Сливовое дерево

Глава тринадцатая

Всю зиму голодные жители в страхе перед тейффлегерами опасались выходить в поля копать в мерзлой земле картошку или собирать уголь вдоль железнодорожного полотна. Люди по-прежнему стояли в очередях за продуктами и ходили на фермы обменивать вещи на сливочное масло или яйца, но по пути не отрывали глаз от горизонта, чтобы при появлении самолета успеть спрятаться.

В основном тейффлегеры атаковали аэродром, но за день до Рождества еще один случай обстрела мирных жителей на улице посеял в городе смятение. Молодежь из гитлерюгенда днем дежурила на башнях и высоких крышах, наблюдая за небом. Каждый раз, когда сообщали о погибших, первая мысль Кристины была об Исааке: только бы он был жив и невредим.

В конце января 1943 года Atlantiksender объявила, что, несмотря на приказ Гитлера стоять насмерть, Шестая армия сдалась русским. Когда диктор сообщил, что еще до окружения тысячи немецких солдат покончили жизнь самоубийством, мать изменилась в лице, но выражение его осталось для Кристины непроницаемым.

— По крайней мере, конец побоищу, — прошептала девушка. — Наверно, теперь отец в меньшей опасности.

— Вряд ли военнопленный может быть в безопасности, — промолвила мутти, доставая из кармана передника смятый носовой платок и утирая нос. — Если он вообще еще жив.

— Ну конечно, он жив! — Кристине снова пришло в голову: не потому ли она произносит эти слова, что так полагается говорить в подобных ситуациях?

Казалось, еще вчера мать убеждала ее, что разлука с Исааком долго не продлится, а вот сколько уже Кристина не видела его? Неужто прошло несколько лет? А у нее было чувство, словно они встречались на той неделе. Дай бог, чтобы и он не забыл ее. Но она даже не знала, находится ли Исаак в Германии, не говоря уже о том, жив ли вообще. И чем дольше продолжалась эта безумная война, тем меньше оставалось уверенности, что она снова увидит возлюбленного. А теперь и судьба отца неизвестна. Возможно, ей предстоит неделями, месяцами переживать борьбу печали и надежды в сердце, до полного изнурения, пока не настанет время попрощаться навеки.

Ко всем ее треволнениям добавилась еще одна забота: с тех пор как мутти узнала об окружении под Сталинградом, она стала сохнуть на глазах. Как Кристина ни уговаривала ее поесть, мама объясняла, что сама мысль о еде ей претит: ведь ее муж мерзнет и голодает на русском фронте, а может быть, даже погиб и погребен под снегом в неведомых краях. Теперь, когда стало известно о разгроме Шестой армии, Кристина опасалась, что мать вовсе откажется от пищи.

Через несколько недель Кристина увидела маму без одежды и ужаснулась, до какой степени та исхудала. Члены семьи мылись по очереди в металлической ванне в кухне, и мутти всегда настаивала на том, что она будет последней: дрова были нормированы, и воду для ванны запрещалось кипятить чаще одного раза в неделю. Кристина понимала, что, кроме желания дать родным помыться в горячей воде, мутти также дорожила возможностью спокойно помокнуть в ванне. Но в тот день Кристина не могла ждать, когда мать закончит купание: пришло письмо от отца. Девушка взлетела по лестнице и постучалась в дверь кухни, сдерживаясь, чтобы не ворваться туда, не дожидаясь разрешения.

— Что случилось? — откликнулась мать из-за двери.

— Письмо от отца! — выпалила Кристина, прильнув вплотную к крашеной двери. Она услышала громкий всплеск: видимо, мать, лежавшая в воде, резко выпрямилась.

— Входи, — услышала Кристина.

Она распахнула дверь и стремительно вошла в теплую кухню. Две кастрюли с водой бурлили на печи, наполняя комнату паром. Руки и лицо Кристины мгновенно покрылись влагой. Девушка не сразу осознала, что мутти не добавляла в ванну горячую воду. Окна были закрыты, конденсат тек по стеклам ручейками, такими же как слезы на материнском лице, но пар шел не из ванны, а от кипящей в кастрюлях воды.

— Передай, пожалуйста, полотенце, я вытру руки, — дрожащим голосом попросила мутти.

Она сидела лицом к Кристине, прижав колени к груди, волосы были убраны высоко на затылок, мокрые пряди прилипли к впалым щекам. Ключицы выпирали вперед, на до жути исхудавших руках, как шишкообразные наросты, выделялись локти, ноги походили на тростинки.

Кристина отвела взгляд, передала матери полотенце и попробовала рукой холодную, покрытую пленкой воду.

— Вода совсем студеная! — воскликнула она.

— Я забыла добавить горячей после того, как помыла Карла, — мутти протянула руку к письму. Кристина подошла к плите и взяла за ручки дымящуюся кастрюлю.

— Зачем ты моешься в ледяной воде? — девушка не могла сдержать раздражения. — Ты хочешь уморить себя! — она осторожно, стараясь не обжечь ноги матери, подлила в ванну кипяток.

Мутти разорвала конверт.

— Я хотела вымыться поскорее, — зубы матери стучали от холода. — И потом, мне нужно еще постирать, а дров мало, — вся дрожа, она трясущимися руками развернула письмо.

Кристина взяла вторую кастрюлю, добавила в ванну воды и стала смотреть, как мать читает про себя письмо и ее лицо медленно вытягивается. С тяжелым сердцем девушка ждала, когда мама сообщит ей новости. Наконец мать прочла:

Мутти подняла на Кристину полные слез глаза.

— Он сдался в плен, — прошептала она.

— Nein, — Кристина взяла из ее рук письмо. — В конце он пишет, что сделает все возможное, чтобы снова увидеть нас.

— Но столько людей погибло… — возразила мутти.

— Нам остается только надеяться, что все не так плохо, как говорят по радио, — ответила Кристина. — Противники наверняка преувеличивают. По крайней мере, мы знаем, что папа жив!

Неожиданно мутти приободрилась.

— Он пишет о Рождестве. Если положение и впрямь было такое безнадежное, то как он мог послать письмо позже?

— И правда, — согласилась Кристина. — Видишь, хорошие новости.

Кристина перевернула конверт и посмотрела на почтовый штемпель: январь 1942-го. Письмо шло год. Она подавила кислый ком в горле, положила письмо в конверт и опустила в карман передника.

— Извини, — проговорила мать. — Ты права. Отец написал после того, как попал в плен к русским. Это хороший знак: раз солдатам позволяют отправлять письма, значит, уж наверняка их кормят и одевают.

— Конечно, — едва сдерживая слезы, сказала Кристина. Она повернулась к обеденному уголку и стала доставать из ящика столовые приборы. Ну и что, что письмо написано год назад, убеждала она себя, это не значит, что отца нет в живых. Ни к чему тревожить мать, она и так почти ничего не ест. Надо замазать дату на штемпеле куском угля, и мутти ни о чем не догадается. — Возможно, отец питается лучше, чем мы, — стараясь не выдать волнения, предположила она. — Ну вот, теперь, когда ты знаешь, что Vater вне опасности, заканчивай мыться, и давай-ка я тебя покормлю.

— Ja, — с жаром подхватила мать. — Давайте отпразднуем. Созовем всех и откроем последнюю банку сливового повидла.

В феврале правительство наконец официально объявило о том, что Шестая армия сдалась в плен. Знамена на флагштоках приспустили, женщины в очередях плакали. Поначалу Кристина полагала, что они беспокоятся за своих мужей, воевавших на русском фронте. Но затем узнала, что пожилых мужчин шестидесяти пяти лет и шестнадцатилетних юношей призывают в новое воинское формирование под названием Volkssturm[58], но форму не выдают. Мальчиков двенадцати-пятнадцати лет отправляли обслуживать зенитные орудия во Франкфурт, Штутгарт, Берлин. Кристина благодарила Бога за то, что ее братья были еще слишком малы.

Несколько недель спустя газеты сообщили об объединении и перегруппировке германских войск на Восточном фронте, но опа заметил: на самом деле это значит, что они отступают и «Иван» теснит их дальше и дальше. Герр Вайлер поведал ему, что фольскдойч[59], бросают свои дома в Пруссии и на Украине и бегут в Германию. Поговаривали, что русские безжалостно убивают немецких детей и насилуют женщин. Кристина поначалу не верила слухам, но когда вместе с продовольственными карточками им раздали листовки, изображающие русских солдат, стоящих над горой мертвых женщин и детей, страх еще одной угрозы заледенил ей кровь. Смысл этой прокламации был ясен: вот что с нами будет, если все мы не встанем на защиту отечества. Кристина не могла взять в толк, к чему раздавать подобные листовки в городе, где потенциальных защитников не осталось — все мужчины ушли на фронт. Она сожгла эти рисунки в печи, чтобы они не попались на глаза мальчикам.

Посреди ночи в первый день марта Генрих, как обычно, ринулся вниз по лестнице, заслышав сирену воздушной тревоги, и упал. В отличие от прежнего несгибаемого Генриха, к убежищу он плелся медленно и с хныканьем, уверенный в том, что умрет. Мальчик всего лишь ушиб локоть и ободрал колено, но страх за свою жизнь, необходимость спасаться бегством и прятаться усугубляли его травмы. В довершение всех бед Бёльцы вместе с другими жителями вынуждены были провести в убежище три дня — каждый раз, когда казалось, что налет закончился, с неба снова сыпались бомбы. Картофельные ящики и бочки с вином давно уже пустовали, но лишь несколько человек, включая маму Кристины, проявили предусмотрительность и захватили еду, когда завыла сирена. В передней у мутти всегда стоял мешок с провизией, и на этот раз в нем лежали банка маринованных яиц и буханка ржаного хлеба.

Все, кто собрался в погребе, сложили принесенные продукты в общий котел и разделили хлеб, повидло, яйца, маринованную селедку, козий сыр и сушеные яблоки на крохотные порции, чтобы хватило каждому из тридцати с лишним человек. Мужчины пробили в цементной стене отверстие и прорыли лаз наружу, а самый щуплый мальчонка пробрался по нему на улицу и набрал воды из ручья. На исходе третьего дня, когда наконец прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, люди вышли из укрытия, перепачканные, голодные и в полной уверенности, что город сровняли с землей. Однако, к всеобщему изумлению, ближайшие кварталы избежали этой злой участи.

Последовала долгая череда однообразных дней, заполненных работой в саду, прополкой сорняков, выстаиванием в очередях, уборкой, непрестанными заботами о пропитании и бесконечной беготней в бомбоубежище. Кристина уже начинала опасаться, что из-за такого образа жизни все они, того гляди, лишатся рассудка. Неужели это никогда не закончится? Сколько времени человек может жить в непрерывном страхе смерти и оставаться в здравом уме? Когда она получит вести об отце? Скоро ли Исаак откажется от надежды воссоединиться с ней? Измученная ощущением собственного бессилия девушка решила подождать до осени, до того самого дня в конце сентября, когда он впервые поцеловал ее. Затем, что бы ни стряслось, она снова пойдет к дому Бауэрманов, чтобы узнать, живут они там еще или нет.

Однажды ночью в конце июля Кристина и ее родные снова прятались от бомбежки в душном погребе. Лето выдалось жарким, воздух в убежище был влажным и тяжелым. В этот раз здесь появился новый человек — племянник герра Вайлера, тщедушный солдатик, вернувшийся с войны без глаза и части левой кисти. Он приехал в Хессенталь из Гамбурга, где две недели назад его семья погибла во время бомбардировки. Все сидели возле юноши полукругом и в молчании слушали его рассказ, с тревогой поглядывая друг на друга.

— Восьмиэтажные жилые дома, соборы, музей, школы, магазины, театры, машины, — перечислял он. Бусины пота поблескивали у него на лбу. — Все испепелил огненный ливень. Фугасные бомбы сбрасывали на самые густонаселенные районы Гамбурга — Хамм, Хаммерброк, Ротенбургсорт, Боргфельде. Затем посыпались зажигательные бомбы. И в конце концов двадцать квадратных километров города были просто стерты с лица земли. Я загулял с друзьями допоздна и уже возвращался домой, переходил по мосту через Эльбу. Союзники используют адское оружие, я никогда такого не видел. После взрыва бомбы повсюду распыляются химические вещества, превращая целые кварталы в море огня.

— Bitte, — взмолилась одна женщина. — Здесь дети.

Солдат поделился с дядей самокруткой, передав ее оставшимися пальцами искалеченной руки; горький дым заставил его прищуриться. Кристина придвинулась ближе, чтобы лучше слышать рассказ.

— Пожары сливались в гигантские костры, которые становились жарче и жарче, бушевали, поднимаясь вверх на сотни метров, вбирая в себя весь воздух. Вдруг раздался дикий рев, и огненный ураган поглотил все, в том числе людей, пытавшихся спастись бегством. Огонь расплавлял камни, и ноги вязли в разжиженных мостовых. Я видел, как горевшие люди прыгали в реку, но стоило им выбраться из воды, как огонь снова настигал их. Я видел женщин, бежавших с детьми на руках, на них загоралась одежда, они падали и уже не поднимались. Мы с друзьями забежали в ближайшее здание и спрятались в подвале. Находившиеся там люди сказали нам, что по звукам могут определить тип бомб, которые сбрасывают на город: одни издают шелест, как если бы садилась стая птиц; другие — внезапный треск; а третьи словно бы производят громкий всплеск. Но ни с чем подобным тогдашнему обстрелу они никогда прежде не сталкивались.

— Значит, союзники используют новое оружие? — спросил кто-то.

— Именно об этом он и толкует, — ответил герр Вайлер.

— Чепуха, — заявила одна женщина. — Вы всё сочиняете.

— Уверяю вас, — настаивал солдат. — Это чистая правда.

— Почему тогда они не применяют его здесь?

— Не знаю, — пожал плечами молодой человек. — Может, оно предназначено только для больших городов. Или союзники сами ужаснулись силе такого оружия и решили отказаться от него. А может, это было просто испытание. Гамбург разбомбили две недели назад. Не исключено, что они сейчас выпускают новую партию, кто их разберет!

— Хватит с меня россказней! — женщина, обвинившая солдата во лжи, перешла в конец погреба, и за ней последовали несколько других.

— Расскажи, что произошло дальше, — попросил герр Вайлер, возвращая племяннику самокрутку.

— Через некоторое время в подвале стало невероятно жарко. Воздух наполнился дымом. Мы слышали, как над нашими головами обрушается здание. Хотя все отговаривали меня, я решил выйти наружу. Открыл дверь и увидел, что все вокруг красным-красно, как в горниле. В лицо мне ударил сухой ветер, такой горячий, что аж горло обжег. Горело всё, даже воздух, но я разглядел свободный путь назад к мосту и побежал. На полдороге стена огня двинулась на меня. Я ринулся к подземному бункеру и рванул дверь. Бункер был забит людьми, раненые повсюду лежали на полу и стонали, умоляя дать им воды. Затем как шарахнет, и бункер качнуло из стороны в сторону. Одна стена начала заваливаться внутрь, и через трещины потек жидкий фосфор. Поднялась невероятная паника, поэтому я развернулся и выбежал на улицу. Не представляю, как я добрался до окраины, но помню, что стоял там и смотрел на полыхающий пожаром город. На следующий день я пошел узнать, живы ли мои родные. Те, кто выжил, сжигали на улицах сложенные в высоченные груды трупы.

— Зачем? — поинтересовался кто-то.

— А что еще оставалось делать? — пожал плечами герр Вайлер. — Хоронить их по одному?

— Тела нужно было сжечь, — пояснил какой-то мужчина, — чтобы не началось распространение инфекции.

— Именно так, — подтвердил солдат.

— Расскажи, чем все закончилось, — напомнил ему герр Вайлер.

— Здание, где я прятался, превратилось в руины. Улицы были заполнены обугленными телами: руки вытянуты вперед, а рты открыты в немом крике. Некоторые обгорели так страшно, что невозможно было сказать, взрослый это или ребенок. Люди собирали в ведра и мешки части тел. В подвалах находили скукоженные сгоревшие останки, а то и один лишь пепел. Иногда покойники сидели на скамьях, прислонившись друг к другу, словно спящие, — бедняги задохнулись из-за отсутствия воздуха в убежищах. Я стал искать родительский дом, но не мог даже понять, где нахожусь. Я ничего вокруг не узнавал, — он замолчал и уронил голову на грудь. Через некоторое время солдат прочистил горло и поднял мокрые глаза. — Потом я увидел обгоревший угол библиотеки в конце нашего квартала и пошел по направлению к дому. Но не нашел вообще ничего. Мои родители и сестра пропали. Вчера я слышал, что пожар Гамбурга был виден за двести километров.

— Там был военный завод? — спросил один из слушателей.

— В другой части города. А там, где бомбили, не было ни аэродрома, ни военных предприятий.

— Может, ошибка? — предположил герр Вайлер.

— Никакой ошибки. Бомбежка продолжалась три часа. А через два дня началась снова, и еще через три дня опять. Говорят, погибло больше сорока пяти тысяч жителей. В Гамбурге было больше миллиона мирного населения. Теперь три четверти города стерто с лица земли.

Кристина обхватила себя руками и стала пробираться к дальней стене погреба. Цепенящий ужас леденил ей душу. Мария и младшие братья спали на пустом ящике из-под картошки. Чтобы детей не пугали взрывы, взрослые затыкали им уши куском ткани или ватой, и иногда малышам удавалось даже уснуть. Кристина не могла понять, привыкли они к грохоту или с железной хваткой страха легче было справиться, просто заснув. В таком случае, если бомба пробьет потолок и все они погибнут, ребятишки об этом даже не узнают. Сон был избавлением, и Кристина жалела, что сама не может задремать. Потом она вспомнила, что иногда кто-нибудь приносил домашний шнапс и давал по глотку детям, чтобы успокоить их. Сейчас Кристина жаждала выпить целую бутылку, чтобы забыть о том, что она только что услышала.