Сливовое дерево

Глава тридцать шестая

Кристина ждала в зловонном пустом помещении с цементными стенами. Три жирные мухи жужжали вокруг голой заляпанной грязью лампочки, на цепочке свисавшей с потолка. Девушка сидела на краешке единственного стула С широкими подлокотниками, толстыми ножками и запятнанными кровью ремнями для пристегивания рук и ног. Солдат запер ее здесь, звук задвигаемого засова пронзил пространство, как выстрел. Кристина с колотящимся сердцем и дрожащими коленями неотрывно смотрела на клепаную стальную дверь и размышляла, не отправят ли ее в конце концов в женский барак. Ноготь вонзился в запястье. Если ее снова запрут в Дахау, она сойдет с ума.

Возможно, именно в этом и состоял план Штефана, и похищение отца было частью коварного замысла. Он ведь говорил ей, что американцы держат женщин в Дахау. Легче всего избавиться от свидетельницы, не запачкав собственных рук, — заставить американцев арестовать ее.

Чтобы не сидеть без дела, Кристина стала выбирать из отцовских писем самое подходящее. Должен же у американцев быть переводчик. Она просматривала размазанный текст в поисках строк, рассказывающих о пребывании отца на русском фронте. Время от времени через каменные стены просачивались приглушенные крики, словно исходившие из темных глубин океана, а затем раздавались страдальческие вопли. Кристина сосредоточилась на знакомых словах отцовских писем, стараясь отвлечься от этих звуков.

Подобрав самые красноречивые выдержки, она положила письма на сиденье стула и встала. Она была уверена, что прошло больше часа. Почему никто не идет? Девушка стала мерить шагами помещение, силясь не думать о пятнах на цементном полу. Комната пропиталась хорошо ей знакомым запахом смерти и крови, и чем дольше Кристина находилась в этом тесном пространстве, тем сильнее становился смрад. Какие богопротивные злодейства здесь совершались?

Станут ли американцы проверять ее имя в лагерных документах или позовут следователя, который допрашивает женщин? Не придется ли и ей вскорости кричать от боли? И что вообще здесь происходит? Должны быть другие способы привлечь виновных к суду.

Кристина снова села. В горле стоял ком. Война окончена. Почему же у нее такое чувство, что она еще продолжается?

Потом вдруг вспомнился Исаак. Не такой, каким она видела его в последний раз, доведенный до отчаяния и изголодавшийся, а улыбающийся, розовощекий. Он смеялся, утопая в лучах солнца и в водовороте падающих дубовых листьев. Она силилась ухватиться за это воспоминание, чтобы успокоиться, но идиллическую картинку то и дело нарушали, стирали и заслоняли образы сторожевых вышек и электрических заборов, словно яркие фотоснимки вспыхивали в темных уголках мозга. Будь Исаак жив, все сложилось бы иначе. Уж он-то нашел бы способ изобличить Штефана. Но Исаак умер, напомнила она себе, сгинул навсегда и никогда не вернется.

Наконец Кристина услышала звук ключа в замке и встала, положив трясущиеся руки на живот. Хоть бы солдат привел отца. Какое облегчение и удивление озарит его усталое лицо, когда он увидит дочь! Но вместо отца появился человек в гражданской одежде с блокнотом под мышкой. Он кивнул солдату в знак благодарности за то, что тот впустил его, вытащил из-за уха карандаш и направился к Кристине. Тонкое лицо поросло щетиной, темные коротко стриженные волосы имели тот же оттенок, что и потертая кожаная куртка. Кристина зажмурилась, не в силах поверить своим глазам. Должно быть, ее потрясенный ум играет с ней злую шутку. Но когда она снова открыла глаза, человек не исчез, а застыл на месте и взирал на нее в детском изумлении. Девушка отпрянула назад, натолкнулась на стул и уронила отцовские письма на грязный пол.

— Кристина? — произнес мужчина.

У нее подкосились ноги. Нет, она не могла ошибиться, это был его голос: его выговор, глубокий тон, то, как он произносил ее имя. Кристина покачнулась и чуть не рухнула на пол. Мужчина поймал ее за локти, подвел к стулу. Она вслепую нащупала сиденье и опустилась на него.

— Ты жив? — хрипло выдохнула Кристина еле слышным шепотом.

Исаак встал на колени и устремил на нее взгляд темных знакомых глаз. Голова Кристины кружилась, она отстранилась. Все переживания, связанные с утратой Марии, похищением отца и возвращением в Дахау, явно вызвали у нее галлюцинации. Если протянуть руку, она, конечно же, пройдет сквозь фигуру призрака. Неужели она все-таки потеряла рассудок? Но привидение снова заговорило.

— Это я, Кристина, — мягким голосом произнес Исаак. Он нежно прикоснулся теплой ладонью к ее щеке, и девушка испытала настоящее потрясение. — Как ты здесь оказалась?

— Но тебя ведь расстреляли! — воскликнула она. — Отвели в лес и расстреляли! Я слышала! Ты не вернулся оттуда!

— Все правильно. Меня расстреляли. Но я не умер.

— Как это возможно? — рыдала Кристина. — Я оплакивала тебя! Пролила море слез! Все это время, все эти недели я думала, что ты мертв!

— Знаю, — проговорил он печальным голосом, — прости меня.

Она приложила руки к своему лицу и попыталась ровно дышать, силясь уяснить смысл происходящего. Потом снова взглянула на Исаака.

— Где ты был? — вопросила она, сама удивляясь своему гневу. — Что ты делаешь здесь?

— Я прятался в лесу, — объяснил он. — Нас было пятеро, мы выжидали и прикидывали, безопасно ли выходить. Когда мы увидели американский флаг над Дахау, то пришли узнать, выжил ли кто-нибудь из наших близких.

— Почему ты не вернулся домой? Почему ты не вернулся ко мне?

— Я пытался, но американцы попросили опознать бывших охранников и офицеров, и они нуждаются в переводчике. Я согласился, потому что другого пути домой не было. Мне пообещали, что после суда меня отвезут куда я пожелаю, дадут одежду и деньги. Но кроме того я остался, чтобы найти охранника, убившего моего отца.

Наконец его слова начали доходить до ее сознания, и сердце Кристины стало биться ровно.

— Не могу поверить, — она протянула руки к его лицу. — Я думала, что потеряла тебя навсегда.

Исаак закрыл глаза, взял Кристину за руку, прижался губами к ее ладони и глубоко вдохнул, словно наслаждался запахом ее кожи. Он поцеловал пальцы Кристины, глядя на нее нежным любящим взглядом. Затем наконец порывисто заключил ее в объятия.

— Я так скучал по тебе, — голос его дрожал от слез. Он страстно привлек девушку к своей груди, спрятал лицо у нее на плече, его теплое неровное дыхание согревало ей шею. Она закрыла глаза, приникла губами к его щеке и ощутила жар его кожи. Опасаясь открыть глаза и обнаружить, что спала, Кристина притиснулась к нему, чтобы почувствовать, как бьется его сердце. Исаак крепче прижал ее к себе. Наконец долгие недели скорби растаяли в его сильных объятиях. Его губы страстно прильнули к ее губам. Спустя несколько мгновений он отстранился и взглянул на нее блестящими от слез глазами.

— Ach Gott, — проговорил Исаак, нежно поглаживая ее по щеке. — А я все гадал, удалось ли тебе выжить, и чуть не лишился рассудка. Лишь через несколько дней я набрался смелости, чтобы найти твое имя в лагерном архиве. Я бы не вынес мысли, что ты погибла из-за меня, и не смог бы без тебя жить. Когда я не увидел слова «скончалась» напротив твоего номера, то упал на колени и заплакал.

— Все это время ты был жив, — ответила Кристина. — Я должна была знать. Как же я этого не почувствовала?

— Теперь мы вместе, — успокоил он ее. — Все остальное не имеет значения, — он еще раз поцеловал ее в губы, на это раз сдержаннее. Затем взгляд его снова увлажнился. — Мои мама и сестра погибли.

— Я знаю. Сочувствую тебе, — она положила голову ему на грудь. — Мария тоже умерла.

— Ach nein, — он крепче прижал ее к себе.

Кристина утерла глаза и взглянула на Исаака.

— Знаешь, охранник, убивший твоего отца, может быть, уже мертв. Я видела, как некоторых эсэсовцев растерзали заключенные, а многих расстреляли американцы.

— Да, — кивнул он. — Но я должен попытаться. Я обязан ради памяти своей семьи привлечь извергов к суду, особенно этого. Но ты так и не сказала мне: что ты тут делаешь?

Она высвободилась из его объятий, достала два письма отца и трясущимися руками передала их Исааку.

— Я здесь тоже из-за своего отца. Его похитили. Штефан переодел его в эсэсовскую форму и сдал американцам, а те отправили его сюда. Я должна спасти отца. И надо найти кого-то, кто выслушает мои обвинения в адрес Штефана!

Исаак, наморщив лоб, внимательно просмотрел страницы.

— Не понимаю. Кто это — Штефан?

— Жених Кати. Он служил охранником в лагере. Я видела его в первый день, когда нас привезли в Дахау. Он спрятал свои документы и теперь сотрудничает с американцами.

— У тебя есть доказательства, что он не тот, за кого себя выдает?

— Nein, — вздохнула она. — Но Кати проговорилась, что у него черная униформа с серебряным знаком «череп и кости» на лацкане. Он угрожал мне: если я раскрою его, следующими пострадают мои мать и братья. По словам Штефана, в нашем городе есть и другие эсэсовцы.

— Тогда американцы правы, — проговорил Исаак. — Они считают, что многие эсэсовцы сожгли свои партийные билеты и смешались с солдатами регулярной армии. Некоторые даже пытались выдать себя за узников Дахау, переодевшись в лагерную робу. Целые полчища головорезов из войск СС заявляют, что их призвали против воли. Они все моложе сорока лет и утверждают, что являются бывшими лагерниками, которых заточили в Дахау как политических заключенных, врагов государства или солдат, отказавшихся повиноваться приказам или вообще воевать.

Внезапно у Кристины по коже побежали мурашки и ее охватил неотступный страх, что СС в любой момент может захватить власть в лагере и их с Исааком снова поместят сюда как заключенных. Она задрожала и положила ладонь на руку возлюбленного.

— Bitte, Исаак, скажи, что американцы послушают меня, скажи, что сможешь помочь моему отцу.

— Все, что мы можем, — это изложить твою историю полковнику Хенсли и посмотреть, что он ответит, — откликнулся Исаак. — Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы спасти твоего отца, но не буду тебя обнадеживать: американцы не склонны проявлять снисхождение ни к кому, кто воевал за Гитлера, в том числе и к солдатам регулярных войск вермахта. Лишь недавно отпустили совсем молодых ребят и стариков из Volkssturm. Не особо разбираясь, кто есть кто и какая на человеке вина, они отправляют тысячи военнопленных к французам и русским, и эти люди, возможно, уже никогда не вернутся домой. Пока я, видимо, смогу оградить герра Бёльца от перемещения в трудовой лагерь в другой стране, но, боюсь, ему придется остаться здесь до конца суда.

К горлу Кристины подкатил ком.

— Это все я виновата.

— Но у них ведь нет улик против него? Никаких свидетелей или документов, связывающих твоего отца с военными преступлениями. И выступление в его защиту двух бывших узников поможет оправдать его, — он снова сгреб Кристину в объятия и стал гладить сильными руками по спине. — Не волнуйся, он выдюжит. Я поговорю с полковником Хенсли, чтобы его содержали отдельно от остальных.

Она взглянула на него снизу вверх.

— Думаешь, Хенсли согласится?

— Не могу ничего обещать, но стоит попробовать. Те люди, которых ты видела в здании для допросов, и те, кого держат в поле, рассматриваются не как военнопленные. Эйзенхауэр[100] относит их к так называемым «разоруженным силам неприятеля». Вот почему американцы вольны делать что угодно. Часть пленных содержат в бараках. Не знаю, кто они такие и почему с ними обращаются лучше, чем с остальными, но жен, детей и невест эсэсовцев тоже держат там, в специально отведенном месте. Некоторым из бывших заключенных некуда идти, и кое-кто живет в казармах, а другие, вроде меня, в бывших помещениях охраны. Нас кормят и оказывают медицинскую помощь. Я постараюсь перевести твоего отца в бараки для военнопленных.

— Danke, — поблагодарила Кристина. — Не представляю, что бы со мной было, если бы не ты.

Исаак снова поцеловал ее, и она ощутила, как ее сносит, захватывает поток мыслей и чувств. Когда они разомкнули губы, она, вся дрожа от облегчения и нервного трепета, коснулась его лица.

— Ты так и не рассказал мне, как тебе удалось выжить.

Он печально покачал головой:

— Не надо тебе слушать это.

— Но я хочу знать. Я должна знать.

— Нас заставили копать траншею, — промолвил Исаак. — Потом выстроили у края. Когда начали стрелять, пуля задела мне руку и я упал в могилу вместе с остальными. Мне повезло — я оказался в предпоследней группе, почти на вершине кучи тел. Я задержал дыхание и прикинулся мертвым. После этого охранники стали нас закапывать. Должно быть, они торопились, потому что не особенно старались — слегка присыпали землей, а сверху накидали веток. Когда они ушли, я вылез из могилы и стал искать других выживших. Откопал четырех человек, почти без сознания и истекавших кровью, но без смертельных ранений. Мы убежали в лес и шли, пока нас не скосила усталость. В первую ночь чуть не замерзли насмерть и на следующий день построили себе лачуги из бревен, найденных на сгоревшей ферме. Под покровом ночи мы выскальзывали из убежища, чтобы украсть яблок и яиц, поискать в полях брошенные сухие початки кукурузы или оставшиеся в земле картофелины.

Кристина, онемев, ловила каждое его слово. Он нежно убрал ее короткие волосы с виска.

— Каждую ночь земля и небо словно вступали в сговор и внушали мне мрачные, тяжелые мысли, принуждали отказаться от сопротивления судьбе, толкали к смерти. Казалось, они хотят раздавить меня. Лишь безмолвная луна была к нам приветлива, а мысли о тебе придавали мне сил. Когда мы увидели американский флаг над Дахау и перестали слышать разрывы бомб и свист пуль, то поняли, что война наконец закончилась.

Исаак снова обнял Кристину, так крепко, что она не могла дышать, но ей не хотелось, чтобы он размыкал объятия. Постепенно она перестала дрожать. Наконец он отпустил ее, взял письма и повернулся к выходу.

— Пойдем отнесем это полковнику Хенсли и расскажем ему о Штефане.

Полковник Хенсли поднял руку, останавливая Исаака.

— Что он говорит? — спросила Кристина у Исаака.

— Полковник интересуется, что, по-моему, произойдет, если он будет верить каждой женщине, которая придет сюда и заявит, что ее отец, муж или сын невиновен. Он уже слышал подобные душещипательные истории сотню раз, и в лагере есть целый отсек из жен и невест эсэсовцев, рассказывающих то же самое. CC — преступная организация, и каждый, кто так или иначе причастен к ней, виновен. Военный трибунал начнется через несколько месяцев. Если твой отец ни при чем, его отпустят после суда.

— А что насчет Штефана?

— Нельзя арестовать его без веских оснований. Большинство нынешних заключенных взяли в плен в конце войны, и с тех пор они находятся здесь. Хенсли говорит, они не хватают людей, опираясь на домыслы. Нужны доказательства.

Кристина задохнулась от гнева.

— Скажи ему, что я была домработницей и кухаркой у начальника лагеря, коменданта Грюнштайна. Объясни, что я могу помочь опознать охранников и офицеров, но только если сначала он поможет мне.

После того как Исаак перевел это, полковник Хенсли встал и достал из черного металлического шкафа с выдвижными ящиками желтую папку. Снова сел, открыл папку, прочитал вслух первую страницу и выжидающе взглянул на посетителей.

— Комендант Грюнштайн здесь, — сказал Исаак Кристине. — Он сам сдался и сотрудничает со следствием. Подробно рассказывает о деятельности лагеря.

Кристина ахнула, и полковник удивленно вскинул брови.

— Комендант может опознать Штефана! — воскликнула она. — Штефана надо привезти сюда!

Исаак перевел, и они с полковником еще пару минут обменивались репликами. Кристине так хотелось узнать, о чем речь, что она чуть ли не закричала:

— Что? Исаак, что он говорит?

— Хенсли думает, ты должна предоставить им самим разбираться с этим делом. Он спросит коменданта, помнит ли тот Штефана Эйхмана, а там будет видно.

Девушка стукнула кулаком по столу полковника:

— Этого недостаточно! Штефан угрожал моей семье! Вы должны арестовать его!

Полковник насупился и откинулся на спинку стула, сцепив руки на животе. Исаак оттащил Кристину от стола и встал между ней и американцем.

— Успокойся, — сказал он. — Так мы ничего не добьемся.

— Я не позволю Штефану выйти сухим из воды, — проговорила Кристина. — Если что-то случится с моими отцом или матерью… — она села на стул напротив стола полковника и снизу вверх взглянула на Исаака. Горячие гневные слезы кипели в ее глазах. — Если придется, я убью его сама!

Исаак покачал головой и опустился на соседний стул, приглаживая сильными пальцами волосы.

— Прости. Жаль, что я не могу все уладить.

Кристина встала и, стиснув зубы и сжав кулаки, принялась мерить шагами комнату. Она задыхалась, горло перехватили рыдания, она пыталась бороться со слезами. В голове не укладывалось, что фатер расплачивается за войну, которую не приветствовал, в то время как Штефан, слепо и горячо преданный Третьему рейху и убивавший во имя гитлеровской идеологии невиновных, наслаждается свободой. И вдруг от спасительной мысли холодок пробежал по ее затылку. Она мигом повернулась к Исааку:

— Если мы не можем заставить американцев арестовать Штефана, то заставим Штефана попасть в руки к американцам.