Слепой стрелок

19 Изнутри

— Вы не волнуйтесь, — Скрипач ласково, насколько это было возможно, улыбнулся. — Мы вас не обидим.

Она не ответила, только, кажется, еще сильнее вжалась в стену кабины, да костяшки пальцев на обеих руках побелели от напряжения, потому что одной рукой девушка вцепилась, что есть сил, в поручень, а второй — в рукоятку носилок.

— Мы просто хотели поговорить, — продолжил Скрипач. — Видите? Мы стоим тут, и просто разговариваем. Без вашего разрешения не сделаем ни шагу. Клянусь.

— Только поговорить? — переспросила она. — И всё?

— А нужно что-то ещё? — спросил Ит.

— А разве нет? — спросила она с легкой растерянностью.

— Ну… не знаю, — Скрипач пожал плечами.

— Страшно, — вдруг сказала она. — Господи, как же страшно.

Лицо её, и без того бледное, сделалось едва ли не серым, зрачки расширились. Она учащенно, неглубоко дышала, и смотрела сейчас куда-то за их спины — Ит оглянулся, и обнаружил, что стоят они, оказывается, у запертой задней двери кабины.

Но…

Кабина сейчас выглядела дико — потому что размером она была примерно как физкультурный зал в какой-нибудь школе. При этом пропорции предметов сохранялись адекватными, но пространство между функциональными, или, если угодно, настоящими вещами заполняли сейчас элементы, которые… Ит задумался. Безусловно, это было что-то техническое, что-то, вроде бы являющееся частью машины, но при том — абсолютно алогичное и абсурдное. Угол, в котором сидит девушка, например. С одной стороны находятся носилки, на которых лежит тело… это тема для отдельного исследования, пожалуй, это мы пока оставим. Итак, угол. Справа от девушки — носилки с телом, слева — искореженная выстрелом, заклиненная дверь машины, а вот дальше… дальше начинается стена, которая состоит из всего подряд. Это и детали двери, и куски стекла, словно бы вырастающие из металла, и держатели, в которых находятся фрагменты кислородных баллонов, куски кофров для медикаментов, далее появляется еще один кусок двери, потом почему-то участок пола кабины, непонятно каким образом оказавшийся на стене; ещё дальше — окошечко в кабину водителя, крошечное, руку не просунешь, с разбитым стеклом, снова полки, снова куски и детали оборудования, вырастающие прямо из стены. Потолок в кабине низкий, и, по идее, лампа внутреннего освещения должна быть одна, но ламп несколько, они раскиданы по потолку без всякой системы, часть из них светит пусть и в полсилы, но ровно, часть — мигает, словно подача питания на них то и дело прерывается.

Ну и сама девушка, конечно. Она выглядит крошечной, потерянной, и всё равно, её отлично видно в углу кабины, то есть прячется она зря, потому что прятаться здесь, по сути, негде. Выглядит… пожалуй, невзрачной. Совсем невзрачной. Негустые светлые волосы, забранные в растрепанный хвостик, белесые брови, маленькие глаза невнятного цвета — то ли серые, то ли болотные. Одета в форму, точнее, в форменную рубашку, брюки, и берцы. И рубашка, и брюки перемазаны чужой кровью, и руки в крови, уже подсохшей, и щека. Кажется, она поправляла испачканной рукой волосы, из хвостика выбилась прядка. На лице — не просто страх, нет. Это отчаянный, инфернальный ужас. Безнадежность. Полная и абсолютная.

А еще в кабине звучит музыка. Тихо, но вполне различимо. Та самая музыка.

— Вас ведь Варвара зовут, да? — спросил Скрипач.

— Д-да, — она кивнула. — Варвара. Варя Агапова. Говорите тише, иначе они услышат.

— Кто — они? — спросил Скрипач с подозрением.

— Тени, — она отвернулась. — Вон же, разве вы не видите?

Взгляд её был обращен сейчас к фрагменту окна кабины; окна, входящего в стену под каким-то очередным немыслимым углом. Стекло, впаянное в металл.

— Туман, — сказала она шепотом. — Туман, и тени в тумане. Они идут за мной. Идут за мной.

На Ита и Скрипача девушка больше не смотрела.

— Варя, скажите, как вы оказались здесь? — спросил Ит. Этот вопрос был в данной ситуации начисто лишен смысла, но Варвара, против ожидания, ответила.

— Как-то оказалась. Я не знаю. Не помню. Я должна быть здесь, но там же тени, и мне надо прятаться. Они поймут.

— Что поймут? — нахмурился Скрипач.

— Где я. Они узнают, где я.

Скрипач посмотрел на Ита, тот едва заметно пожал плечами.

— Варвара, а вы знаете, где находится это самое «здесь»? — спросил он.

— Нет, — ответила она без особой уверенности. — Но мне кажется, вы должны это знать.

— Почему? — спросил Скрипач.

— Ну, потому что вы — это они, наверное…

Музыка сработала. Причем так, как не ожидал вообще никто. Потому что попали они в кабину, минуя все предыдущие проходы. По словам Альтеи, локация кардинально изменилась, и теперь представляла собой эту самую кабину, которая занимала всё пространство. Той части локации, по которой они ходили раньше, больше не существовало.

При первом входе контакта не получилось, потому что девушка, сидящая в углу, рядом с носилками, говорить с ними не пожелала, точнее, она закрыла лицо руками, и замерла, начисто игнорируя обращенные к ней вопросы. Второй вход дал результат уже получше — она назвала своё имя, но после этого замолчала снова. Сейчас, во время третьего входа, и получился этот несуразный диалог, смысл которого, если вдуматься, сводился пока что к нулю. Но уже хоть что-то, хоть так. Она хотя бы не молчит. Нужна какая-то иная тактика, говорила Берта, просматривая записи предыдущих входов. Думайте. Ищите варианты.

— Мы — это кто? — спросил Скрипач с интересом.

Она слабо пожала плечами.

— Я не знаю, — голос упал до шепота. — Вы похожи, очень. На мои сны. А как это называется, я не знаю.

Ит присел на корточки, знаком приказав Скрипачу сделать то же самое. Так они оказывались на одном уровне с девушкой, и давали ей понять: мы не опасны, мы вообще сидим, и нападать не собираемся.

— Мы как-то называемся? — поинтересовался Скрипач. — Вот непосредственно мы, двое?

— Ну да, — она, кажется, немного расслабила руки, но всё ещё продолжала держаться за поручень и за носилки. — Вы должны как-то называться. Но я не знаю, как.

— Ясно, — покивал Ит. — То есть вы знаете что-то про нас двоих?

— Нет, по-моему, не знаю, — она покачала головой. В голосе у неё появилась неуверенность. — Я знаю, что вы есть. Что вы должны быть. И некоторые другие знают, вроде бы. Наверное.

— Другие кто? — не понял Скрипач.

— Ну, другие, — она снова пожала плечами. — Разные другие люди. Или они не люди?

— И тени знают? — уточнил Скрипач.

— Может быть, — она подняла голову. — Откуда мне знать, о чём знают тени. Но как вы попали сюда? Здесь же закрыто. Они заперли меня в машине. Я просила не запирать, но разве меня послушают… Как вы вошли?

— Понятия не имеем, — признался Ит. — Сперва заиграла музыка, а потом мы оказались здесь. Сейчас тоже играет музыка, — добавил он. — Та же самая. Откуда здесь музыка, Варя?

Кажется, этот вопрос попал в точку — потому что девушка слабо улыбнулась, едва заметно, и ответила:

— Я попросила. Они сказали — одну твою песню, только одну, в сборник. Они не хотели, ругались, но на одну я их уговорила.

— Кого? — Скрипач прищурился.

— Ну, их, — она, наконец, отпустила поручень, и слабо махнула рукой. — Их, двоих. Водителя и врача. Они слушали другую музыку, я такую не люблю.

— И что же они слушали? — с интересом спросил Ит.

— Шансон, — она поморщилась. — Слишком просто, и голоса некрасивые. И темы неприятные. Я не люблю шансон. А они не любят оперу. Но я упросила добавить одну песню, которая нравится мне. Они согласились на одну.

— Шансон может быть весьма приятным, — заметил Скрипач. — Смотря кто поёт.

— Не может, — упрямо ответила девушка. — Он некрасивый. Грубый. Голоса пошлые, злые какие-то. И без техники, только и могут, что орать и хрипеть. Это плохая музыка. Без души.

— Ну, другие люди чувствуют там душу, наверно, — заметил Скрипач. — Но тут вам лучше знать, конечно. Мы не очень разбираемся в музыке, а вот вы, видимо, в ней понимаете. Да?

Она пожала плечами, на лице её появилась тень сомнения.

— Кажется, да, — сказала она без особой уверенности. — Не помню. Я люблю хорошую музыку. Оркестры… вы знаете, что бывают очень разные оркестры, которые работают с оперными певцами? Они отличаются. Разное качество инструментальных групп, разные дирижеры. Я умею различать оркестры на слух. А вы умеете?

— Нет, — покачал головой Ит. — Мы не умеем. А кто вас научил слушать музыку, Варя? Или вы сами?

— Нет, я не сама, — она глянула куда-то в сторону. — Мама. Она научила. Она умеет слышать музыку, мне до неё далеко. Чтобы слышать, нужен талант, а у меня его нет. У неё есть. Жалко…

— Что жалко? — не понял Скрипач.

— Что я такая получилась, — она опустила голову. — Бездарная. Во всём. Я бы хотела быть талантливой, как мама. Но мне не дано. Я никуда не гожусь.

В кабине в этот момент потемнело, часть лампочек на потолке разом погасли. Остались гореть лишь три — над головой Варвары, над Итом и Скрипачом, и… рядом с искореженной боковой дверью.

— Ну что вы такое говорите, — как можно спокойнее произнес Ит. — Вы умеете слушать. Эта ария, которая сейчас играет… она прекрасна, как мне кажется. И вы слушаете её. И понимаете. Разве нет?

— Я её не поэтому слушаю, — ответила Варвара, поднимая голову. — Как вы думаете, что такое молитва?

Ит и Скрипач переглянулись.

— Молитва — это когда верующий обращается к богу с какой-то просьбой, или благодарит его за что-то, — ответил Скрипач.

— Нет, — покачала головой Варвара. — Не так. Молитва — это когда кто-то кричит, а его не слышат. Хотя… сейчас меня всё-таки услышали. Почему-то.

— Мы? — Ит опешил. Скрипач посмотрел на Варвару с удивлением.

— Конечно, вы. Вы же пришли, — пояснила она. — Я так ждала. Всю жизнь ждала, и вот, я вас вижу. Значит, вы услышали. Вы здесь.

Лампы под потолком разом засветились — все вместе.

— То есть для вас эта ария была… молитвой? — спросил Ит.

— В некотором роде, — Варвара отвернулась, с опаской посмотрела на крошечное разбитое окошко, ведущее в кабину водителя. — По крайней мере, я так думала. Сейчас понимаю, что молиться можно вообще как угодно, но раньше мне казалось, что в этой арии для молитвы самые верные слова, и самая правильная музыка. Жалко только…

— Что именно жалко? — спросил Ит.

— Они сейчас придут, — Варвара опять оглянулась на окошко. — Я не дослушаю. Опять.

— Но как они войдут сюда, дверь же заклинило, — заметил Скрипач.

— Для них это не препятствие, — голос Варвары изменился, он стал звучать глухо и отрешенно. — Я не хочу, чтобы они приходили. Пожалуйста. Можно, чтобы они не приходили…

Лампы на потолке гасли одна за другой, вскоре осталась только та, которая была над головой самой Варвары, прочие же потухли. Большая часть кабины скрылась в полумраке.

Скрипач беспомощно глянул на Ит — потому что ответа на заданный Варварой вопрос не существовало.

— А они уже приходили? — спросил Ит. — Вы точно знаете, что они придут?

— Да, — она всхлипнула. — Они приходили, как же вы не понимаете. Тысячи раз они приходили, не давали послушать двенадцать раз, и так больно, так больно… надо было считать сначала, как-то иначе… Я же в аду, да? Это же ад? Я была такая плохая, что я за это теперь в аду? И они приходят и приходят, и я в этом аду, и выхода нет… кабина… всегда эта кабина… только сейчас… изменилось…

— Что изменилось? — спросил Ит, хотя и так уже пронял, что она ответит. И не ошибся.

— Вы, — она плакала, пытаясь вытереть рукавом лицо, но слёзы всё бежали и бежали из покрасневших глаз. — Я же делала… прятала… потому что знала, что вы… есть…

— Прятала что? — спросил Скрипач.

— Своё сердце в вашей груди, — ответила она. — Мои нитяные человечки. Я всё хоронила и хоронила своё сердце, раз за разом.

— Зачем? — спросил Ит.

— Потому что это тоже больно, понимаешь? — она понурилась. — Знать, и чтобы никому ничего нельзя говорить. Ничего. Совсем. Мама… она бы меня убила, если бы узнала.

— Давай по порядку, — попросил Ит, снова усаживаясь на пол, но уже не на корточки; он сел по-турецки, Скрипач, понявший, что Ит сообразил всё верно, сел рядом. — С самого начала. Ты — Варвара Агапова, медсестра…

— Разве это начало? — с горечью спросила она. — Это уже конец.

— В смысле — уже конец? — нахмурился Скрипач.

— Это уже когда я умерла, — ответила она буднично. — А начало было другое. Странно, что вы не знаете.

Её не любили. С самого детства её просто тривиально и буднично не любили. И мать, которая родила ребенка лишь для того, чтобы удержать непутевого мужа, но не удержала, не любила её. И бабушка с дедом, которым нежданная внучка была просто не нужна, не любили. И другая родня, седьмая вода на киселе. Бабушка как-то сказала — вот если бы мальчик, тогда, может, и сошлось бы что, а девка, ну что, девка, ни о чём, и ни про что.

И Варя так и росла — ни о чём, и ни про что. Мелкая, невзрачная, некрасивая, неумная. А ещё была бедность. Оглушающая, безнадежная какая-то бедность, в которой не было просвета, и не было которой ни конца, ни края. Варя видела, как другим удается иной раз выбраться из нищеты, но эти, которым удавалось, они были, как бы сказать… Да просто лучше. Гораздо лучше, красивее, удачливее, значимее, чем серая мышь по имени Варя, и такая же серая мышь, которой была Варина мама. Другим, которые красивее и лучше, всё давалось легче. В разы легче. А Варе с малых лет приходилось ох как вкалывать, чтобы быть просто одетой, обутой, и относительно сытой. Мать работала в больнице, и Варя с двенадцати лет там же, в этой больнице, проходила сперва практику, во время которой мыла полы, а по вечерам крутила ватные тампоны для процедур, а потом — снова крутила, и снова мыла, но уже как студентка, потому что поступила в училище. С непререкаемо-строгой матерью в плане работы приходилось непросто. Потому что, например, если какой-то больной совал Варе в карман халата шоколадку, мать всегда требовала немедля эту шоколадку вернуть, потому что взятки брать — это ниже нашего достоинства. Ей и самой ни деньги не предлагали, ни вкусности. Не брала. Почему? Видимо, считала, что это нехорошо. Варя с ней никогда про такое не разговаривала. Нельзя и нельзя, и что тут обсуждать-то. Мать признавала только «честные деньги», те, которые получала, работая от звонка до звонка. Или, на худой конец, подрабатывая вечерами. Иное — было под запретом, низко, вульгарно, незаконно…

Единственной отдушиной в этой беспросветности была музыка. Правда, музыка тоже подчинялась строжайшим материнским правилам, но Варя очень быстро разобралась, что там, внутри музыки, даже она, никчемная, может найти свой уголок, и стала убегать в музыку, как в неведомые никому земли, чтобы никто не нашел; убегать — на свободу. Как-то ей удалось заработать не плеер, дешевенький, простенький, а потом — в качестве издевки парни из их двора подарили ей перемотанные изолентой наушники, но издевка не удалась, потому что наушники эти, ещё и с плеером, стали для Вари дорогой в неведомые края, где сама она была иная, и мир был иной, и были в этом мире…

— Я кукол делала, — она говорила тихо-тихо, еле слышно. Лампы на потолке начали загораться, и вскоре в кабине стало совсем светло. — Сперва надо добыть проволоку. Сложно её достать, но я нашла одно место, где её кто-то выкидывал, и несколько раз забирала оттуда кусочки подлиннее. Делала каркас. Потом на каркас наматывала нитки. Обязательно надо было брать рыжую нитку и чёрную. Обязательно. Это символ.

— Символ? — спросил Скрипач с интересом.

— Ну, конечно, — она улыбнулась. — Символ того, что должно быть — два. Я наматывала нитки, потом делала сердечко, и вшивала им… туда… — она прижала руку к груди. — Чтобы знали, что моё сердце вечно с вами. Но кукол нельзя было оставлять дома. И я к тому моменту знала, что вы не придете, поэтому…

Поэтому сперва Варя стала их прятать. Но только сперва.

— И где ты их прятала? — спросил Скрипач.

— Да где придется. Под деревьями, у дома, в кустах, в щелях между плитами на дороге. Потом… потом я поняла окончательно, что ко мне никто не придет. Что мои чувства мёртвые, и что я никогда не увижу, не встречусь, не узнаю. Что я не нужна. Почему-то. Тем, кого я видела во сне, я не нужна.

— Нам? — спросил Скрипач.

— Ну… — она замялась. — Да, наверное. Наверное, вам. Не нужна ведь?

Скрипач не ответил. Ит тоже промолчал. И она восприняла это молчание совершенно определенно — иначе и не могла воспринять, по всей видимости.

— Вот, — она покивала. — Конечно, я была не нужна. Я глупая, но не до такой же степени. И я стала хоронить.

Раз за разом, год за годом, гуляя с чужой, непослушной, и не очень умной собакой — она хоронила. Их, и себя. Свои надежды, свою любовь, всё то, тайное, невысказанное, скрытое — она относила в пойму, и закапывала, где получалось. Главное, чтобы никто не видел. Так и вышло. Никто и не увидел. Ни разу.

— Я была очень осторожной, — сказала она. — Всегда смотрела по сторонам. Мало ли кто что мог подумать. Мне не хотелось, чтобы они что-то подумали.

— Они? — спросил Скрипач.

— Люди, — Варвара поморщилась. — Я не хотела, чтобы что-то подумали люди. И чтобы они что-то увидели.

— А музыка? — спросил Ит.

— А, ну да. Я всегда хоронила их под музыку. Вот под эту самую. Не знаю, почему, но так было надо.

— Для чего? — Ит нахмурился.

— Я же говорю, не знаю, — она вдруг улыбнулась. — Как хорошо, что вы пришли. Очень устала быть одной в этом аду.

Лампы под потолком снова мигнули.

— Варвара, а ты открывала им уже эту дверь? — спросил Скрипач.

— Нет, я не открывала. Они сами… это очень больно, — она сгорбилась, и снова стала какая-то совсем маленькая, или это пространство кабины незаметно увеличилось чуть ли не вдвое. — Я помню, как они заходили. Почему-то всегда помню, как они заходили сюда. Они зайдут. Но не насовсем.

— Это как? — не понял Скрипач.

— Они заходят, стреляют в меня. А потом я снова сижу на полу, и снова играет моя музыка, — Варвара затравленно посмотрела на Скрипача. — Я не знаю, как это, почему это. Они не выпускают меня.

— Или ты не выпускаешь себя, — беззвучно произнес Ит, но Варвара его услышала.

— Нет, это не я, — возразила она, но возразила как-то неуверенно. — Это туман, наверное. На улице ведь туман, там, за дверью. Наверное, ни они, ни я не могут найти дорогу в тумане.

— Ты не будешь против, если мы зайдем к тебе ещё раз? — спросил Ит, вставая.

— Нет… не знаю… наверное, не буду, — ответила она шепотом. — Вы приходите, только потом. Они меня сейчас убьют, а вы потом приходите. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул Ит.

— Сюр какой-то, — Берта зябко передернула плечами, словно ей внезапно стало холодно. Очень холодно. — Понятно, что нужно идти ещё, вы ведь ничего толком не выяснили. Слушайте, а тело на носилках?

— А что — тело? Лежит, — Скрипач вздохнул. — Ты нам предлагаешь его осмотреть, что ли?

— Рыжий, заканчивай ёрничать, — попросила Берта. — Вы проговорили с ней в общей сложности полтора часа, и не узнали толком ничего.

— А что именно мы должны у неё узнать? — спросил Ит. — Она говорит то, что знает. Подскажи вопросы, если ты понимаешь, про что её нужно спрашивать. Только предупреждаю сразу, слова «итерация» она знать не может, и никаких маркеров или наводок дать потому не сумеет, — предупредил он. — О чём с ней говорить?

— Молитва, — вдруг сказала доселе молчавшая Эри. — Бертик, она слово в слово повторила то, что я тебе сказала на бульваре, ты заметила?

— Заметила, — кивнула Берта. — Да, этот маркер, по всей видимости, действительно работает именно как молитва. Но странно другое. С какой радости ария из мюзикла здесь стала работать — вот так? Варвара вкладывает в неё какой-то особый смысл, получается?

— Видимо, да, — кивнул Ит. — А вы обе разве нет? Вы же её тоже слушаете, не первый день подряд, замечу. Почему?

— Ну, мы никакого особого смысла в неё вроде бы не вкладывали, — Берта задумалась. — Просто музыка понравилась, не более того.

— Да сейчас, — Эри невесело усмехнулась. — Мы с тобой эту вещь тоже восприняли, как молитву. И никак иначе. Кажется, Слепой Стрелок нас таким образом здесь зачем-то посчитал, если ты понимаешь, о чём я. Поэтому система и заработала.

— Он нас встроил в систему? — Берта опешила. — Нет, ну что ты. Это невозможно.

— Почему? — спросил Фэб.

— Да потому что мы обе, для начала, тут вообще пришельцы, по сути. Схема уже нарушена. Далее — мы никак, никоим образом не можем быть завязаны на ту потенциальную пару, которая теоретически могла оказаться здесь, но в результате погибла на Тингле. К тому же, если вы не забыли, эта пара вообще не должна была быть воссоздана, потому что являлась искаженной, следовательно, ни о какой инициации нас двоих, и ни о каком включении в процесс не может идти и речи, — твёрдо сказала Берта. — Стрелок создает свою картину только из местных элементов.

— Или нет, — заметила Эри.

— Ты можешь доказать обратное? — прищурилась Берта.

— А ты можешь доказать то, что сказала только что? — точно так же прищурилась Эри.

— А вот и не подеретесь, — радостно произнес Лин.

— Может, и подерутся, но позже, — заметил Скрипач. — Слушайте, девочки, давайте признаем очевидное — это всё пока что недоказуемо. Но лично у меня большие сомнения в том, что вы можете стать частью местной системы. Хотя бы потому что вы обе уже инициированы двумя другими системами. Разве что вы её обманули, но не более того.

— Вот! — торжествующе подняла палец Берта. — Логично и правильно. Давайте не будем торопиться с выводами, пожалуйста.

— Хорошо, — кивнул Ит. — Давайте не будем. И давайте вы подкинете нам идеи про вопросы. Потому что мы не можем сообразить, что и как у неё спрашивать. Вы сами уже посмотрели, как она отвечает, и что там внутри происходит, поэтому…

— Там происходит один и тот же момент, в котором она застряла, — заметила Эри. — По крайней мере, мы видим это именно таким образом. Поэтому спрашивать, думаю, будет правильно именно о моменте.

— Нет, не так, — покачала головой Берта. Она уже утратила напускную веселость, и стала серьезной. — Вы не заметили разве? Она очень хочет из этого момента выйти. И, с высокой долей вероятности, её выход и будет для нас правильным ответом.

— Хм… — Скрипач задумчиво посмотрел на жену. — То есть она должна построить итерацию… оттуда? Я не очень понял, — признался он.

— Пока что неясно, — Берта задумалась. — Равно как и ряд других моментов, но об этом позже.

— Знаете, что меня зацепило? — спросила Эри. — Её история очень похожа на мою. Мама, строгая и довольно злая, никчёмность, то, как она скрывала то, о чём знала. Нет, мы разные, но сходство есть, согласитесь.

— Есть, — тут же кивнул Скрипач. — Но, кажется, она при жизни была довольно слабым наблюдателем, если вы понимаете, о чём я. Может быть, конечно, мы ещё не всё от неё услышали, но она даже внешность тех, кого видела во сне, не описала. А по идее должна была. Я не прав?

— Она, скорее всего, стесняется, — предположила Эри. — И потом, она видит вас, и… как бы так сказать… наверное, она опишет вас. Хотя, может быть, если задать ей вопрос иначе, что-то и получится.

— Иначе — это как? — уточнил Фэб.

— Спросите её про сны, — предложила Эри. — Вот прямо конкретно: расскажи, что за сны ты видела. Скорее всего, она расскажет что-то действительно интересное и важное. Я, по крайней мере, так думаю.

— Боюсь только, что эти сны ни на шаг не приблизят нас к тому, что мы ищем, — мрачно заметила Берта. — Нам нужно построить две, как минимум, две, итерации. Точнее, найти две точки в пространстве. Пятый, ты что-то хотел сказать?

— Угу, — кивнул тот. — На всякий случай мы просмотрели те миры Контроля, которые находятся в граничащих с этой областью кластерах. Так вот, ни один из них даже теоретически не смог бы принять экипаж Сэфес, который здесь бы получился.

— Не поняла, — покачала головой Берта.

— Мы рассуждали так. Из этого мира потенциальный экипаж мог попасть либо в мир, эквивалентный Окисту, либо в мир Контроля, верно? Нецикличных миров, пусть даже гипотетически подходящих под критерии Окиста, мы в пределах досягаемости не нашли. Это раз. Два — миров, эквивалентных Орину, мы не нашли тоже. Отсюда следует два вывода. И оба нам категорически не нравятся. Первый вывод: итерации находятся на недосягаемых для нас в данный момент позициях. Второй вывод: итераций просто не существует из-за того, что пара была искаженной, и они не были построены в принципе.

— Да, звучит не очень весело, — согласилась Берта. — Но, кажется, ты хотел сказать что-то ещё?

— Хотел, — кивнул Пятый. — Есть третий вариант, но он фантастический. Итерации могут идти по Сфере, а в этом случае мы, как Контроль, бесполезны, потому что область нашей компетенции ограничивается только нашим Кругом.

— По Сфере? — безмерно удивилась Берта. — Погоди-погоди. До этого момента в наших рассуждениях ничего про Сферу не было, да и быть не могло. Ты же понимаешь…

— Я понимаю, что ничего не понимаю, — покачал головой Пятый. — Равно как и ты, признай очевидное. Что ты сказала о временной задержке?

— О какой задержке? — с подозрением спросил Ит.

— Расхождение времени в локации с реальным, — ответила Берта. — Ничтожная задержка, в пределах погрешности. Собственно, Альтея и ответила, что это погрешность.

— В какую сторону? — спросил Скрипач.

— Вы пробыли в пространстве локации на миллионную долю секунды больше, чем время реальности. А просчитано время было как реальное. Причем это было на втором входе, все остальные входы синхронизированы полностью, — Берта пожала плечами. — Если кто-то думает, что я не обратила на это внимания, этот кто-то ошибается. Альтея до сих пор делает сверку, никаких сбоев больше нет, и, кажется, не предвидится.

— Спасибо, успокоила, — хмыкнул Скрипач. — Почему раньше не сказала?

— Потому что смысла нет, повторяю, это допустимо. И это уже было, во время той же реакции Блэки. Мы попадали с Эри в подобную ловушку в локациях, и не раз. Эри, помнишь, как мы ходили по кинотеатру, и смотрели в фойе всякие безделушки? — Эри покивала. — Там расхождение было гораздо больше, причем ловушка оказалась не только временная, но и пространственная. Сейчас картина была ровно такая же, только замедление времени локации было в разы меньше, и не стало систематическим.

— Ясно, — кивнул Ит. — В любом случае, если такое повторится… выводите нас вручную, сразу же.

— У тебя предчувствие, что ли? — спросил Фэб с подозрением.

— В том-то и дело, что нет, — Ит вздохнул. — Нет у меня никакого предчувствия. Проявись у меня сейчас моя чёртова интуиция, я бы отнесся к этому всему иначе. Тут другое. Понимаете, я вот о чём подумал, — Ит поднял голову. — Этическая, так сказать, сторона вопроса. Если я что и чувствую, так это то, что Варвару надо каким-то образом оттуда освободить. Как? Пока непонятно. Но просто на секунду представьте себе: она раз за разом проходит момент собственной смерти. Она застряла в этой кабине, и не может выбраться. Куда угодно. В посмертие, на Берег, в новое перерождение — неважно. Она уж точно не заслужила того, в чём находится. Вы согласны?

— С этим трудно не согласиться, — Берта вздохнула. — И, да, наша версия о том, что они, кажется, умерли не полностью, оправдывается. В локациях присутствуют они сами, а не созданные Альтеей на основе генома или истории юниты. Сущность, с которой вы общаетесь, самая что ни на есть настоящая Варвара Агапова. То есть то, что от неё осталось. И локация — это её частично сохранившиеся воспоминания. На счёт свободы — согласна. Будем думать.

— Дальше мы что делаем? — спросил Скрипач. — Давайте определяться с планом. Время же.

— Дальше… — Берта задумалась. — Пока вы там, посмотрите локацию Алге Рауде. Во-первых, наберем статистику, хотя бы немного, во-вторых, либо подтвердим, либо опровергнем теории, о которых только что говорили.

— Ладно, — согласно кивнул Ит. — Сегодня мы ложимся спать, а завтра заглянем, в таком случае, в гости к Алге. Потому что нельзя делать выводы по ситуации только на основе того, что мы увидели в локации Варвары. Может быть, картина будет иной.

— Вот и проверьте, — заключила Берта.