Сильные не убивают

Глава 18 Любовь к судьбе

— Мясник ждет тебя, — сообщает беловолосая. Для человека она двигается на удивление тихо.

С усилием поднимаюсь с ящика и тащусь за ней в уже знакомый ангар. Пахнет сырым мясом и кровью — последнее более отчетливо, чем в прошлый раз.

Мясник извлекает из видеомагнитофона до боли знакомую мне кассету. На экране мерцают серые точки, из динамика идет тихое шипение.

— Как же мы тогда были молоды, — говорит Мясник с какой-то странной интонацией… смесь удивления, сожаления и мечтательности.

Да он ведь и теперь не стар… Твердые мышцы неспешно перекатываются — майка-алкоголичка, зараза, ничего толком не прикрывает. Вежливо пережидаю минуту ностальгии. Мясник кивает на диван напротив, но я остаюсь на ногах:

— Мы с тобой в расчете?

— Не вполне.

Мясник тянется к выдвижному ящику. Группируюсь для прыжка или удара — уставшие мышцы отзываются болью. Но Мясник достает не оружие — мешочек.

— Пятнадцать тысяч денег для твоих сироток. И вот что еще. Я позвоню на базу, где вы берете мясо. У вас будет постоянная скидка, двадцать пять процентов. И станут отгружать только лучшие туши, повторную заморозку вам подсунуть не посмеют.

Неожиданно. И как нельзя кстати — мясо маленькие снага жрут как не в себя. Но с чего вдруг такая щедрость?

— А вроде бы ты говорил, что благотворительность в число твоих увлечений не входит.

— Она и не входит. Ты получишь это все, если выслушаешь то, что я сейчас скажу, — Мясник подбрасывает на ладони мешочек — черт, какой же приятный звук! — Никаких других требований. Отвечать не обязательно и даже не нужно. Просто выслушай. Может, присядешь все-таки?

А, ладно, чего я тут строю из себя… Деньги-то нужны. Что бы Мясник ни сказал — это будут всего лишь слова. Плюхаюсь на продавленный диван. Мясник достает из облезлого холодильника две банки пива, одну бросает мне.

— Знаешь, Соль, ты сегодня принесла мне намного больше прибыли, чем я потерял на долгах и этих небольших подарках. И все равно я продешевил. Хотя ты беспечна, это минус. В этот раз беспокоиться не о чем, это дело между Бароном и мной. Я начну переговоры, и иммунитет исполнителя будет одним из условий; я всегда прикрываю тех, кто на меня работает. На будущее, будь осторожнее. Надо было поручить тебе достать Луну с неба — и тогда бы ты делала для меня то же, что сегодня, на постоянной основе… Да ну перестань ты подбираться для драки, это так видно по тебе каждый раз! Я слово свое держу, на этом все строится.

А пиво-то — индийский бледный эль, мой любимый глубокий горьковатый вкус…

— Знаешь, у меня был учитель, который говорил вот что: «Ум — это оружие, которое никто у тебя не сможет отобрать», — Мясник салютует мне банкой и вскрывает ее. — Я за тобой понаблюдал. Ты больше, чем просто акробатка. И ты водишься с друидкой с Инис Мона… у эльфиек огромные, задорно торчащие сиськи, поэтому многие склонны недооценивать их как противников. И напрасно. Полагаю, на тебе какая-то друидская магия. Ты не убиваешь — это похоже на гейс. Ты пользуешься силой из неизвестного источника — детекторы эфирных следов его не засекают.

Держу покерфейс. Мясник слишком глубоко влез в мои дела — от этого становится неуютно. Его выводы ошибочны, но сам ход мысли… А считается, будто снага-хай не особо умны.

Мясник шумно отхлебывает пиво:

— Не рассказывать никому — еще один гейс? Друиды любят такие штуки… Соль, я не знаю, что эта женщина тебе говорит, чем тебя покупает, но вижу, что ты к ней чрезвычайно лояльна. Не знаю, для чего она тебя использует, но ты, похоже, не понимаешь того, что лежит на поверхности. Соль, она — друид, эльдар, уроженка Авалона. Для них значение имеют только такие, как они сами. Прочие — расходный материал. Знаешь, как в авалонских газетах пишут о происшествиях? «No real persons involved» — «никто значимый не вовлечен»; это значит, среди эльдаров жертв нет. Тебе, должно быть, внушают, что ты особенная, но для них ты — не настоящая персона, Соль. Как и я, как и множество представителей низших рас. Да, эльдары так больше не говорят. Но по сути ничего не изменилось.

Очень хочется поспорить с ним, но давлю этот порыв. Нет смысла. Мясник верит в то, что говорит. Наверно, таков его жизненный опыт. Спрашиваю ровным тоном:

— Зачем ты мне это рассказываешь, да еще платишь, чтобы я выслушала?

Хрустит жесть — Мясник сдавливает в руке банку:

— Потому что слишком много видел таких историй! Нет, именно с друидкой ты первая, авалонскую аристократию вообще редко заносит в наши перди. Но моя кодла — единственная на Кочке, в которой снага-хай играют ключевые роли. Обычно наши — мясо для людей или кхазадов. Тот же Барон охотно использует снага, хотя брезгует даже впускать нас в свой пафосный дом. Чуть какой кровавый замес — наших бросают в расход первыми. Нам внушают, что мы тупы, что мы прирожденные рабы, что должны жить и умирать ради каких-нибудь сраных вождей! И тут ты — умненькая, одаренная, образованная — служишь друидке!

— Да никому я не служу! Мы просто…

Осекаюсь. Не собиралась же оправдываться перед этим бандитом.

— Все хуже, чем я полагал… Но я не намерен тебя переубеждать, это было бы глупой тратой слов.

— Зачем тогда платишь? Чтобы выговориться?

— Потому что знаю, чем все закончится, — Мясник тяжело ухмыляется. — И когда твоя друидка выкинет тебя, как использованную бумажную салфетку… если останешься в живых, вспомнишь, кто тебя предупреждал. У нас тут довольно сурово, и тебе придется отказаться от многих розовых иллюзий. Зато ты будешь среди своих, Соль. И мы с тобой сможем найти… точки соприкосновения.

Почти физически ощущаю его заинтересованный взгляд на своих плечах и коленках. Ну да, сегодня-то я не в закрытой городской одежде, а в сшитой специально для работы с тенью — обтягивающей и открывающей максимум кожи. Вообще забавно, конечно, быть снага: у нас не бывает любовных драм, потому что в отношениях полов нет никакой интриги. Я по запаху чувствую, как у мужчины напротив все восстает в штанах, а он так же понимает, насколько я наготове… Странно, от усталости желание не гаснет, а напротив, усиливается. Естественная реакция на сильного и властного самца, в ней нет ничего постыдного; постыдно, когда такие вещи влияют на решения и поступки.

Не буду я перед ним оправдываться, лучше перейду в атаку.

— Ты так трогательно переживаешь за судьбы снага-хай… Отчего же тебе не жмет загонять их на занюханное дно жизни?

— Это естественный отбор, Соль. Нас рождается так много именно для того, чтобы выплывали самые приспособленные.

— Только не в мою смену.

— Вольному воля… Но ты ведь уже понимаешь, сколько денег постоянно требует твой проект? Куда больше, чем ты поднимаешь на муниципальных заказах. Просто хочу, чтобы ты знала: у меня всегда найдется для тебя работа. Убивать не придется… на такое исполнителей хватает. Не надо сейчас с негодованием отвергать… Придет время, когда ты сама поймешь, насколько можешь позволить себе красивые жесты.

— Я тебя услышала, — салютую банкой. — Хорошее пиво.

— Я кому говорил, врот, на пол, ска, не плевать⁈ — орет кому-то Еж за две комнаты от меня.

— Всегда плевали и будем плевать, нах!

— А ну, ска, пшел за тряпкой, ять, и все тут вытер!

— Ну почему-у?

— Потому что Соль не любит, когда заплевано, вот почему, ска. Бего-ом!

Господи, милота-то какая! У меня теперь нет более верного рыцаря, чем Еж. Он рьяно строит всех вести себя хорошо… уж как он это понимает. Например, не разбрасывать грязные шмотки по спальне, а поглубже запихивать их под койки — а то вдруг я увижу и расстроюсь.

Больше полусотни маленьких снага — это, конечно, ад. Три наших правила худо-бедно работали, до совсем уж беспредела не доходило. Но кое-чего мы в спешке не учли, и теперь это со страшной силой аукалось. Например, воспитанники не видели ничего плохого в том, чтобы уйти тусить к друзьям или на природу на день, на два, на пять — в общем, пока вконец не оголодают. Впервые недосчитавшись детей перед отбоем, я чуть не поседела от ужаса; но потом пришлось смириться с этой реальностью, и в итоге мы запретили самовольные отлучки только младшей группе, остальных просили хотя бы предупреждать. Что поделать — тяга к свободе необыкновенно сильна в расе, созданной изначально для рабства.

Радовало одно: половое созревание у снага наступает не раньше семнадцати. В теории мы и живем подольше, чем люди; вот только снага редко умирают от старости в сто десять лет.

Российская Империя вообще особым детоцентризмом не страдала, особенно в отношении маленьких снага. Живы — и ладненько, а какие там у них права, как соблюдаются — всем плевать. При желании мы могли бы открыть хоть подпольные бои малолетних гладиаторов; по слухам, городской приют чем-то подобным вовсю промышлял, и никому особо не было дела. Какими бы плохими воспитателями ни были мы, в городском приюте в любом случае еще хуже, а других вариантов у этих детей нет и не предвидится.

Вообще, если так присмотреться, живут в Империи намного хуже, чем в России моего мира. А казалось бы, здесь-то страна не распадалась дважды в двадцатом веке. Наверно, дело в том, что в семнадцатом году у них тут нормальной человеческой революции не было, только какие-то дурацкие разборки магов-пустоцветов с полностью инициированными. А если народ не борется за свои права — откуда они появятся? Ладно, быть может, здесь все еще впереди. Особого почтения к Государю Императору народные массы не демонстрируют, а к его опричникам горожане относятся с более или менее тщательно скрываемой враждебностью. Прорыв жуков, когда государево войско бросило обывателей на произвол судьбы и отправилось прикрывать административные кварталы, популярности ему не добавил. Так что, может, полыхнет еще наш край света… Но вряд ли прямо сегодня.

Сегодня меня заботят более насущные проблемы. Честно говоря, педагог из меня выходит так себе: я постоянно ору на детей и хаотично раздаю затрещины. Звучит чудовищно, но к этому они привыкли дома и такой язык понимали лучше всего. Иногда мы просто тусовались вместе: гоняли мяч с пацанами, красили волосы и ногти с девочками постарше. Я приносила пальчиковые краски или живых улиток малышам и возилась с ними часами. Бывало, мы просто бесились — устраивали кучу-малу, верещали, кидались подушками.

Но больше всего детям понравился театр теней — он стал нашим любимым занятием и главным моим рычагом воздействия: я отменяла спектакли в те дни, когда случались особенно крупные драки или другое безобразие. Честно говоря, не любила это делать, потому что спектакли были еще и тренировкой для меня: постепенно я научилась удерживать и изменять пять-шесть крупных теней одновременно. Иногда мне удавалось слепить из тени плотный, почти материальный клубок; но я не представляла себе, для чего это может понадобиться.

Всей моей педагогической осознанности хватало лишь на то, чтобы не заводить любимчиков — хотя с одними детьми мне было интереснее и проще, чем с другими, я старалась этого не показывать. По существу я оказалась для них кем-то вроде старшей сестры — хотя даже не всех до сих пор запомнила по именам. Но за каждого из них я готова была сражаться до последнего — вот так просто.

Токс оказалась лучшим педагогом, чем я: внимательным, терпеливым, ровным. Воспитательницы молились не нее — она утихомиривала разбушевавшуюся малышню одним строгим взглядом. Настоящая Мэри Поппинс… кстати, в этом мире почему-то не было написано такой книги.

Мадам Кляушвиц продолжала выручать нас с кухней; ее еда была причиной, по которой дети все-таки возвращались в Дом после своих скитаний — возможно, единственной. Когда я, смущаясь и робея, спросила, какую она хотела бы получать зарплату, мадам едва не испепелила меня взглядом. Семья Кляушвицов достаточно состоятельна, и Катрина просто… нашла себе дело по душе.

За всеми этими хлопотами ей стало совсем не до переживаний по поводу отношений с Борхесом — и именно поэтому, наверное, они пошли на лад. Честно говоря, я упустила момент, в который решившаяся уже похоронить себя вдовой мадам Кляушвиц вдруг преобразилась во взволнованную невесту. Однажды она просто реквестировал меня в свой будуар и передала трем суровым гномихам, которые принялись меня вертеть, щупать, сокрушенно цокать языком и опутывать сантиметровыми лентами. На мое отчаянное «что происходит?» мадам Кляушвиц соизволила пояснить, что я назначена одной из двенадцати подружек невесты и мне по этому случаю сошьют розовое платье. Розовое? К моей нежно-зеленой коже? Я даже открыла рот, чтобы возразить, но взгляд счастливой невесты заставил меня стушеваться. Возражать мадам Кляушвиц — это вам не против орды жуков выступить с парой пистолетов и не логово главного бандита Сахалина штурмом брать в одну харю; тут стальные яйца нужны, а я же девочка!

Ленни тянул свою лямку безропотно: целыми днями развозил детей и грузы, чинил компьютеры, которые малышня разносила за считанные часы. Программировал он по ночам, а спал… наверное, никогда. Я поймала себя на том, что стала принимать как должное его постоянное молчаливое присутствие и поддержку. С задушевными разговорами он никогда не лез, и однажды, когда в ночи мы вернулись с продуктовой базы и закончили разгрузку машины, я спросила:

— Ленни, а скажи… тебе-то оно зачем? Токс, детский дом, я… От нас же проблемы одни. Жил же ты как-то себе спокойно до этого всего?

Ленни запускает пальцы в бороду и застенчиво улыбается:

— Знаешь, мама моя говорит — Твердь, она же круглая. Когда Токс появилась из ниоткуда, вся в раздрае, бухающая, как последний снага… извини… я, конечно, растерялся. Но подумал — это ведь сейчас оно так, а как потом обернется? Все ж таки мастер-друид Инис Мона… Может, если ей сейчас помочь, она как-нибудь выкарабкается, а потом… знаешь, у эльфов память долгая, и быть благодарными они умеют… иногда, — Ленни густо краснеет. — Может, не в нашем поколении, а в следующем, ага. Видишь, я все-таки кхазад, хоть и дурной… Потом появилась ты, тоже из ниоткуда, и Токс пить бросила почти. А дети… они же вообще не виноваты ни в чем. Как-то так.

Очень хочется обнять Ленни — просто так, от избытка чувств — но не уверена, что застенчивый гик оценит этот жест.

— А потом, ты видела… У Токс уже зеленая полоса на браслете. Процентов девять, а то и все десять.

Замираю. Как странно, я же совсем забыла в последнее время об этих чертовых алгоритмах добра… А ведь они важны, чтобы Токс отбыла наказание, мы смогли уехать на Инис Мона и там мне помогли связаться с мамой… Я же скучаю по маме. Не то чтобы мне была нужна мама в моем возрасте — но ведь я нужна ей. Но ведь это значит, что Дом, дети… придется их бросить? Словно они — всего лишь средство? Нет, так нельзя! Но… как тогда?

Над нами дамокловым мечом нависает 1 сентября и перспектива школы. Я оделась в белую рубашку и три дня убила на мытарства по коридорам муниципального управления образования. Конец оказался немного предсказуем: все чрезвычайно сочувствуют моим сироткам, понимают ситуацию, и в целом всей душой за все хорошее и против всего плохого, однако ни одна приличная школа не согласилась принять несколько десятков маленьких снага. «Поймите, у нас образцово-показательное заведение, мы не можем учить этих отсталых снага вместе с нормальными детьми», — сокрушенно сказала дама в кружевном воротнике. «Ну и пошла ты нах, сука образцово-показательная», — ответила я и хлопнула дверью, утвердив репутацию снага как невоспитанных и невыносимых созданий. Ничего мои снага не отсталые, мы просто взрослеем медленнее, чем люди…

Итого нам не оставалось ничего, кроме снажьей школы номер семнадцать, которую в народе называли не иначе как отстойник. И запретить подопечным ходить в школу я не могу — даже в Империи с ее наплевательским отношением к детям такого нам все же не спустят. Я решила расспросить Юдифь Марковну, как обстоят дела в отстойнике.

— Ничего доброго, — спокойно ответила отставная сотрудница милиции. — Драки стенка на стенку, повальное воровство, наркотики… Если месяц там обходится без летальных исходов среди учащихся, его считают удачным.

— Шик-блеск… Похоже, все наши усилия по воспитанию маленьких снага после первого же «учебного» дня пойдут насмарку. А чтобы учить их прямо в Доме, нужен педагогический коллектив. Мы бы переоборудовали холл под класс, я бы как-нибудь извернулась и достала деньги на зарплаты… Вот только нормальные учителя к нам не идут, они предпочитают учить чистеньких деток из приличных семей.

Юдифь Марковна невозмутимо смотрит на меня сквозь очки в металлической оправе:

— Пожалуй, я знаю, где мы могли бы найти педагогов. Им даже зарплату платить не придется, они уже на казенном содержании.

— И что, они согласятся пойти работать к нам? В орду маленьких снага?

— Уверяю вас, эти педагоги находятся в таких местах, что согласятся выйти оттуда хоть в клетку к медведям. Я говорю об отбывающих наказание преступниках, заслуживших условно-досрочное освобождение. Могу позвонить паре-тройке бывших коллег, и работу у нас сделают условием этого освобождения.

— То есть как, наших детей будут учить преступники⁈

— Преступление преступлению рознь… Разумеется, я не предлагаю принимать на работу убийц и насильников. Но есть же, например, экономические преступления малой и средней тяжести… Впрочем, вы директор, вам и решать.

Юдифь Марковна смотрит на меня так, что хочется отчего-то спрятать руки между коленей. Не знаю, кстати, отчего все считают меня директором… как-то само так получилось. Ну и да, мне ли тут в белом пальто стоять… Как говорят авалонцы, «надо бы слезть с высокой лошади».

— Отлично! Я побеседую с ними как только так сразу. Пока займемся переоборудованием холла под класс.

Все эти хлопоты поглощают меня полностью — разве что к Алику иногда успеваю забежать и тогда уже остаюсь у него на ночь, чтобы вечернее того-этого заполировать утренним. С тоской иногда вспоминаю времена, когда целыми днями могла без дела шататься по городу и проматывать деньги на все, что только попадалось на глаза. Жизнь, конечно, стала труднее… но, если честно, интереснее. И чувство вины за первую смерть гнетет меньше.

Единственный за месяц выходной я провожу с Токс — мы едем на автобусе на взморье, которое я мысленно уже называю «нашим местом». День именно такой, какие я люблю больше всего — высокое белое солнце скрыто легкими облаками. Гуляем, для вида изображая сбор ингредиентов. Смеемся, болтаем о всякой ерунде. Замечаю зигзаг тропинки, спускающейся в каменистую бухту. Все лето у моря, а ни разу не купалась! Встаю в красивую позу и сигаю с почти отвесного склона. Хватаюсь за выступающий корень и проворачиваю «солнышко» — назад, вперед, снова назад. Прыгаю на скальный выступ, а оттуда уже на пляж, дважды слепив сальтуху в полете. Иду по пляжу колесом, в движении скидывая обувь и одежду. Выделываюсь, в общем, как могу. До чего же надоело постоянно быть взрослой…

Забегаю в море и тут же с визгом выскакиваю на камень — вода холоднющая! Я-то думала, и почему никто не купается… Но если я чего решил, то выпью обязательно! Собираюсь с духом, прыгаю в волны и делаю несколько мощных гребков… к берегу. Открыли купальный сезон — и немедленно закрыли!

Токс невозмутимо спускается по тропинке. Скептически смотрит на меня:

— Не думала, однако, что снага может стать еще более зеленой…

Пока я, стуча зубами, одеваюсь, Токс собирает сухой плавник и наскоро разводит костерчик. Оказывается, у нее спички с собой были! Восемьдесят лет жизненного опыта — не кот начхал.

Поджариваем, насадив на палочки, захваченные из дома бутерброды с сыром. Растягиваюсь на черных вулканических камнях. Как же давно не было, что не надо никуда спешить и ни о чем волноваться…

Токс смотрит на серые волны. Удивительный у нее талант — вписываться в пейзаж так, словно она была здесь всегда, словно любое место было несовершенно до ее прихода, а теперь стало наконец тем, чем должно быть. Вот я вроде бы привыкла жить с эльфийкой как с соседкой по комнате, мы каждый день мелочевку всякую стреляем друг у друга, иногда ругаемся по ерунде, вроде кто опять налил воды в мыльницу… Но ведь это сюр полный — эльфийка и орчанка. Ну правда, если так подумать — кто она и кто я? В легендах, которые Токс рассказывает деткам, эльфийские и человеческие герои полны яркой индивидуальности и высокой трагедии, даже у гномов бывают интересные судьбы, но уруки всегда — темная враждебная масса, а снага не упоминаются вовсе… ну что там, рабы какие-то.

— О чем ты сейчас думаешь? — спрашивает Токс.

Неожиданно… Не в ее это обыкновениях — лезть с личными вопросами.

— О тебе… О нас с тобой. Как так получилось, что… ну, все вот так. Как-то оно… неравновесно, что ли.

— Неравновесно, — спокойно соглашается Токс. — У тебя чистая душа и благородное сердце, ты не совершала преступлений. И все-таки появилась в сумерках моей жизни. Твоя дружба сделалась светом, который сияет там, где погасли все другие огни. Если бы не ты, я бы пропала, сломленная чувством вины и отчаянием. Меня тревожит только одно…

— Что?

— Вдруг я не смогу отблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня.

Кошусь на браслет на лодыжке Токс. Зеленую полоску уже видно явственно. Она совсем короткая, но понемногу растет.

— Слушай, ну… Как бы то ни было, нужно тебя освободить — и как можно скорее. С дубликатом браслета получилось чего-нибудь?

Токс качает ногой, на которой носит свою тюрьму.

— Я собрала его, и Ленни скопировал код на свой компьютер. Но взломать этот код ему не под силу — и не из-за недостатка мастерства. Код обладает абсолютной защитой, он не изменится, пока не будут исполнены прошитые в нем условия. Если активировать код на втором браслете, он просто будет работать в паре с первым.

— Давай посмотрим, что как пойдет. Не будем, как говорится, бежать впереди паровоза. Мне нужно связаться с родными… с мамой. Но этот сумасшедший детский дом… На кого мы его бросим? Хотя я не знаю, насколько оно все серьезно для тебя…

— Серьезнее некуда, Соль. Мы имеем дело с предсмертной волей. В нашей культуре она ненарушаема, понимаешь? Умирающий, кем бы он ни был, может оставить последнюю волю, и ее обязаны выполнить те, на кого она пала. Поэтому в прежние времена раненых врагов добивали быстро… Эльдары относятся к судьбе не так, как другие разумные.

— А в чем разница?

Токс ворошит дрова в костерке. Смотрю на ее лицо через россыпь искр.

— Мы не переоцениваем значение собственных выборов. Что предначертано, то осуществится. От нас зависит, насколько достойно мы это примем. Это называется — Meliniel ar Nínquen, а на языке проклятого Арагона — amor fati. Любовь к судьбе. Хотя во все времена были те, кто пытался избежать своей судьбы. И были герои, которые бросали судьбе вызов. Чаще всего это вело к гибели.

Потягиваюсь:

— Дай угадаю. К гибели народов?..

— По-разному. Кому какая судьба выходила. Часто именно те, кто боролся с судьбой, оказывались самыми ярыми ее исполнителями. А не пора ли нам выдвигаться? Автобус через сорок минут.