сейчас только музыку врублю, есть у меня подходящий трек на телефоне…

Включаю музыку, подбираю кегли, секунд десять слушаю, настраиваясь на ритм. Вызываю из глубин моторной памяти технику — спасибо тебе, Сто Тринадцатая… Начинаю с четырех кеглей, потом, глядя Алику в глаза, беру еще сразу две. Детки просекают фишку и наперебой протягивают ему новые банки из-под йогурта. Алик невинно улыбается и принимает вызов — у него уже семь предметов! Ладно, он сам напросился… беру восьмую кеглю. Хитрость — четным числом предметов жонглировать проще. Ну что, детка, жалеешь уже, что вздумал тягаться с профи? Ничего, ты всегда можешь выйти на лестницу и немного поплакать. А тут еще и музыка ускоряется — не зря я выбрала именно этот трек!

Волосы Алика липнут к вискам — намокли от пота; но дыхание ровное. Он подхватывает еще одну баночку! Восемь против восьми. Пару минут надеюсь, что Алик сдуется и сдастся или облажается — не тут-то было… Ладно, не отступаться же. Детки протягивают мне с десяток кеглей, беру еще одну. Девять — это уже тяжко даже для профи. Сосредотачиваюсь на ритме, но по радостному визгу малышни ясно, что Алик тоже взял девятый предмет. Зараза! От злости сбиваюсь и роняю одну из кеглей — по разочарованному «у-у-у» понимаю, что зрители это заметили. Ну да ладно! Беру вместо нее две. Вот теперь это настоящий вызов, и музыка снова ускорилась… дернул же меня черт поставить этот трек!

— Одиннадцать! У него одиннадцать! — орут детки.

Надо же, вы вдруг считать умеете, эйнштейны мелкотравчатые! А на занятиях я от вас не могла этого добиться ни за какие коврижки.

Музыка заканчивается на драматической ноте, что как бы маскирует мое поражение… нет, нифига не маскирует. Детки толпятся вокруг Алика, хлопают, визжат, обнимают его, а мелкая девочка торжественно вручает ему карамельку, только что вынутую изо рта. Ну и пожалуйста, каков герой, такова и награда… Ладно-ладно, неблагодарные снага, сотворили себе кумира, так попросите у меня еще «всего полчасика» попрыгать перед отбоем!

Алик проталкивается ко мне через толпу восторженных поклонников:

— Соль, я пришел тебя украсть.

— Эх, я бы охотно тобой укралась! — сколько у нас уже не было того-этого? Дня четыре, а то и все пять. — Но сегодня моя очередь укладывать спать этих малолетних террористов. Думаешь, их легко будет угомонить после цирка, который ты тут устроил? Мы стараемся все шумные игры с утра проводить, а то будут до ночи куролесить.

— Ничего страшного, я тебя подменю, — Токс, по обыкновению, неслышно появляется в дверном проеме. — Иди погуляй.

— Спасибочки! За мной должок.

Мы с Аликом выходим в сгущающиеся сумерки — вечера уже прохладные, потому подхватываю на ходу толстовку. Сворачиваем на соседнюю улицу. Алик прижимает меня к стене, целует в губы — сперва бережно, ласково, а потом с вызовом.

Эх, ну и зачем это делать на улице? Меня уже чуть ведет от запаха его разгоряченного тела, от его рук, от губ… А до комнаты Алика минут десять ходу, к нам еще дальше… Беру себя в руки и терплю, старательно отвечая на поцелуи. Алик — человек, он… хороший, просто не совсем понимает.

Дело в том, что снага по-другому устроены в этом плане. Мы ближе к животным, нам вообще не нужны прелюдии эти все. Все должно быть просто, а главное — взаимно. От запаха возбужденного партнера мы заводимся мгновенно — это как удар электричеством через все тело, только чертовски приятный. И после этого уже до смерти хочется без затей совместить то, что совмещается, и урвать у матери-природы гормональное вознаграждение за попытку передачи генов. Урвать, что характерно, на халяву — глупенькая природа про контрацепцию ничего не знает.

Но я еще помню, как это — быть человеком, и стараюсь с пониманием относиться к попыткам Алика установить вот эту… эмоциональную близость, что ли. Даже когда трахаться хочется почти до боли, как, например, теперь… Ладно, вроде прилично поцеловались, можно уже спросить:

— К тебе?

— Нет, — Алик загадочно улыбается. — И не к вам в мастерскую, не сразу, по крайней мере. Я хочу тебе кое-что показать. Тут недалеко. Доверься мне.

Давлю чуть не сорвавшееся с губ «да чего я там не видела». Наверное, Алик прав… Встречаемся мы урывками, ради перепихона — иногда основательного, но чаще, честно говоря, быстрого. Человеку этого недостаточно… Наверно, парню хочется секса в необычном месте. Можно пойти навстречу, не так уж много я для Алика делаю. Ничего, если честно, я для него не делаю.

Выдавливаю улыбку. Алик берет меня за руку — его ладонь слегка потная, он волнуется. Идти, по счастью, недалеко — всего-то пару кварталов в горку. Заходим в подъезд обычной четырехэтажки — кодовых замков здесь не существует как явления. Поднимаемся по разрисованной граффити лестнице. По запаху понимаю, что Алик нервничает. Черт, а я уверена, что это вообще о сексе? Вдруг… ловушка? «Доверься мне»… Мясник из кожи вон лез, чтобы меня заполучить, но он по крайней мере пытался сделать это честно на свой манер; а вдруг нашелся не такой щепетильный претендент? Мешок на голову и… Нет, конечно, так просто меня не взять, но мало ли на Тверди всяких фишечек, о многих я наверняка даже не знаю. Алик… вроде хороший парень, но ему же деньги на учебу нужны…

Алик распахивает люк, ведущий на крышу. Протягивает мне руку. Спрашиваю:

— Что там?

— Увидишь.

Нет, вроде бы запах не меняется, нервозность не нарастает. Глупо будет сейчас разворачиваться и уходить. Захотят — догонят. Да и вообще, Алик же знает, где я живу и работаю… Если за мной придут туда, то еще зацепят кого-нибудь… Проще уж встретить угрозу на крыше, в лучших традициях низкобюджетных боевиков.

Принимаю его руку — из вежливости, карабкаюсь я лучше, чем он — и поднимаюсь на крышу. Здесь свежий ветер с моря и вид на половину города, подернутого сумерками. Корабли на рейде мигают зелеными и красными огнями. Окна жилых домов одно за одним загораются теплым светом. Горизонт обрамлен смутными силуэтами далеких холмов.

Красиво… И да, никого, кроме нас. Все-таки не ловушка. Но что тогда?

Алик широко улыбается и поднимает большой эмалированный таз. Под ним на белой клеенке — бутылка вина, пара граненых стаканов, виноград, магазинная нарезка сыра в пластиковой упаковке… и свечи. Честное слово, настоящие восковые свечи — и Алик их зажигает.

Отступаю к люку:

— Аль, ты же сам говорил, что мы не будем делать это сложным!

— Я знаю, что я говорил! Но все ведь… меняется, Соль. Давай просто… побудем вместе.

Замираю, не в силах ни подойти к нему, ни отступить к люку. Похоже, ловушка все-таки, пусть и не того рода, что я ожидала. Алик… наверное, я отношусь к нему… потребительски. Я не дурачусь, чтобы получить повод смеяться от одного только счастья, что он рядом. Мы не гуляем, держась за руку, не беседуем по душам, не читаем вместе любимые книги — страничку я, страничку он… даже не пишем друг другу ничего за рамками «сегодня у тебя или у меня? во сколько?» Алик безусловно всего этого заслуживает! А вот я… я не готова.

В прошлой жизни я верила, что любовь к мужчине, отношения с ним — главное в жизни женщины.

И эта вера слишком дорого мне обошлась.

— Я помню, что я говорил, — отчаянно повторяет Алик. — Дурак был тогда, что ж теперь. Но ведь многое с тех пор изменилось. Соль, ты классная, крутая… и правда многое для меня значишь. Но пойми, я же не игрушка из магазина для взрослых. Мы могли бы…

— Нет, Аль. Мы не могли бы. Я не… ладно, не важно. Прости. Я пойду.

Разворачиваюсь и ныряю в лестничный люк. Перепрыгиваю через перила, чтобы сбросить мышечное напряжение. Выхожу из подъезда. Здесь пахнет уже не морем, а помойкой, подгоревшими котлетами из чьего-то окна и кошачьей мочой.

Смахиваю слезы и иду домой.

— Вот тут, на столе, вчера лежал шнурок, — в мелодичном голосе Токс явственно сквозит раздражение. — Ты случайно не знаешь, где он может быть?

— Э-м-м… Совершенно не нужный никому черный шнурок?

— Очень нужный кое-кому черный шнурок. У кое-кого на нем штаны держатся.

С появлением Дома Токс перестала наконец донашивать старый хлам и прикупила несколько шмоток в «Голым не останешься». Надо ли говорить, что на ней они смотрятся как топовая коллекция от кутюр, хотя на ее длиннющие ноги и тонкую талию там ничего и не нашлось по размеру. А вот качество шмотья… на уровне «Голым не останешься»; в названии магазина явственно не хватало добавки «пока швы не разойдутся».

— Ну, слушай, шнурок валялся тут с таким гордым, независимым, никому не нужным видом… Ленни им вчера какие-то шлейфы в системнике подвязал. А ты, кстати, не знаешь, кто вчера опять извел весь шампунь на свои дивные эльфийские локоны?

Минут десять я ищу для Токс другой шнурок, а она укладывает мои грязные волосы так, что они почти не выглядят свалявшейся паклей. Смотрю на часы в мобильнике:

— Так, если мы не выйдем прямо сейчас, то троглодиты проснутся и сожрут воспитательниц. Это будет невыгодно, мы им только вчера зарплату выплатили…

Вяло переругиваясь, наскоро собираемся и спускаемся по лестнице. Токс выходит раньше меня — я едва не врезаюсь ей в спину, потому что она застыла столбом. Спинным мозгом чувствую, что улица стала… другой, но не сразу понимаю почему.

Она шествует к нам по середине проезжей части — разумеется, ни одному водителю электромобиля даже в голову не придет сейчас здесь ехать, это их проблема, как они будут искать обходные пути. Родной до боли растрескавшийся асфальт словно бы преобразуется под ее ногами то ли в мягчайший из ковров, то ли в нежнейшую из трав — хотя вроде бы остается прежним. Панельки таращатся глазами окон в благоговейном ужасе. Здесь никогда не было никого подобного… и не должно быть.

Женщина… не уверена, что тут вообще подходит это слово, она больше похожа на языческую богиню, на персонификацию прекрасной и неумолимой стихийной силы… ну, в общем, она явно направляется к Токс и говорит:

— High Lady Toktoriel, Silver Star of Inis Mona. Have you been doing well all these days?

(Высокая леди Токториэль, Серебряная Звезда Инис Мона. Как поживала ты все эти дни?)

Слова любезные, и даже на губах что-то вроде улыбки — но под этим всем, как бурное течение под тончайшим льдом, кипят чувства, природа которых мне не ясна. Но это… недобрые чувства.

Голос Токс звучит сдавленно:

— High Lady Irendis, with all due respect, you shouldn’t be here. Sakhalin is forbidden for our kind… your kind. (Высокая госпожа Ирендис, при всем уважении, тебя не должно здесь быть. Сахалин запретен для нашего рода… твоего рода.)

Часто моргаю. Кажется, все-таки это просто женщина в изысканном дорожном платье… эльфийка, друидка. Невероятной красоты, как и все они. Но что-то в ней есть кроме высокой груди, тонкой талии, белокурых локонов и всего этого набора клише, любимого маркетологами… нездешнее совершенно. Словно бы отпечаток света, не похожего на любой из тех, что возможны в физическом мире.

И внутри этого света змеится тьма. Великолепно очерченные губы изгибаются в зловещей улыбке:

— There is no power in any of the worlds that can forbid a mother to grieve for her only son. I’m not sure if you’ve been informed of his dying wish. Do you know what it was? (Ни в одном из миров не существует силы, которая способна запретить матери скорбеть по единственному сыну. Не уверена, что тебя информировали о его предсмертной воле. Знаешь, в чем она заключалась?)

Бледная Токс отчаянно мотает головой. Женщина продолжает говорить пугающе-ровным тоном:

— My only son, the light of my soul, the last heir of an ancient kin, devoted the last minutes of his life to you, the culprit of his death. With his dying will, he forbade me to curse you. (Мой единственный сын, свет моей души, последний наследник древнего рода последние минуты жизни посвятил тебе — виновнице его гибели. Своей предсмертной волей он запретил мне тебя проклинать.)

Токс бьет дрожь, голос срывается от волнения:

— There are no words with which I can express guilt and remorse. If the punishment imposed by the Circle is not enough for you, I am ready to accept whatever you choose. (Нет слов, которыми я могла бы выразить вину и раскаяние. Если наказания, наложенного Кругом, для тебя недостаточно, я готова принять любое, какое выберешь ты.)

Я словно бы прирастаю к асфальту, и это не друидская магия, это хуже — как в кошмарном сне, когда понимаешь, что сейчас произойдет то, чего ты никак не можешь предотвратить. И не потому, что эта пришлая друидка Ирендис сильнее всех магов Сахалина, вместе взятых. А потому, что Токс сама признает за ней право на месть и наказание.

Лицо Ирендис источает безжалостный свет, в голосе — убийственная нежность:

— Fear not, child, for I will not cross the dying will of my beloved son. I did not come to curse, but to bless. I brought you the blessing you deserve with the most sincere wish for the best. And your nature will do the rest. (Не бойся ничего, дитя. Я не переступлю предсмертную волю возлюбленного сына. Я пришла не проклинать, но благословить. Я принесла тебе благословение, которое ты заслуживаешь, с самым искренним пожеланием добра. А твоя природа сделает остальное.)

Рвусь броситься между ними, закрыть Токс — плевать, если Ирендис сотрет меня в порошок один движением пальца — но не могу. Парализована не только я — весь мир вокруг застыл, ожидая неизбежного. Не существует силы, способной предотвратить то, что произойдет сейчас. Лицо Токс почти прозрачно, в нем… не страх, не протест, не гнев, нет — усталое смирение, и это хуже всего.

Ирендис воздевает руки и заводит речь-песню на языке древнем, как сама Твердь. Верно, всякая вещь была названа на этом языке в момент творения — или это именование и было актом творения. Небо, асфальт, фасады панелек, я — все призваны в свидетели, и нет шансов уклониться от этого призыва. Не понимаю ни слов, ни смысла, только чувствую всем своим существом, что это как-то невероятно глубоко работает, перестраивает саму структуру реальности.

Не знаю, сколько это длится — не уверена, что, пока звучали слова, время вообще существовало. Кажется, это не кончится никогда — и вот Ирендис уже уходит прочь, не попрощавшись. Да и Моргот с ней! Бросаюсь к Токс, хватаю за плечи:

— Ты цела? Что случилось? Чего этой тетке от тебя надо было?

Токс уверенно стоит на ногах. Кровью не пахнет — она не ранена, а вот эмоции эльфов не считываются по запаху… Лицо у нее такое, словно она чудовищно далеко отсюда — но это бывало и раньше. Сейчас что-то изменилось, но не могу понять, что…

— Что с тобой? Тебе… больно? Пожалуйста, не молчи!

Токс медленно переводит взгляд на меня и резким движением сбрасывает мои руки:

— Leave me alone! (Оставь меня в покое!)

Похоже, от шока или еще от чего-то Токс забыла русский язык, который превосходно знает. Ладно, их авалонский — это почти наш английский, который я зубрила много лет в школе и в ВУЗе…

— Did she hurt you? What the hell had just happened? (Она ранила тебя? Что, черт возьми, сейчас произошло?)

Токс отворачивается и быстрым шагом идет прочь от меня. Не в мастерскую, но и не по улице, которая ведет к Дому. В другую сторону, вниз — к морю.

Догоняю ее, хватаю за руку:

— Tox, are you hurt? How can I help? (Токс, ты ранена? Как тебе помочь?)

Токс смотрит на меня так, что я невольно отшатываюсь. Это чужой взгляд. Она далеко сейчас не отсюда — от меня. Я уже не хочу знать, что она скажет. Но она говорит:

— You’re useless from now on, snaga. Leave me alone. For good. (С этого момента ты бесполезна, снага. Оставь меня в покое. Навсегда.)

Трясу головой:

— That’s not happening! You said you need me! You said it yourself! (Это не по-настоящему! Ты говорила, я нужна тебе, ты сама это говорила!)

— I know what I said! Only snaga can be silly enough to believe that it was for good. You’re out of use now, so I dismiss you. (Я знаю, что я говорила! Только снага может быть так глупа, чтобы поверить, что это было навсегда. Ты теперь бесполезна, так что я отпускаю тебя.)

Хватаю ртом воздух. Английские слова вылетают из головы, и я беспомощно шепчу:

— Это неправда! Ты не настоящая сейчас, она заколдовала тебя, эта высокородная сука! Ты нужна мне!

Токс усмехается — ее лицо сейчас такое знакомое и бесконечно чужое одновременно. Отвечает она на чистейшем русском языке:

— Сейчас это и есть настоящая я. Ты действительно поверила, что друид станет держать снага за друга, а ваших мерзких детенышей — за воспитанников? Вы были средством решить проблему, которая более не актуальна. Ни на что другое вы не годитесь, народ рабов.

Она тянет руку и толкает меня на землю, в грязь. Все боевые навыки сейчас бесполезны, словно их нет — не тот бой, в котором я могу победить.

Без единой мысли оцепенело смотрю, как Токс уходит прочь от меня. В сознание не вмещается одно простое слово — навсегда.