Сливовое дерево

Глава десятая

В сумерках того же дня на улице напротив дома Кристины четверо вооруженных эсэсовцев выкрикивали указания. На соседней улице тоже работала группа военных. Из-за рупоров голоса накладывались друг на друга, отдавались эхом в узких улочках с каменными домами, и разобрать отрывистые фразы было трудно.

— Achtung[50], граждане! — гаркали громкоговорители. — Выходите на митинг! Оставаться дома запрещено! Вы обязаны явиться на городскую площадь ровно в восемь часов!

В половине восьмого Кристина и ее родные взялись за руки и вместе с другими жителями города направились к площади. Все настороженно озирались по сторонам, теряясь в догадках, для чего их собирают. На площади покрикивающие солдаты загоняли стариков, женщин и детей за металлические ограждения, пока все сограждане не оказались притиснуты друг к другу так, что яблоку негде было упасть. Мария крепко ухватилась за руки бабушки и дедушки, а мутти взяла Карла на руки. Кристина посадила Генриха себе на спину и зацепила согнутыми руками его колени. Семья старалась держаться вместе, в то время как сотни растерянных людей пихались и теснили друг друга, не в силах расслышать крики своих близких в грохоте сапог, барабанов и военных маршей. Целое море факелов бросало на собравшихся колеблющийся свет, оранжевое пламя двух костров лизало небо, озаряя красно-белые нацистские знамена, растянутые на фасадах зданий позади сцены.

Когда они прошли вперед, насколько было возможно, и Кристина прочитала брошюру, которую всем выдавали у выхода на площадь, ее и без того бешено стучащее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Черно-желтая обложка со звездой Давида гласила: «Wenn du dieses Zeichen siehst» — «Когда ты видишь этот знак». Далее на нескольких страницах объяснялось, что евреи развязали войну против немецкого народа, но вермахт приложит все усилия, чтобы сорвать их коварные замыслы. В конце провозглашалось, что все еврейское племя — это организованное преступное сообщество и что еврейская угроза исчезнет только тогда, когда во всем мире еврейский род будет искоренен.

— Что там? — прошептал Генрих ей на ухо.

— Да так, — произнесла Кристина. «Клеветническая агитка, — ответила она про себя. — Очередное вранье нацистов».

Мать держала сложенную брошюру в руке, но еще не читала ее, Мария скрутила трубочкой и зажала в кулаке свою, а также бабушкину и дедушкину. Кристина осторожно осмотрелась по сторонам, не видит ли ее кто, затем смяла ненавистную книжицу в руках, бросила на землю и растоптала каблуками. Она уже потянулась, чтобы забрать и мамин экземпляр, но тут музыка остановилась, словно кто-то заметил ее преступление. Кристина замерла и приготовилась к тому, что один из солдат станет протискиваться через толчею, чтобы арестовать ее. Но ничего не произошло. Затем улар тяжелого колокола огласил площадь.

Толпа замерла в молчании, слушая, как массивные колокола собора Святого Михаила отбивают восемь часов, и каждый звон эхом отдавался на запруженной людьми площади. Как только отзвучал последний удар, военный оркестр грянул Horst-Wessel-Lied[51], взревели трубы и вступил хор гордых вдохновенных баритонов. Строй из тысяч солдат в черных касках понес через площадь винтовки с серебряными штыками и нацистские знамена, от грохота сапог под ногами у Кристины сотрясалась земля, словно пульсировала сама планета. С безупречной слаженностью движений солдаты выстроились шеренгами перед помостом, высоко задрав подбородки и вскинув руки в нацистском приветствии. Их каски находились на одном уровне, словно это были ряды одинаковых оловянных солдатиков. Кристина заключила, что их, видимо, намеренно подбирали по росту и комплекции, чтобы действо производило должное впечатление.

С десяток других солдат расхаживали по отгороженным веревками проходам в толпе, вскинув руки и следа за тем, чтобы каждый делал тот же самый жест. Кристина, стиснув зубы, подняла руку. В конце ряда, в котором она стояла, произошло какое-то смятение, и раздался женский крик. Кристина увидела, как солдат сграбастал мужчину за воротник и стал выволакивать из толпы, а женщина цеплялась за его рукав. Изящный венец из седых кос на голове бедной женщины напомнил ей об убитой горем фрау Шмидт, хотя Кристина не поручилась бы, что это хозяйка кафе.

После того как отзвучал нацистский гимн, на помост вышли четыре офицера и десяток солдат в галифе и высоких сапогах. Пламя костров отражалось в медалях на офицерских кителях, и казалось, что обнажены бьющиеся кровоточащие сердца военных. Они повернулись на каблуках, вскинули руки в приветствии, и на сцену явился сутулый приземистый человек с черными усами.

— Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil! — стала скандировать толпа.

По коже Кристины побежали мурашки. Она не верила своим глазам. На сцене стоял Гитлер. Толпа с завыванием гудела, этот рев усиливался и походил на вой ветра во время дикой бури. Гитлер был ниже ростом, чем Кристина себе представляла, и даже отсюда она могла видеть его брюзгливый рот. Солдаты в проходах хлопали и выкрикивали приветствие, побуждая публику действовать так же, и придирчиво озирали толпу — не вздумал ли кто-нибудь уклоняться. Когда они проходили вдоль рядов собравшихся, толпа выбрасывала вверх руки и аплодировала, вставая на цыпочки и вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть фюрера. Среди аплодисментов и криков «ура» Кристине почудилось улюлюканье. Гитлер склонил голову, приложил кулак к груди и застыл неподвижно, ожидая, когда уляжется ажиотаж. Только когда наступила полная тишина, он поднял голову и начал речь.

— Мои соотечественники и товарищи, народ Германии! Ныне три великих нищих объединились[52], и теперь мы посмотрим, кто одержит верх в этой борьбе — те, кому нечего терять, но есть что приобретать, или те, кому есть что терять, но нечего приобретать. Ибо что надеется приобрести Англия? Что надеется приобрести Америка? — он потряс кулаком в воздухе. — У них так много богатств, что они не знают, как всем этим распорядиться. Мы ничего не сделали ни Англии, ни Франции. Мы ничего не сделали Америке! — Гитлер воздел руку над головами людей на площади. — Тем не менее нам объявили войну. Теперь вы должны, учитывая всю предысторию, понять меня. Однажды я сказал слова, не понятые другими странами. Я сказал: «Если война неизбежна, я предпочту вести ее сам». Не потому, что жажду славы, наоборот, я не признаю такой славы, в моих глазах это вовсе не слава. Если провидение сохранит мне жизнь, то я прославлюсь миротворческой деятельностью, ибо все же намереваюсь бороться за мир. Но если судьба уже распорядилась так, что я должен следовать неисповедимой воле рока, тогда я могу хотя бы просить провидение доверить мне груз этой войны, возложить его на меня. Мне он по плечу! — гаркнул оратор, колотя себя кулаком в грудь.

Кристине не доводилось бывать в театре, но она предполагала, что именно так разыгрываются трагедии. Она стала оглядываться вокруг, изучая лица людей, — ей было интересно, замечает ли кто-нибудь еще, как злодейский дух Гитлера проступает в его властной речи и утрированных жестах. Из-за красных и черных отсветов, плясавших на обращенных вверх лицах, прочитать их выражения было невозможно. И в мозгу Кристины возник жутковатый образ толпы погибших душ, стоящей у врат ада.

Гитлер продолжал:

— Я не стану уклоняться от ответственности. Ежечасно я буду возлагать на себя этот груз, нести все обязанности, как если бы я всегда исполнял их. Я обладаю огромным авторитетом среди населения. Люди знают меня. Им известно, что перед войной я строил необъятные планы. Они повсюду видят признаки начатой работы, а кое-где и свидетельства ее завершения. Я знаю, что немецкий народ доверяет мне. И я счастлив сознавать это. Но также немецкий народ может быть убежден в одном: пока я жив, 1918 год никогда не повторится! [53] — он посмотрел в небо, отступил от трибуны и опустил голову, зажав руку, которой только что жестикулировал, под мышкой другой руки и слушая рев толпы. Затем он выпятил грудь и выступил вперед, подняв над головой кулак. — Англичане и американцы будут атаковать наши города — мы сотрем их города с лица земли. Они сбросят на нас три тысячи килограммов бомб мы за один раз сбросим триста тысяч! Теперь вас, граждан Хессенталя, родина призывает на службу…

Мария широко раскрытыми глазами смотрела на сестру. Руки Генриха, обвитые вокруг шеи Кристины, одеревенели. Его ноги крепко стискивались вокруг ее талии. Ей хотелось бы сказать что-нибудь им в утешение, чтобы они не боялись бомбежек, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Три тысячи килограммов бомб? За один раз? Она подумала о деревянной двери овощного погреба, нескольких метрах пронизанной корнями деревьев земли над крышей убежища. Как же они выживут? Внезапно у нее помутилось в голове, и, опасаясь, как бы не уронить Генриха, она крепче ухватила ноги брата.

Гитлер на сцене сменил тему:

— Какое бы решение вы ни принимали, подумайте о том, как поступил бы фюрер. Согласуется ли ваш поступок с национал-социалистической совестью германского народа. Еврейский юнец часами напролет выслеживает ничего не подозревающую немецкую девушку, только и ждет удобного случая, чтобы совратить ее. Он мечтает отравить ее кровь и выдернуть ее из лона народа. Евреи ненавидят арийскую расу и жаждут подорвать ее культуру, чтобы господствовать в мире. Совершаются ли какие-либо непристойности или преступления без участия евреев? Гражданами государства должны быть единственно представители германской нации. А представители германской нации — только те, в чьих жилах течет немецкая кровь. Их не придется предупреждать, и молитва этого слуги дьявола, желающего наказать Европу большевизмом, не осуществится, но скорее осуществятся наши молитвы. Бог наш, дай нам силу сохранить свободу для детей и внуков, не только для себя, но и для других народов Европы, ибо сегодня мы ведем эту войну не только ради немецкой нации. Это война ради благополучия всей Европы, а в конечном счете — всего человечества.

Кристина почувствовала, как в ее руку скользнула дрожащая рука матери. Она повернулась к мутти. Глаза мамы были безжизненными.

— Пойдемте домой, — захныкал Карл. — Мне тут не нравится.

Кто-то хлопнул Кристину по плечу. Поначалу она не обратила внимания, решив, что это Генрих. Но вдруг сильная рука схватила ее за плечо, и девушка обернулась. Над ней возвышался эсэсовец с бесстрастным лицом. Кристину охватил приступ паники. Она взглянула на мать, которая тоже встревожилась и смотрела на дочь, разом побледнев и широко распахнув глаза.

— Фройляйн, — отрывисто сказал солдат, — идемте со мной.

— Куда? — Кристина пыталась различить выражение его глаз под глубокой тенью от каски. — Что я сделала?

Генрих перестал держаться за шею сестры и сполз вниз по ее спине. Мать с такой силой схватила дочь за руку, что Кристина чуть не вскрикнула.

— Вас выбрали для особого поручения, — отчеканил эсэсовец. — Когда все закончится, вы вернетесь к своей семье.

Кристина бросила взгляд ему за спину на ряд завороженных людей. Два других солдата стояли в проходе с группой юных блондинок, большинство из которых были в форме Союза немецких девушек.

— Но я… — начала Кристина.

— Пререкаться не советую, — отрезал солдат. — Следуйте за мной.

Рука мутти бессильно упала, и Кристина пошла сквозь толпу за фигурой в черной униформе. Горожане отступали в сторону, давая дорогу, пристальные взгляды выражали любопытство и жалость. В группе девушек Кристина узнала двух из класса Марии, одна жила на ферме на краю города, другую она встречала на железнодорожной станции — та тоже забирала военную форму для починки. Солдаты провели их всех по проходам к стене военных, выстроившихся перед сценой.

— Что такое происходит? Зачем нас выбрали? — спросила Кристина у девушки впереди нее.

— А разве ты не знаешь? — удивилась та. В ее голосе звучало воодушевление. — Только взгляни на нас: мы превосходные образчики арийской расы!

К ним подскочил солдат:

— Не разговаривать!

По пути на сцену Кристина заметила рыжеволосую девушку, стоявшую по другую сторону веревки. Когда она подошла ближе, та обернулась, и Кристина ясно увидела ее лицо. Это была Кати, она улыбалась и размахивала миниатюрным флагом. Увидев, как группу ее ровесниц ведут к фюреру, Кати нахмурила брови и помрачнела. Она сложила руки на груди и стала осматривать каждую с ног до головы, словно оценивая, почему выбрали их, а не ее. Узнав Кристину, она приняла невозмутимый вид, но Кристина успела увидеть, как у подруги исказилось лицо.

Солдаты выстроили девушек в ряд перед сценой и велели стоять прямо, ноги вместе, подбородки повыше, и улыбаться. Кристина стояла последней в ряду. Позади них Гитлер делал очередное заявление.

— Арийские девушки, которых вы видите, — подлинное сокровище германского государства. Оберегайте их от злодеев, мечтающих похитить их немецкую непорочность. Это будущие матери высшей расы!

Толпа зарукоплескала, солдаты вытянулись по стойке смирно и рявкнули: «Heil Hitler!». Оркестр снова заиграл военный марш, и Гитлер стал спускаться по лестнице с краю сцены, маша и улыбаясь восторженным массам. Четверо орденоносцев последовали за ним. Начиная с другой стороны шеренги, Гитлер жал руку каждой девушке и покровительственно трепал ее по щеке.

Сердце у Кристины подпрыгнуло к горлу, а пламя костров, казалось, вот-вот опалит ее затылок. Она искала в толпе свою семью, но разглядеть лица среди сонмища людей было невозможно.

Гитлер уже стоял всего в метре от нее. Кристина невольно уставилась на его одутловатое лицо и дряблую шею, колеблющуюся, как варенец, когда он тряс девушкам руки. Тонкие губы напоминали Кристине рольмопс. Он приближался к ней, бубня каждой девушке одну и ту же фразу. На плакатах фюрер выглядел совсем иначе: гладкая кожа и широкий подбородок. Его всегда изображали высоким, но на самом деле он был одного роста с девушками, имел тщедушную грудь и покатые плечи.

Когда Гитлер оказался напротив нее и протянул руку, у Кристины пересохло во рту. На мгновение она оторопела. Он вытаращился на нее голубыми глазами. Кристина заметила, что один из них больше другого, словно левая часть мозга лезла вон из глазницы и выталкивала глазное яблоко наружу. Кристина не шевелилась, и губа фюрера дернулась, натянутая улыбка начала сползать с лица. Девушка заметила, что один из офицеров направился к ней, готовый сграбастать нарушительницу за преступление. Наконец она опомнилась и быстро сунула руку для рукопожатия. Гитлер схватил ее теплой потной ладонью. Волна отвращения пробежала по всему телу Кристины, и она с трудом подавила порыв отдернуть руку. Когда он потянулся к ее щеке, девушка едва не отшатнулась.

— Вы — сущность германской нации, — провозгласил Гитлер, и его кислое дыхание обожгло Кристине ноздри, словно кто-то открыл стоящий у ее ног мешок гнилой картошки. — Я лично приглашаю вас примкнуть к нашей организации Lebensborn[54]. Третий рейх не пожалеет никаких расходов, чтобы помочь немецким девушкам вместе с замечательными молодыми людьми из СС выполнить их долг и пополнить высшую расу арийскими младенцами. Пусть родина гордится вами. Мы ведем эту войну ради вас. И мы выиграем ее, в этом можете не сомневаться.

Поначалу Кристина хотела только, чтобы Гитлер отпустил ее руку, но затем схватила ее крепче, борясь с искушением рвануть его ближе, чтобы плюнуть ему в лицо. Фюрер вытаращился на нее невидящим взглядом и закончил свое заученное приветствие. Но когда Кристина не отпустила руку Гитлера, его мутный взгляд прояснился и он пристально взглянул на нее. «Ты сгубил миллионы человеческих жизней, — пронеслось у нее в голове, в то время как она смело смотрела ему в лицо. — Погоди, ты поплатишься за это. Гореть тебе в аду, убийца». И он как будто услышал ее мысли: плечи Гитлера отпрянули, подбородок вздернулся. Он издал короткий звук, похожий на ворчание роющего нору животного, потом засмеялся и с большим энтузиазмом затряс руку Кристины.

— Я ценю ваше преклонение, фройляйн, — крякнул он. — Но мне пора отправляться по делам. Я, видите ли, важная персона, — он снова усмехнулся и взглянул на офицера, который стоял рядом с ним и тоже смеялся.

Кристина отпустила руку Гитлера и потупила взгляд. Людское скопище ликовало. Около фюрера остановился черный кабриолет «Мерседес-бенц» с нацистскими знаменами, шофер вышел и открыл дверцу. Гитлер еще раз улыбнулся ряду девушек, развернулся и забрался в автомобиль. Он стоял в машине с высоко вскинутой рукой, возбуждая исступленную чернь. После того как кабриолет выехал с площади и исчез в узком переулке, один из офицеров жестом позволил девушкам разойтись.

Кристина ринулась по проходу к своим родным. Под звуки военного оркестра солдаты стройными рядами прошагали с площади, жители стали расходиться. Кристина увидела бабушку, дедушку, мутти и Марию, которые спешили к ней, таща за собой отстающих Карла и Генриха.

— Как ты, дочка? — заботливо спросила мутти.

— Со мной все хорошо, мама, — успокоила ее Кристина. — Мне очень хочется домой.

Мария взяла сестру под левую руку, а Карл ухватился за правую. Кристина вздрогнула и отшатнулась.

— Не тронь меня, — произнесла она и пошла вперед.

Позже, когда все легли спать, Кристина прокралась на кухню в ночной рубашке, шерстяном свитере и теплых носках. После митинга началась буря, и казалось, что зима пошла по второму кругу. Ветер выл и барабанил в ставни, дождь, словно ледяными пальцами, стучал в стекла. Кристина зажгла свечу и поставила ее возле раковины, потом подошла к печи и потрогала чайник. Он еще не полностью остыл, но ей нужна была вода погорячее. Она открыла дверцу печи и бросила внутрь полено, надеясь оживить умирающий огонь, затем поискала в буфете и нашла жесткую щетку и кусок хозяйственного мыла. Налила в раковину немного холодной воды и принялась ждать, расхаживая туда-сюда по кухне.

Через несколько минут из носика чайника стали вырываться клубы пара. Кристина стянула свитер и закатала рукава ночной рубашки. Половину горячей воды от вылила в раковину, намочила руки и щеку и начала щеткой взмыливать на коже резко пахнущую пену. Вернувшись домой после митинга, она помыла руки и лицо, потом еще раз, перед тем, как переоделась ко сну, но этого было мало. Она все еще ощущала потную руку Гитлера в своей руке, его липкие пальцы на своей щеке, как будто его мерзкие прикосновения опоганили, отравили ее. Девушке чудилось, что его пот перемешивается с ее собственным, что тлетворная скверна впитывается в ее кровь и разъедает тело и душу. Словно сам дьявол наложил на нее руку, и теперь на ней лежит неотвратимое проклятие. Она закрыла глаза и, скривившись, изо всех сил терла кожу, а слезы уже собирались пролиться из ее глаз. Щетка царапала ее, мыло жгло мелкие ссадины. Через несколько минут Кристина подошла к печи, снова взяла чайник и вернулась к раковине. Как раз когда она собиралась окатить кипятком руки, в кухню вошла Мария.

— Что ты делаешь?! — в ужасе воскликнула она и вырвала у сестры чайник. — Прекрати! Ты обваришься!

— Bitte, — всхлипнула Кристина. — Я почти закончила. Ничего не случится.

— Nein! — Мария поставила чайник на плиту. — Ты повредилась в уме?

— Мне надо смыть с себя эту гадость.

— Он обычный человек, — твердым голосом произнесла Мария. — Конечно, низкий человек, но в нем нет ничего сверхъестественного. Он не может навредить тебе простым прикосновением! Он не колдун!

— Почем ты знаешь?! — сквозь слезы воскликнула Кристина. — Он околдовал стольких людей! Как еще он мог завоевать такое количество сторонников, несмотря на все свои злодейства? — Кристина и сама понимала, что ее слова — чистое безумие. Но знала она и то, что Марии можно довериться.

Мария взяла Кристину за руку и повернула к раковине.

— Давай я помогу тебе. Но чур не лить на себя кипяток, — она спустила из раковины мыльный раствор, налила немного свежей холодной воды, добавила чуть-чуть горячей, а затем осторожно ополоснула щеку и руки сестры. — Ну вот, вся исцарапалась, — хмурясь, посетовала она.

— Я ничего не чувствую, — заверила Кристина, послушно позволяя Марии смыть пену со своей раздраженной кожи. — Прости, что напугала тебя, я просто…

— Я понимаю, — остановила ее Мария. — Гитлер не только устроил безумное представление на сцене, он хочет убить того, кого ты любишь. Если бы он коснулся меня, наверно, у меня бы тоже ум за разум зашел.

— Danke, ты замечательная сестра, — поблагодарила Кристина. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Я тоже не представляю жизни без тебя, так что ты уж, пожалуйста, побереги себя. А если бы ты обожглась и подхватила инфекцию? Ты же знаешь: для гражданских медикаментов нет! Все идет на нужды фронта! — Мария с повлажневшими глазами достала из ящика буфета кухонное полотенце и бережно промокнула руки и лицо Кристины.

— Знаю, — кивнула Кристина. — Это было глупо. На меня что-то нашло.

Мария сжала губы, слезы заструились по ее лицу.

— Почему ты плачешь? — забеспокоилась Кристина. — Я уже пришла в себя, правда!

— Вижу, — Мария утерла рукой нос. — Мне страшно. Все время думаю, что же дальше будет.

Кристина обняла Марию за плечи, браня себя за то, что поддалась глупым фантазиям. Тлетворная скверна впитывается в кровь, надо же такое сочинить! О чем она только думала! Она нужна семье — малолетним братьям и младшей сестре. Она должна оставаться сильной, какие бы сумасбродные мысли ни лезли в голову.

— Все обойдется, — проговорила она. — Я всегда буду рядом. Мы все станем поддерживать друг друга.

— Обещаешь? — слабым голосом произнесла Мария.

— Обещаю.

— Поклянись.

— Свидетель Бог, включая всех, отмены нет, — поклялась Кристина. В голове у нее промелькнуло: можно ли давать клятву, когда не уверен, что сможешь ее сдержать?