Сливовое дерево

Глава двадцать вторая

Через десять минут они подъехали к баракам около железнодорожной станции.

— Выходите из машины! — заорал группенфюрер.

Исаак порывисто обнял Кристину.

— Прости, что я допустил это!

— Убери от нее лапы, грязный еврей! — взвизгнул группенфюрер.

Один из солдат оторвал их друг от друга, отстегнул наручники и пихнул обоих к заднему борту. Кристина упала, Исаак помог ей встать и поддержал ее, когда она перелезала через борт.

Когда оба оказались на земле, группенфюрер рявкнул:

— Я сказал, убери лапы!

Приклад автомата ударил Исаака в спину. Он попытался устоять, но ноги его подогнулись, и он упал, ударившись о задок грузовика. Исаак поднял руку к голове — за ухом бежала струйка крови. Кристина хотела помочь ему подняться, но не посмела из страха навлечь на него новый удар.

Под дулом автоматов их повели в длинное кирпичное здание железнодорожного депо. Войдя внутрь, они проследовали за группенфюрером в кабинет с кирпичными стенами, в центре которого за столом, как школьник за партой, едва умещался громадный гауптштурмфюрер СС. Расположенная слева от стола вторая дверь вела на платформу. Когда пленники вошли, верзила поднял глаза. Мощным лбом и широченной челюстью он напоминал быка. На стене над его головой висел парадный портрет Гитлера — красавца с царственной осанкой. Позади фигуры фюрера плыли облака, словно он был посланцем самого бога. На столе находились стопки бумаги, стакан с перьевыми ручками, черный телефон и небольшой люгер с коричневой рукояткой, лежавший на сложенной красной тряпице. Исаак и Кристина остановились перед столом, группенфюрер справа от Кристины, солдаты — позади. Гауптштурмфюрер встал и вперился в пленников взглядом. Форма чуть не трещала по швам на его плотном мускулистом теле.

— Я нашел нашего беглеца, — с ликованием в голосе доложил группенфюрер.

— А это кто? — гауптштурмфюрер вышел из-за стола, подошел к Кристине и прикоснулся к ее лицу внешней стороной пальцев.

— А это любезная подруга нашего беглого жида. Она прятала его на чердаке своего дома.

— Так-так, фройляйн, — обратился к ней верзила. — Я прекрасно понимаю, почему он положил глаз на такую красивую немецкую девушку, но вы-то, скажите на милость, что нашли в этом грязном еврее?

Кристина не отрывала взгляда от Исаака, стоя как можно ближе к нему, и тщилась представить, что они находятся наедине в саду на холмах. Но она не могла вспомнить ни яблоневых деревьев, ни зеленой травы, ни синего неба. В ее сознании рисовались лишь полосатые арестантские робы, исхудавшие узники, черные сапоги и падающие бомбы, бомбоубежища и товарные вагоны, набитые изможденными людьми. Исаак не смотрел на нее. Он опустил голову и уставился в пол. Кристина чувствовала каждую натянутую жилу на своей шее, каждую пылающую вену под кожей. Ее рука, касавшаяся его руки, горела огнем. Только бы он взглянул на нее! В ее груди собирался вопль отчаяния, готовый вырваться, как рой шершней из потревоженного гнезда.

Один из солдат подтолкнул их к стоявшей у стены скамье и велел сесть. Гауптштурмфюрер зажег сигарету и сел на край стола — толстая дубовая доска застонала под его весом. Затем он оторвал свою тушу от стола, подошел к Кристине, глубоко затягиваясь сигаретой, и провел рукой по ее волосам, плотно прижав ногу к ее бедру. Кристина посмотрела на Исаака. Тот тяжело дышал, глаза его налились кровью, на лбу взбухли вены. Струйка крови за ухом уже начала подсыхать. Гауптштурмфюрер бросил сигарету, растоптал ее и поднял Кристину на ноги. Он положил похожую на доску ладонь девушке на поясницу, вытянул ее руку в сторону и, напевая, стал покачиваться, прижавшись к ней грузным телом. Кристина бросила взгляд на группенфюрера. Его мясистое лицо побагровело. Сама тому не веря, девушка поняла, что тот ревнует.

Группенфюрер прочистил горло и громко произнес:

— Жаль, что этот еврей попортил такую красивую фройляйн. Мы могли бы приберечь ее для нашего дела. Но кому нужны жидовские обноски?

Солдаты сдавленно хохотнули. Гауптштурмфюрер фыркнул и посадил Кристину на скамью. Исаак взглянул на нее; лицо его было пунцовым.

— Вы как раз вовремя, — объявил гауптштурмфюрер. — Поезд на Дахау пройдет мимо в течение часа.

Кристина оцепенела. Дахау? Она почему-то полагала, что их оставят в здешнем лагере. Исаак говорил, что тут кормят. И есть отхожие места. И нет газовых камер. И крематория. Когда она услышала название Дахау, черный кинжал ужаса вонзился в ее грудь, и неимоверный страх обосновался там и пульсировал, посылая по венам взрывные волны, одновременно обжигающие и ледяные. Она осторожно придвинулась к Исааку, дрожа и обливаясь потом.

— Свободны! — скомандовал хозяин кабинета группенфюреру и солдатам. — Дальше я сам.

Группенфюрер зыркнул на арестантов так, будто хотел задушить их, но козырнул старшему по званию и вместе с двумя солдатами вышел. Гауптштурмфюрер зажег другую сигарету, снял фуражку, бросил ее на стол и сел. Он стал заниматься своими делами — подписывал бумаги, отвечал на телефонные звонки, время от времени брезгливо поглядывая на пленников. Кристина сложила под грудью руки, касаясь пальцами плеча Исаака. Исаак сидел, глядя в пол, опершись спиной на стену, понурив плечи, руки его безвольно лежали на коленях. По временам он обращал к ней полный сожаления взгляд. Она безмолвно отвечала ему, глазами умоляя не сдаваться. Воля к жизни — все, что у них осталось. Он однажды уже пережил заключение в Дахау, а ее отец — лагерь военнопленных в России. Необходимо поверить в то, что уцелеть можно, что еще не все потеряно. Потому что, если оставить надежду и не пытаться бороться, лучше подойти прямо сейчас к столу, схватить лежащий на красной тряпке пистолет и, недолго думая, порешить всех и застрелиться самой.

— Мы выдюжим, — прошептала она. — Мы должны выстоять.

— Не разговаривать! — гаркнул гауптштурмфюрер и хватил огромной лапищей по столу. Телефон и стакан с ручками задребезжали.

— Я люблю тебя, — сказала Кристина Исааку. — Кода все это кончится, у нас впереди будет вся жизнь. Только не сдавайся, прошу тебя.

Гауптштурмфюрер цапнул пистолет и мигом обогнул стол.

— Я сказал, не разговаривать! — он подскочил к пленникам, нацелив оружие на Кристину.

Девушка выпрямилась и прижалась спиной к стене. Эсэсовец втиснул свои толстые колени между ее ногами. Одной рукой он поднял ей подбородок и сдавил лицо, как тисками.

— Открой рот! — проорал он, вонзаясь пальцами в ее щеки.

— Я буду молчать.

— Открой рот!

Кристина повиновалась. Холодный твердый металл люгера царапнул ее по зубам, длинное круглое дуло вызвало рвотный рефлекс. Сидевший рядом с ней Исаак оцепенел.

— Еще одно слово, — вопил офицер, — и оно будет для тебя последним. Понятно?

Кристина закрыла глаза и кивнула. Гауптштурмфюрер вытащил дуло из ее рта. На языке остался вкус металла.

— А ты резвая девица, ja? — он провел пистолетом по ее щеке, шее, ключице. Кристина не открывала глаз. — Теперь, когда никто не мешает, мне, пожалуй, стоит оставить тебе что-нибудь на память о себе, — он грубым движением шире раздвинул пленнице ноги, задрал ей юбку на бедра, проводя дулом пистолета по ее груди. Исаак задыхался от гнева, ярость и отчаяние сквозили в каждом его вздохе.

Дуло проделало путь вниз, по животу, к верхней части бедра. И тут Кристина услышала в отдалении звук приближающегося поезда. Гауптштурмфюрер досадливо крякнул и отступил, прижимая руку к ширинке. Он сунул люгер в кобуру, взял со стола фуражку и нацепил ее на голову.

От грохота подходящего поезда и без того неспокойный пульс Кристины участился. Ей пришлось подавить порыв побежать. Но офицер снова взял в руку пистолет и направил его на арестантов. Поезд приближался, шипение пара и визг тормозов слышались все громче. Состав остановился у станции. Стук поршней уподоблялся биению сердца исполинского черного чудовища, готового врезаться в самые стены здания и пожрать пленников живьем.

— Не сопротивляйся, — сказал Исаак Кристине. — Иначе тебя убьют на месте.

— Встать! — рявкнул гауптштурмфюрер.

Кристина и Исаак поднялись. Офицер указал им пистолетом дорогу:

— Туда!

Нацелив люгер в спину арестантам, он вытолкал их во вторую дверь на бетонную платформу. У платформы ждал поезд, выдыхая высокие столбы пара. Позади живого, дышащего локомотива подрагивали восемь вагонов для перевозки скота. Кристина увидела узкие щели, колючую проволоку, протянутые руки, перепуганные лица, услышала стоны, крики, умоляющие голоса. Солдаты погнали ее и Исаака в самый конец состава, и девушка чувствовала, что за ними следят тысячи глаз.

Два солдата отодвинули тяжелую дверь последнего вагона и движениями автоматов велели Кристине и Исааку забираться. Внутри над смутно вырисовывающимися телами словно парило множество бледных лиц с черными глазами. Спотыкающихся новичков запихали в вагон, втиснули в скопище людей. Кристина ощущала чужие руки, локти, ступни. Дверь задвинулась, девушка едва успела убрать ноги. Поток солнечного света медленно становился все уже и уже, пока его не поглотил полумрак. Снаружи опустили засов, и его лязг прозвучал как приговор.

Кристина и Исаак стояли лицом друг к другу, зажатые среди сотен тел. Товарный вагон был под завязку набит людьми, как бочка селедкой, — иголки не просунешь. Вокруг темнота и удушающая жара, воздух пропитался запахом мочи и фекалий. Кристина пыталась дышать ртом, прижимая лицо к Исааку, втягивая в себя запах его тела. Он зарылся лицом в ее волосы. Пронзительно взвизгнул гудок. Локомотив тронулся, и весь состав содрогнулся. Вагоны резко качнулись вперед, но падать было некуда, и никто не предпринимал попыток за что-нибудь ухватиться. Поезд начал медленное движение по рельсам, и тела стали еще больше тесниться друг к другу. Состав описал дугу вокруг города и у края долины набрал скорость. Кристина знала, что они проезжают у подножия холмов, покрытых садами и высокими соснами.

Когда глаза привыкли к темноте, новички увидели лица других арестантов. Справа у матери на руках повис мальчик, его веснушчатый нос находился совсем близко от носа Кристины, темные глаза смотрели из-под взъерошенных каштановых волос. В его взгляде девушка прочла собственный страх перед неизвестным, а в том, как он отчаянно вцепился в материнскую шаль, увидела отражение своей уязвимости.

Исаак обвил руки вокруг ее плеч:

— Я люблю тебя. Прости меня.

— Мы продержимся, — ответила Кристина. — Главное — не сдаваться. Мой отец перенес тяготы страшных лагерей, и ты тоже.

— Мы постараемся, — его слова прозвучали не слишком уверенно, и лицо не выразило твердости. Но Исаак крепче прижал ее к себе, и она почувствовала, что сердце его застучало быстрее и сильнее.

Первые несколько часов люди в вагоне тихо плакали и переговаривались. Где-то стонала женщина. Слушать это было невыносимо. Казалось, прошла вечность, прежде чем воцарилось безмолвие, лишь иногда кто-то произносил слова утешения, да стоявшая рядом мать тихонько пела сыну. Кристина предложила подержать малыша, чтобы соседка отдохнула, но мать с сыном отказались разомкнуть объятия.

В конце концов у Кристины начало сводить икры, а ступни заныли от неподвижного положения. В животе бурлило, в горле пересохло, а давление в мочевом пузыре стало почти нестерпимым. Она вдохнула через нос и выдохнула через рот, стараясь отвлечься от мучительных позывов тела.

— Что такое? — прошептал Исаак.

— Да ничего, — ответила она. — Все хорошо.

— Нет, не хорошо. Я же вижу.

Она подняла на него глаза.

— Мне нужно в туалет.

— Так не стесняйся.

Кристина покачала головой:

— Не могу.

— Послушай, это ничего. Теперь уже это неважно.

— Nein.

Исаак погладил ее по затылку.

— Стыд уже не имеет значения. Давай.

Она закрыла глаза и приникла лицом к его рубашке, а измученный мочевой пузырь принял решение за нее. Теплая жидкость потекла по внутренней стороне ног в кожаные ботинки и собралась под пятками чулок. По лицу Кристины полились слезы позора.

— Ты не виновата, — успокаивал ее Исаак, — ты не виновата.

Снаружи стемнело, и вагон погрузился в полный мрак. Кристина почти не видела лица Исаака. Она закрыла глаза, положила голову ему на грудь и попыталась заснуть, сбежать в блаженное неведение сна, но это было невозможно. У нее перед глазами мелькали образы того места, куда их везли, неумышленно нарисованные в ее воображении Исааком. Судороги в икрах и боль в ступнях стали острыми как нож. Кристина никогда не страдала боязнью замкнутого пространства, но если поезд вскоре не остановится, неизвестно, долго ли еще она вынесет это сдавленное положение, от которого мышцы на руках напрягались, а дыхание перехватывало. Ей пришлось побороть желание согнуть руку и толкнуть локтем стоявшего рядом человека. Воздуха не хватало, девушка не могла пошевелиться и опасалась, что сойдет с ума, если так будет продолжаться и дальше.

Наконец движение поезда стало замедляться. Железные колеса заскрежетали. Когда они подъехали ближе к жуткому месту назначения, пассажиры пришли в беспокойство, пытались изменить положение тела. Все сразу стали говорить. Дети заплакали, мужчины что-то объясняли. На протяжении всего долгого пути Исаак был тих и встревожен, но теперь он высоко задрал голову и закричал, перекрывая голосом людской гвалт:

— Как только мы сойдем с поезда, нас разделят: женщин в одну сторону, мужчин в другую. Не поддавайтесь панике. Они этого не любят, — все в вагоне смолкли и стали слушать. — Ведите себя спокойно и сдержанно. Что бы они ни делали, не давайте волю чувствам. Если хотите выжить, вы должны выглядеть способными к тяжелому труду. Если понадобится, соврите про свой возраст, им нужны люди между восемнадцатью и пятьюдесятью.

— Откуда ты знаешь? — выкрикнул мужской голос.

— Я уже был здесь, и раз я выжил, то и вы сумеете.

И снова все загалдели. Исаак взглянул на Кристину.

— Ты тоже сможешь выжить. Ты молодая и сильная. Скажи им, что ты не еврейка, что работала кухаркой. Это спасет тебе жизнь. Пожалуйста, выживи ради меня. Настанет день, когда все это кончится, и мы будем вместе. Мы найдем друг друга, поженимся и нарожаем детей.

Глаза Исаака были влажны от слез, но услышав его слова, Кристина ощутила странное чувство радости и переполнявшей ее силы. Он не потерял надежду. Он нашел в себе волю к жизни.

— Я буду сильной, — проговорила она. — Обещаю.

— Мы обязательно встретимся вновь, — он взял ее лицо в свои ладони и поцеловал долго и крепко, не отрываясь от ее губ, пока поезд полностью не остановился. — Я люблю тебя, Кристина.

Железные засовы подняли, вагоны отперли, и тяжелые двери отворились.