Сильные не убивают

Глава 6 Ну и что тут смешного?

По серому рассвету, отчаянно зевая, тащусь к отделению милиции — отлавливать Хомо после ночного дежурства. Он выходит помятый и точно так же зевающий. Едет наконец-то к себе домой, в район панельных четырехэтажек, населенных в основном снага. Несмотря на тонны вываливающегося из баков мусора, атмосфера там уютная, домашняя почти. Во дворах развешено белье, обочины уставлены немыслимого вида драндулетами — половина деталей примотана синей изолентой. Даже детские площадки есть, хотя качели, горки и прочие лесенки на них ржавые, будто их привезли сюда прямиком из Чернобыля. А вон старички-снага в домино режутся с утра пораньше… Я словно бы вернулась домой, пусть даже и никогда тут не была.

Хомо поднимается в свою однушку на четвертом этаже. Дверь на чердак заперта, но для меня теперь не составляет проблемы подняться на крышу по балконам — укрывшись тенью, чтобы не привлекать ненужного внимания. Залезаю на чердак через окно и устраиваюсь среди теплых труб аккурат над квартирой Хомо. Отсюда все его движения слышны так же, как если бы я находилась с ним в одной комнате.

Хомо живет один. Слушаю, как он скидывает одежду прямо на пол, принимает душ и заваливается — вы только подумайте! — спать. Сама погружаюсь в полудрему, постоянно просыпаясь от резких движений в соседних квартирах. Дом живет своей жизнью. Объект похрапывает. Скучно, и даже в смартфон не залипнешь: старая машинка быстро разряжается, розетки тут нет, а на аккумулятор я пока не заработала. Хорошо хоть воду и бутерброды догадалась прихватить — с третьего раза до жирафа дошло, как на самом деле надо готовиться к игре в шпиона.

Ближе к вечеру Хомо просыпается и начинает в свое удовольствие заниматься тем, что все мы делаем, когда думаем, будто никто за нами не наблюдает: смачно потягивается, читает нотацию подтекающему крану, поет фальшивым голосом, с бодрым матерком жарит себе яичницу. Наконец суета становится более деловитой, теперь ее перемежают реплики вроде «постановляю считать эту майку чистой, врот» и «носок, ска, вернись, я все прощу, скоро амнистия, нах».

Спускаюсь к подъезду. Интересно, куда мы сейчас пойдем? В ларек за пивасом? В детский сад на утренник? На благотворительный вечер в память жертв дружбы народов?

Однако Хомо, одетый в толстовку и джинсы, уверенно направляется в сторону порта. Там-то я до сих пор не была! Наверно, рефлексы из прошлой жизни: девочкам следует избегать злачных мест.

Портовый район еще на дальних подступах оглушает мешаниной одуряющих запахов и звуков. Да, мастер Чжан кривил душой, когда говорил, что только его лапшичная спасает рабочий люд от корейской собачатины — тут есть заведения на любой вкус, с кухней всех стран мира. От трактира с золоченой вывеской «NASTOYASHII BORSCH» до паренька, таскающего поднос с сушеными тараканами. Хотя цены, конечно, туристические… Отовсюду несется музыка, которую пытается перекричать на разных языках множество разумных. Мой острый слух резко становится скорее проблемой, чем преимуществом. Натягиваю на уши шапочку и стараюсь не выпускать юркого Хомо из поля зрения.

Самое сложное — не отвлекаться, потому что есть на что! Навстречу мне прет здоровенный серокожий орк в кислотно-зеленой футболке, дружелюбно ухмыляясь во всю клыкастую пасть. И такого Сто Тринадцатая завалила на арене? Мне и смотреть-то на него страшно… А эти зелененькие — гоблины, они еще мельче и менее антропоморфны, чем мои снага. Девица с кошачьими ушками игриво помахивает хвостом… черт, это, похоже, не костюм! Из окна второго этажа выглядывает размалеванная тетка с практически голой грудью — ух ты, здесь что, бордели вот так в открытую работают?

Ну хоть сюда-то я не зря притащилась? Самое место для встречи с контрабандистами и прочими злоумышленниками!

Хомо уверенно ныряет в какую-то подворотню. Переливающуюся неоном надпись прочитать не успеваю — слишком боюсь потерять объект из вида. Охранник у красной двери с Хомо здоровается за руку, а на меня смотрит оценивающе и строго говорит:

— Вход — двадцать пять денег.

Я, пожалуй, могла бы сэкономить, пробравшись тенями или через окно, но лучше попасть в этот притон на легальных основаниях. Авось Борхес потом компенсирует накладные расходы.

Внутри — маленькая освещенная сцена и три десятка столиков вокруг нее. Сажусь за свободный — поближе к выходу на всякий случай, а то мало ли что тут сейчас начнется — вдруг хардкорная бдсм-оргия? Хомо за кулисами. Здесь тише, чем на улице, потому я вытаскиваю уши из шапочки и выделяю в общем звуковом фоне свой объект. Похоже, он переодевается, и я решаю, что мне не обязательно за этим наблюдать.

Просматриваю меню. Ну ни фига себе цены тут! Заказываю самое дешевое пиво — иначе официант не отвяжется. Публика рассеянно переговаривается или пырится в телефоны, не глядя на пустую сцену. Понимаю вдруг, что эта атмосфера хорошо знакома мне — Сто Тринадцатая любила перед выступлением смотреть на зрителей через щель в занавесе. Ей нравилось чувствовать, что сейчас собравшиеся заняты своими делами, а через несколько минут будут полностью принадлежать ей, станут дышать в ритме ее движений, забудут обо всем, что сейчас кажется им таким важным… Все-таки она была прирожденной артисткой, эта девочка. Хотя считала себя прирожденной убийцей.

Из динамиков хрипло звучит музыкальная отбивка. Мой объект, нарочито косолапя, выходит на сцену и берет микрофон. Сейчас на нем милицейская форма. Хомо хмуро оглядывает зал и раздраженным тоном спрашивает:

— Ну, и что тут смешного?

Никто и не смеется, зато все теперь смотрят на него.

— Да, я милиционер и я — снага, — сокрушенно признается Хомо. — Знаете, какой вопрос меня мучает? Что из этого более почетно. Выбрать непросто. У лейтенантов милиции ведь ужас до чего важная работа. Как только у гражданина случается беда — я тут как тут! Решительно достаю свой верный, — Хомо эффектно тянется как бы к кобуре, которой на нем нет, — блокнот! Тетушка, говорите, подгузники у вас украли с сушилки? Совсем новые, всего-то третий выводок их носит? Не волнуйтесь, доблестная милиция придет на помощь! Какую, значицца, тачку у тебя угнали, паря? В смысле «жестяную, с двумя колесами»? Ах, та-ачку, в этом смысле? Не тревожься, гражданин, у милиции все под контролем! Да что вы такое говорите, бабуля? Соседи через розетку эльфийской магией облучают? Ну что за злодеи! Да-да, как только Твердь таких носит⁈ Вы только не волнуйтесь, бабуля, эльфийская магия из розетки — проблема хорошо нам известная. Часто с таким сталкиваемся, да. Я вас спасу. Вот возьмите новейшую опричную разработку — суперэффективную шапочку из натуральной экологически чистой фольги. Да-да, поможет обязательно. Всем помогает!

Пока Хомо говорит, зал оттаивает. Тут и там вспыхивают смешки. Под конец некоторые уже хохочут в голос. Я снимаю выступление на смартфон — не зря берегла заряд. И тогда Хомо обводит зал обиженно-растерянным взглядом, воздевает руки и вопрошает:

— Ну, что тут смешного?

Теперь смеются уже все — так наивно звучит этот вопрос. Хомо дожидается, пока зал чуть стихнет, и продолжает:

— Если есть что-то более почетное, чем быть милиционером — это быть сразу снага и милиционером. Меня, конечно, ценят и уважают на службе. Жирный тупой начальник обожает всем ставить меня в пример. «Неплохо, мол, для снага». Или «Посмотрите, хоть и снага, а жопу с пальцем не путает, не каждый раз по крайней мере». Выделяет меня, можно сказать, среди прочих сотрудников. «Что ты такой дурной, Иванов, смотри — даже снага уже понял!» Ну, что тут смешного?

Публика заходится в хохоте, многие уже складываются пополам. Сдается мне, убойный комический эффект создается именно нотками искренней горечи, которую Хомо вкладывает в свою коронную фразу. Если бы это не было так грустно, то не было бы и так смешно.

В конце выступления официант обходит зрителей с немаленьким холщовым мешочком. Сосчитать монеты в полумраке не получится, но по объему понятно, что тут тысяча денег есть точно, если не больше. Похоже, источник обогащения лейтенанта милиции раскрыт. Как и причины, по которым он скрывает его от коллег.

— Ну ладно «тупой начальник», — тянет Борхес Кляушвиц, откладывая смартфон. — Я в годы Хомо тоже считал начальство тупым, пока сам не поумнел и не понял, каким количеством факторов ему приходится жонглировать — циркачам и не снилось… Но чего это я жирный? Ничего я не жирный. У меня просто…

— Кость широкая!

— Вот-вот. Так и есть. Надо запомнить.

Если у меня не сложится другой карьеры, начну промышлять баянами своего мира — здесь они сходят за свежачок. Хотя вообще-то я как раз пыталась вырезать из записи фрагмент про жирного тупого начальника — не хотелось подставлять славного паренька Хомо больше, чем это абсолютно необходимо. Но с местной программой для обработки видео я разобраться не успела — что-то она подглючивала. А тут Борхес заявился сам и потребовал отчета вот прямо сейчас. Пришлось сдавать милиционера-стендапера с потрохами.

— А что, снага в самом деле обидно, когда говорят «неплохо для снага»? Я-то, наоборот, в порядке поощрения…

Снага я пробыла относительно недолго, потому мысленно заменила словом «женщина» и решительно ответила:

— Да. Это обидно.

— Ну что ты будешь делать, выросло поколение снежинок на наши головы — слова им поперек не скажи… Ладно, с Хомо я поговорю по душам. А ты за документами послезавтра приходи — адрес отделения знаешь. Будешь у нас Софья Новожилова.

— Эм… Почему?

— А мы теперь всех материкан пишем Новожиловыми — на сибирский манер. В прошлом году записывали Приблудами, так что тебе еще повезло. А имя — ну не могу же я кличку в официальные бумаги вносить. И вот твои двести монет…

— Двести пятьдесят. Еще вход в клуб и пиво.

— Моргот с тобой — двести двадцать пять. Могла бы водички выпить, она для фигуры полезнее. И, значицца, Солька, оставайтесь на связи. У нас бывает иногда работа для таких вот ловких девочек. А то контрабасы оборзели в край, уже чуть ли не в карманах тягу таскают. Фонды ограничены, правда… Ну да выкрутимся как-нибудь. Илюватар не выдаст — свинья не съест.

Когда я вхожу в мастерскую, происходит невероятное — Ленни отрывается от монитора и поворачивается ко мне:

— Солечка, глянь, я там тебе кресло компьютерное подогнал. Это мое старое, я в него уже, хм, не помещаюсь, а тебе в самый раз.

— Спасибо… Неожиданно.

— И, эта, может, тебе угол хотя бы фанерой отгородить? Какое-никакое, а все же свое пространство, ага?

— Ленни, это ужасно мило… Но, право же, не стоит беспокоиться. Я сейчас к Борхесу за документами, а потом договорилась посмотреть комнату тут через две улицы. Съеду от вас завтра, скорее всего. На крайняк через пару дней.

Ленни морщится, тоскливо смотрит в угол, потом в окно и наконец решается поднять глаза на меня:

— Ну, в общем, чего сказать-то хочу… Вообще не обязательно тебе куда-то там съезжать, ага. Никому ты тут не мешаешь. Живи себе сколько надо.

— Ты хочешь сдать мне угол?

— Ага, сдать, — на круглой роже Ленни проступает искренняя радость. — Конечно. Допустим, сотню денег в месяц потянешь? Можно не сейчас платить, а как разживешься.

Смотрю на Ленни с подозрением. Сотня в месяц — это слишком дешево для какого-никакого жилья в центре города. А потом, Кляушвицы зажиточны, для них такие деньги вообще погоды не делают. Зачем Ленни селить у себя приблудную снага?

Ленни тушуется под моим взглядом:

— Ну эта… В общем, Токс при тебе почти не пьет. Достало уже ее пьяную по лестнице таскать… И еще мама… Ты не подумай чего, Соль, я-то тут ни при чем… Но ей как-то спокойнее от того, что здесь живет… ну, девушка. А у мамы пунктик на эту тему.

Понимающе хмыкаю — вон оно что… Мадам Кляушвиц уже до такой степени отчаялась найти сыночке-корзиночке жену, что, как говорится, на безрыбье и рак — рыба, в смысле кому и снага — невеста…

Историю семью Кляушвиц я теперь знаю даже несколько лучше, чем мне хотелось бы. Кляушвицы — не местные гномы-айну, они переехали на Сахалин из Центральной Европы. У Ленни есть три старших сестры — их детство пришлось на время, когда родители строили дом, зарабатывали капитал, осваивались на новом месте. Девочки благополучно выросли, повыскакивали замуж и разъехались кто куда; Кляушвицы уже совсем было настроились на спокойную старость. Когда обыкновенное женское у Катрины Кляушвиц прекратилось, она только горестно повздыхала — вот и закончилась молодость, теперь разве что внуков нянчить, тем более что старшая дочь родила уже двоих, а средняя ждала первенца. Даже рост живота Катрина поначалу списывала на чрезмерное увлечение пирогами и стала, скрепя сердце, готовить больше овощей. До последнего боялась поверить в чудо. Когда долгожданный поздний сынок появился на свет, на него обрушилась вся мощь нерастраченной родительской любви, накопленная за долгие годы.

Герхарт Кляушвиц умер вскоре после совершеннолетия Ленни, и с тех пор не было для Катрины более важного дела, чем устроить сыночку брак. Правда, ни одна невеста не оказалась достаточно хороша для ее сокровища. Да и сам Ленни предпочитал пыриться в монитор, а не таскаться по свиданиям. Годы, когда кхазады обыкновенно женятся, прошли — Катрина перебирала кандидатуры, а Ленни вяло саботировал романтический процесс. В итоге все ровесницы Ленни оказались разобраны более заинтересованными женихами, молоденькие кхазадки не находили с ним общих тем для беседы, да и сам он привык к холостяцкой жизни. Мадам Кляушвиц удвоила усилия, выискивала все более и более причудливые варианты, уже даже на межрасовый брак готова была согласиться… Ленни прикидывался ветошью, включал дурачка и наконец прямо заявил, что не чувствует себя готовым к семейной жизни. Поняв, что лобовая атака неэффективна, Катрина сменила тактику и теперь пытается подсунуть Ленни невесту незаметно, словно котенка в соседское хозяйство, а еще просто радуется, когда Ленни общается ну хоть с кем-нибудь. Поэтому она и не возражала, когда в мастерской появились жилички. Нет, гном и эльфийка — так далеко даже фантазия мадам Кляушвиц не заходила. Однако она довольно здраво рассудила, что где есть одна женщина, там со временем появятся и другие — возможно, более подходящие. Мне, похоже, и выпала роль этой самой другой и вроде как подходящей. То-то мадам Кляушвиц заладила повторять, что придерживается самых прогрессивных взглядов… на межрасовые браки, значит.

Мотаю головой:

— Но я не… Не подумай, ты очень хороший, Ленни, но я правда не собираюсь…

Но Ленни не слушает меня, потому что говорит:

— Я, конечно, не… Ты правда очень хорошая, Соль, но я не собираюсь… Просто мама так хоть немного успокаивается, понимаешь? А то ты не представляешь, как она достала меня уже с этими невестами… Хоть из дома съезжай — но ведь мама этого не перенесет…

Киваю:

— А еще я хорошо кушаю. Ладно, уговорил, поживу пока тут. За Токс присмотрю заодно.

Ленни оживляется:

— Вот и славненько, ага. А ты в милицию? Пойдем вместе, я тут сделал кое-что для дяди Борхеса…

— А что ты для него делаешь?

— Да эта, по чатам местным шарюсь. Дядя Борхес просил разузнать, где в городе тягу хранят. Найти-то я нашел…

Таращу глаза:

— Ты умеешь шариться по закрытым чатам?

Ленни смущенно пожимает плечами:

— Да что там уметь-то… Они взламываются на раз-два, потом на ночь поисковый алгоритм запускаешь по ключевым словам и утром смотришь лог: кто, что, куда…

Похоже, застенчивый маменькин сынок не так прост, как кажется. В моем мире эти фишки давно известны, потому всякую запрещенку обозначают иносказательно. Здесь, видимо, народ непуганый еще… Ну да, тут же примерно наши нулевые в плане технологий. Талантливый хакер-одиночка способен на многое.

Ленни уходит в дом переодеваться, а я по-быстрому янгелю это мумиё, оно же «тяга», оно же «дерьмо Везельвула»… А более пафосно нельзя было обозвать? Оказывается, здесь это никакое не плацебо, а наоборот — панацея буквально для всего и от всего. Средства на его основе эффективны при многих видах рака и других тяжелых болезнях, облегчают протекание зоотрансформаций, способствуют вживлению сложных имплантов… наконец, продлевают молодость и укрепляют потенцию. Добывают мумиё в Сибири и в некоторых странах Азии, в аномалиях, с риском для жизни — часто для этого используют рабов. Фу, мерзость какая… Потом через наш Поронайск перевозят в Японию. Хранят обычно небольшими партиями, в жидком состоянии — чтобы в случае милицейской облавы по-быстрому слить в море или в канализацию. Ого, и как только не жалко? А, понятно как… По законам Российской Империи за нелегальное хранение любых доз мумиё — порка кнутом и до десяти лет каторжных работ строгого режима. А работать с ним легально могут только авторизованные государственные организации. Шик-блеск…

Слышу, как Ленни выходит из дома, и спускаюсь к нему. Интересно, и в чем же выражается, что он переоделся? Сменил толстовку на такую же, но в чуть меньшей степени покрытую неотстирываемыми пятнами?

По пути спрашиваю:

— Ленни, а кем ты работаешь?

Вроде это не выглядит неуместным любопытством, раз уж он сам позвал меня у него пожить. То есть теперь это в какой-то степени и мое дело.

Ленни печально ухмыляется:

— Да как бы… особо никем. Про меня сестренка стишок сочинила:

Выросли из жопы

руки у меня.

«Так иди в поэты»,

— говорит родня.

Только я не в поэты пошел, а в программисты. Но суть та же.

— Нет, ну ты сравнил жопу с пальцем… Взломать мессенджер — это же ужасно круто. А чего ты на какую-нибудь корпорацию не работаешь? Деньги бы греб лопатой!

— Думаешь, айти-гиганты прям спят и видят, как примут на работу кхазада? Мы же ту-упые! Ну, они так думают. Официально-то дискриминации нет, можно на любую вакансию податься… Но реально кхазадов разве что уборщиками берут. Да хоть бы я и пробился в разработку — это же с Кочки уезжать по-любому. А тут мама, и в целом дома стены помогают.

Ага, у них-то тут не было ковида и тотального перехода на удаленку…

— Но чем-то же ты на жизнь зарабатываешь?

— Ну так… то тут, то там, ага. А ты куда решила податься?

— Не знаю пока. Сегодня-завтра решу.

Не то чтобы меня в самом деле прельщала карьера продавщицы или чистильщицы рыбы, но вакансии шпионов или суперагентов мне как-то до сих пор на местных сайтах не попадались. А денег, унаследованных от Сто Тринадцатой и заработанных на слежке за Хомо, впритык хватит до первой зарплаты.

На входе в кабинет Борхеса сталкиваемся с бледным Хомо — на пареньке, что называется, лица нет. Черт, неловко, это же я его сдала… Но ведь все равно так или иначе все вскрылось бы.

— Вы что, уволили Хомо? — спрашиваю у Борхеса.

Не мое это дело, конечно… Но вот такие мы, снага — простые, как валенки. Что на уме, то и на языке. Надо пользоваться.

— Уволил? Держи карман шире, — усмехается Борхес. — Ищи потом дураков за его жалованье впахивать! Обязал добывать контрамарки для коллег и начальства. Раз что-то говоришь за глаза — моги и в глаза повторить то же самое, а то как-то оно малодушно, значицца. А мы тоже, может, посмеяться хотим. Так, вот твой паспорт. Поздравляю, новообретенная подданная Его Императорского Величества София Новожилова. Проверяй… хотя можешь и не проверять, править все равно не буду. Что я левой пяткой вписал, с тем и будешь строить чудесную новую жизнь. Да, такой вот я самодур, — Борхес самодовольно оглаживает бороду. — Так, Ленни, что у тебя?

— Вот, переписка… Тяга на складе, на Пятом Лабазном проезде, ждет отправки в Иокогаму.

Ленни протягивает дяде свой смартфон. И чего было не переслать через мессенджер? Хотя… Кто-то вот уже переслал через мессенджер.

Борхес просматривает лог:

— Даже адрес указали, непуганые идиоты… Пятый Лабазный недалеко совсем. Спасибо, Ленни. Правда, толку с того адреса, — Борхес со значением смотрит прямо на меня, и я догадываюсь, что разговор заведен при мне не случайно. — Понимаешь, какое дело, Солька. Мумиё это нужно нашему городскому фармкомбинату, что твой воздух. Сколько больных на ноги поставить можно… У них лицензия государственного образца есть, официально все. Поступление… оформили бы как-нибудь, есть способы.

Хмурюсь:

— Ну так за чем дело стало?

— А за тем, что если наши увальни по этому адресу заявятся, контрабасы тягу сто раз успеют слить, пока мы только в дверь стучаться начнем. И ордером останется разве что подтереться. А потом еще и жалобу в префектуру настрочат — мол, милицейские деспоты своими маски-шоу продыху не дают законной торговле.

— И… что же вы предлагаете?

— Эру Илюватар с тобой, деточка! Разве я могу что-то предлагать частному лицу в таких вопросах? Просто рассуждаю вслух по-стариковски. Вот если бы кто-нибудь ловкий исхитрился на этот склад пробраться и тягу оттуда вытащить… тому фармкомбинат выписал бы неофициальную, скажем так, премию. Например, тысячу денег. За доброе, обрати внимание, дело.

— Премию, ха? А не порку кнутом и каторгу строгого режима, нет?

— А вот это же смотря с кем тот ловкач работать станет, — отечески улыбается дядя Борхес. — Если, например, с племянником кого надо… единственным, заметь, племянником… то неужто не удастся по-семейному все уладить?

Перевожу взгляд на Ленни — он чуть улыбается и кивает мне. Парень вообще не выглядит удивленным. «То тут, то там» он подрабатывал, ага… Видимо, не в первый раз дядя и племянник проворачивают какие-то схемы. Они, понятное дело, друг друга не обидят, решат по-семейному… а вот какие могут быть гарантии, что приблудная снага не станет для них расходным материалом?

— Тяги через Поронайск много идет, — продолжает Борхес самым светским тоном. — И мало ли еще грузов, которые, скажем так, официально никто искать не станет, так что работы у милиции не прибавится… Впрочем, риск есть, это ты сама должна понимать. Но и премии приличные. Предполагается, что способ проникнуть на склад и вынести тягу наш ловкач сам найдет. А чего мы тут не любим, так это мокруху. Если кто-то руку сломает или там ногу, то его личные, значицца, трудности. А вот на каждый труп столько бумажек оформить нужно…

Внимательно изучаю засиженный мухами портрет Государя Императора — непременный атрибут каждого казенного кабинета. По существу мне предлагают сделаться воровкой. Специфической воровкой, под прикрытием милиции работающей по принципу «вор у вора шапку украл». Что же… А так ли мне хотелось становиться продавщицей? Да не особо, честно говоря. Раз уж я попала в другой мир, хотелось бы решать более интересные вопросы, чем «пакет нужен?»

— Сильные не убивают, — мудрость Токс приходится как нельзя кстати. — Вот только, полагаю… в рамках поддержания разговора, конечно, просто фантазирую вслух… гипотетическая премия этому гипотетическому ловкачу могла бы составить три тысячи денег.

Мне же еще с Токс и ее браслетом с алгоритмами добра разбираться… На это зарплаты продавщицы не хватило бы по-любому.

— Тысяча денег за каждый килограмм тяги, — предлагает Борхес.

На черном рынке цена доходит до восьми — десяти тысяч за килограмм… Но черный рынок — это как раз те самые кнут и каторга. Да и выходов на него у меня нет. А на милицию — есть. Будем играть теми картами, которые на руках.

— Одной ловкой девочке понадобится несколько дней на подготовку. И там уже она посмотрит, что сможет сделать.