Сливовое дерево

Глава двадцать первая

Летний ветер ворвался в открытые окна кухни, принеся с собой пение соседского петуха и звон колоколов из собора Святого Михаила. Теплый душистый ветерок разогнал застоявшийся ночной воздух и наполнил комнаты ароматом свежего хлеба. Мутти подняла Кристину до рассвета, чтобы та помогла ей с выпечкой. Она приберегала остатки ржаной муки, надеясь растянуть их хотя бы до конца следующего месяца, но теперь пришлось истратить всё, чтобы испечь отцу в дорогу хлеб.

Фатер стоял на кухне в утреннем свете, умытый и чисто выбритый, седеющие черные волосы зачесаны назад с угловатого лица, руки выскоблены, ногти сострижены и вычищены. Он снова был в форме — чистой, без единого пятнышка, прорехи зашиты аккуратными стежками. На ногах — старые рабочие ботинки. Хотя их сухая кожа потрескалась, а подошва прохудилась, они все же были лучше, чем напрочь разбитые армейские сапоги, в которых он пришел. Мутти погладила мужа по одной щеке, потом по другой и улыбнулась.

— Какой ты красавец! — она поцеловала его в губы и вернулась к печи.

Карл и Генрих сидели за столом и во все глаза таращились на отца. Изредка они посматривали друг на друга и на тарелки, которые Кристина ставила перед ними, но потом снова прилипали взглядом к папиному лицу. Молча и с невозмутимым видом фатер наполнил помятую флягу водой, надел на шею армейский жетон и сунул боевой нож в кожаные ножны.

— Садись, — сказала ему Кристина, — позавтракай.

Фатер огладил обеими руками переднюю часть кителя и сел возле Генриха. Напротив устроились Мария и Карл, а по краям обеденного уголка — ома и Кристина.

— Ведите себя хорошо, берегите маму, — наставлял фатер мальчиков. — Вы очень выросли. Теперь, пока я не вернусь, вы единственные мужчины в семье.

Кристина положила ему на тарелку два жареных яйца с глянцевитыми темно-желтыми желтками — следствие питания кур насекомыми и овощными обрезками. В любимую кружку отца она налила теплого козьего молока и передала ему кусок хлеба, намазанного повидлом. Мутти обернула полотенцем ручку дымящегося котелка с мятным чаем, поставила его на середину стола и села на стул возле мужа. Семейство завтракало в молчании, с улицы долетали звуки обычных утренних хлопот маленького городка. Мальчики уже закончили есть, но не вставали с места, а всё глядели на отца, будто ждали, что он испарится, как плод их воображения.

— Куда тебя отправят на этот раз? — наконец спросила Мария.

Мутти издала нервный вздох, встала и принялась убирать со стола. Наблюдая, как она составляет грязные тарелки горкой и собирает столовые приборы, Кристина почувствовала легкую досаду, смешанную с удивлением: ну неужели мать не может спокойно посидеть за столом?

— Mutti, сядь и поговори с отцом, — сказала она. — Я потом все вымою.

С одной стороны, надо бы помочь матери с уборкой, но с другой — мытье посуды может и подождать, если нужно, хоть до вечера, пока отец не уедет, не отправится опять навстречу опасностям, и им ничего не останется, как вернуться к будничным заботам. Впрочем, Кристина догадывалась, почему мать вскочила. В мире, лишившемся всех основ, одно лишь домашнее хозяйство было подвластно ее воле. Приготовление еды, мытье посуды, окон, стирка белья, чистка полов — все это мама держала в своих руках. Вертелась как белка в колесе, любую работу выполняла безупречно, все доводила до совершенства — только так она могла справиться с непредсказуемостью жизни.

Мутти, плотно сомкнув губы, стояла у раковины и, открыв кран, замачивала тарелки и столовые приборы. Потом она выключила воду и замерла, поникнув головой, положив руку на кран и уставившись в раковину. Постояв так некоторое время, она вернулась к столу и села.

— Не представляю, куда меня отправят, — сказал фатер. — Могут дать небольшой отпуск, но сомневаюсь. Им нужны солдаты. Наверняка я получу приказ заступить на службу немедленно.

— Когда тебе надо идти? — поинтересовался Генрих тусклым голосом.

— Хотелось бы мне просидеть тут с вами весь день, но пора выходить. Нужно успеть на станцию к десяти, чтобы сесть на поезд до Штутгарта, — он встал, поставил кружку в раковину, обернулся и окинул взглядом семью.

Карл всхлипнул и прижал руки к лицу, глядя на папу сквозь расставленные пальцы. Генрих поднялся, с серьезным лицом подошел к отцу и протянул руку.

— Удачи, Vater, — громко произнес он. — Не волнуйся, я обо всем позабочусь.

Отец улыбнулся и пожал Генриху руку. Глаза мамы переполнились слезами, и она обняла Карла. У Кристины к горлу подкатил ком.

— Раз так, тогда я спокоен, — сказал фатер Генриху, — на вас с Карлом можно положиться.

Вдруг Карл пулей выскочил из-за стола и обвил руками талию отца, не желая отпускать его. Наконец мутти встала. Она была бледна и вся трепетала, но голос ее прозвучал строго:

— Ну все, Карл. Отец должен идти. Мы проводим его до станции.

Она положила руки мальчику на плечи, но тот вывернулся, побежал назад к столу и спрятал лицо в ладонях.

— Простите, — проговорил отец, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Тебе не за что извиняться, — возразила мутти. — Ты ни в чем не виноват, — она обняла мужа и долго не отпускала, но Кристина заметила, что мама перестала плакать. Стойкость вернулась к ней, о чем свидетельствовали расправленные плечи и высоко поднятая голова. — Тебе пора. Мы проводим тебя.

— Я останусь и приберу на кухне, — предложила ома. — А то со мной вы не поспеете к поезду.

Первым побуждением Кристины было вызваться помочь бабушке. Она бессознательно искала любой возможности подняться к Исааку, и у нее уже вошло в привычку ждать, когда все уйдут.

«Прости, Исаак, — мысленно обратилась она к нему, — я не знаю, когда снова увижу отца и случится ли это вообще, а потому должна проводить его. Придется тебе подождать с завтраком до моего возвращения».

Мутти сделала из ветхой хлопковой простыни перевязь и повесила ее отцу на плечо. В импровизированную торбу она поместила теплую буханку ржаного хлеба, а рядом поставила банку с козьим молоком, обложив ее полотенцем, двумя парами носков и парой перчаток. Четыре завернутых в газету вареных яйца улеглись поверх буханки.

— Осторожнее с молоком, — предупредила мать. — Не разлей.

— Скоро увидимся, — пообещал фатер бабушке, обнимая ее.

— Береги себя.

Все, кроме омы, вышли в коридор: сначала отец, затем мама, за ней мальчики, Мария и Кристина. Они гуськом спускались по лестнице, как похоронная процессия, не говоря ни слова. Кристина видела впереди пять бледных тонких рук, крепко сжимавших перила.

Кристина уже почти сошла вниз, когда громкий стук во входную дверь заставил ее вздрогнуть. Она дернулась назад и чуть не потеряла равновесие, шаря глазами по красно-синим стеклам двери. С другой стороны на фоне залитого утренним солнцем сада вырисовывались три угольно-черные тени: прутья из кованого железа создавали впечатление, что это силуэты арестантов за решеткой. Кристина остановилась, сердце ее отяжелело и глухо бухнуло о грудную клетку. Группенфюрер и вооруженные солдаты вернулись.

Отец обернулся к провожающим.

— Все быстро назад, — приказал он.

Кристина не чуяла под собой ног, но все же ей удалось развернуться и побежать вверх. Домочадцы затопали вслед за ней. Она остановилась на площадке, а родные сломя голову пронеслись мимо нее в кухню.

— Иди сюда! — велела мутти.

— Я хочу понять, в чем дело, — сказала Кристина.

Ей необходимо было знать, сумеет ли отец спровадить незваных гостей. Воспрепятствовать им не в ее силах.

Но ее сердце не выдержит неопределенности. Она не могла спрятаться на кухне и покорно ждать решения своей участи. Мутти неохотно вышла в коридор, затворяя за собой дверь. Вместе они неподвижно стояли, затаив дыхание, и услышали, как фатер открыл дверь.

— Heil Hitler! — сказал он.

— Heil Hitler! — рявкнул в ответ группенфюрер. — Guten Tag, обер-ефрейтор Бёльц. Мы пришли с обыском…

Остаток фразы потонул в оглушительном стуке в висках Кристины. По расширившимся глазам мутти девушка догадалась, что отец не остановил второе вторжение. И с чего бы ему это делать? Он ведь сам ничего не скрывал и не имел причин полагать, что его семья что-то скрывает. Мутти наказала всем не упоминать при нем о первом обыске, чтобы не обременять отца, — зачем ему лишний повод для беспокойства. Она опасалась, что муж станет без нужды сердиться и расстраиваться. Надо было предупредить папу об Исааке, с отчаянием подумала Кристина. Знай он об этом, может, и не пустил бы варваров в дом, авось, и сумел бы их выпроводить.

Но теперь уже поздно. Фатер пригласил солдат войти и повел их по лестнице в свое жилище. Нельзя его винить. Он-то был уверен, что это пустая формальность и, если он станет сотрудничать с представителями власти, они удалятся. Откуда ему знать, что он, возможно, подписывает смертный приговор своей дочери. Шаги беды громко топали по ступеням, и Кристина закрыла уши руками.

— В чем дело? — увидев это, осведомилась мутти. Она отняла руки Кристины от ушей. — Успокойся, не надо бояться. Отец здесь, и скрывать нам нечего.

На площадке появился фатер, а за ним группенфюрер и вооруженные солдаты. Один из них нес отцовскую винтовку.

— Эти люди пришли с обыском, — объяснил фатер. — Из лагеря сбежал заключенный.

Глубоко в груди Кристина ощущала, как истерический ужас разрушает хрупкий щит вокруг ее сердца и его кусочки разлетаются во всех направлениях, как от взрыва, оставляя зияющие дыры в ее легких и желудке.

— Vater! — воскликнула она слишком громко, пытаясь выровнять дыхание. — Они уже были у нас! И ничего не нашли!

— Тихо, Кристина! — темные глаза отца смотрели жестко, на висках вздувались жилы.

— Мы не будем обыскивать весь дом, обер-ефрейтор Бёльц, — заявил группенфюрер, — только чердак.

От лица Кристины отлила кровь. Она поперхнулась и вслепую потянулась к рукам матери.

— Пожалуйста, герр группенфюрер, — отец дал эсэсовцам дорогу, отступив в сторону, и хмуро уставился на Кристину. — Нам нечего скрывать.

Девушка принуждала себя стоять ровно и смотреть вперед. Коридор у нее перед глазами стал заваливаться набок.

— Мы обыскали каждый дом и амбар в городе, но ничего не обнаружили, — сказал группенфюрер, пронзая взглядом Кристину. — В прошлый раз ваша дочь очень уж нервничала. И когда мы узнали, что ваша жена и дочь работали в доме беглеца…

Мутти побелела и резко повернула голову к Кристине. Вся дрожа, она подошла ближе и положила руку на плечо дочери. Мать поняла, кого они ищут, и это меняло все. Живот у Кристины свело судорогой, а горло перехватило, словно ей внезапно перекрыли доступ воздуха.

Группенфюрер прошел мимо них, остановился посреди коридора и повернулся.

— Принесите фонарь, — приказал он отцу. Фатер пошел в кухню. — За ним, — велел офицер одному солдату.

Тот повиновался и встал в двери, следя дулом автомата за движениями отца. В кухне ома, Мария и мальчики сидели за столом, молча глядя, как фатер зажигает масляный фонарь. Потом отец вышел с фонарем в коридор.

— За мной! — рявкнул группенфюрер.

Солдаты автоматами подтолкнули Кристину и ее родителей вперед. Кристина умоляюще посмотрела на отца, молча прося его не допустить этого, хотя и знала, что он абсолютно бессилен что-либо сделать. Фатер сурово взглянул на нее и покачал головой. Кристину и мутти он пропустил перед собой, чтобы дула автоматов не тыкали их в спины.

Группенфюрер проследовал на третий этаж, высоко вздернув подбородок, будто принюхиваясь. В середине коридора он приказал солдатам выдвинуть складную лестницу и первым забрался наверх. На чердаке эсэсовец взял фонарь из рук отца и направился в противоположный конец помещения. Он не спеша обходил его по периметру, стучал по толстому дереву и каменным стенам, подносил фонарь ко всем темным углам. Дойдя до низкой стены возле стеллажа, он стал простукивать костяшками пальцев деревянные доски и вдруг медленно повернул голову и с видом триумфатора ухмыльнулся Кристине.

Группенфюрер внимательно изучил стеллаж сверху донизу, его ноги и руки двигались четко и демонстративно, как у марионетки на сцене. Потом, рассматривая пол, он наклонился вперед и, остановившись, осветил половицы перед стеллажом; снова глянул на Кристину. Его усмешка казалась странно растянутой и неподвижной, словно была нарисована на лице тряпичного чучела. Только когда свет упал на пол, Кристина заметила широкие дугообразные царапины на полу. Стеллаж оставил неопровержимые улики: каждый раз, навещая Исаака, девушка передвигала его и в конце концов выдала сама себя.

Группенфюрер рывком выпрямился.

— Отодвинуть!

Один из солдат выполнил приказ, а другой направил автомат на пустые полки стеллажа, как будто опасался, что тот мог по волшебству отрастить ноги и обратиться в бегство. Группенфюрер поднес фонарь с колышущимся пламенем к стене и стал изучать ее, наклонив голову набок. Очертания низенькой двери выделялись на старом дереве, как свежий шрам на бледной коже.

— Открыть! — скомандовал офицер.

Солдат рывком раскрыл дверь и, выставляя вперед оружие, вошел в потайную комнату. Группенфюрер вытащил свой люгер и проследовал за ним с фонарем, а второй солдат в это время держал на прицеле хозяев дома. Когда два эсэсовца вошли в чулан, Кристина видела их только ниже пояса. Они стояли, неподвижно и в молчании, обращенные к лицевой стене дома, две пары черных ног в черных сапогах, а сверху странным образом свешивались автомат и фонарь. Девушка оцепенела. Через мгновение группенфюрер, сделав шаг назад, вышел из чулана.

На какое-то мгновение Кристине пришла на ум невероятная мысль: Исаак спасся, сам, без нее, выбрался через крышу и растворился в воздухе. Но затем она увидела самодовольную усмешку на лице группенфюрера. Внутри у нее что-то сдвинулось, словно два гигантских ледника, обдирая зазубренные края, наехали один на другой и похоронили под ледяной пустыней прежний ландшафт. Кристине казалось, будто все это происходит не с ней. В груди что-то взбухло, стало давить, сердце и легкие до невероятности замедлили свой ритм.

Группенфюрер выпрямился, вздернул подбородок и выпятил грудь, одной рукой одергивая низ кителя, как будто готовился произнести речь.

— А ну выходи! — гаркнул он.

Исаак медленно вышел, согнутый пополам, и, выпрямляясь, поднял руки. Мутти ахнула и инстинктивно заслонила собой дочь, пытаясь вслепую дотянуться сзади до Кристины. Группенфюрер схватил руку Исаака и задрал рукав, обнажая выколотый на запястье номер.

— Так, что мы тут имеем? — спросил он, глядя на девушку.

— Хозяева дома не знали, что я здесь! — произнес Исаак.

— Молчать! — заорал офицер.

Один из солдат ударил Исаака в живот прикладом автомата. Молодой человек согнулся и упал на колени, прижимая руки к животу и хватая ртом воздух. Группенфюрер подошел к мутти, оттолкнул ее и воззрился на Кристину:

— Полагаю, кто-то знал, что беглец здесь. Кто-то ведь должен был придвинуть стеллаж к двери.

Исаак разогнулся и встал между ними, но один солдат оттащил юношу, а другой приставил к его груди дуло автомата.

— Они здесь ни при чем! — закричал Исаак.

Солдат снова ударил его, на этот раз в челюсть. Исаак покачнулся и едва удержался на ногах. Эсэсовец не дал ему упасть.

— Все правильно! — тяжело дыша, проговорила Кристина. — Это я спрятала его, — она выступила вперед, встав почти вплотную к офицеру; его лицо расплывалось у нее перед глазами, полными слез. — Моя семья ничего об этом не знала. Я одна виновата.

— Nein! — воскликнула мать. — Это неправда!

Фатер оттащил Кристину назад и встал между ней и эсэсовцем.

— Арестуйте меня, — сказал он. — Она несмышленая девчонка.

— Nein, герр Бёльц, — возразил группенфюрер. — Вы хорошо послужили своей стране. А ваша дочь предательница. Она любовница еврея! — он дал знак солдатам: — Арестовать обоих!

— Простите меня, — сказала Кристина родителям.

Мутти прижала руки к губам, тряся головой. Фатер помешал ей рвануться к дочери, когда Кристину и Исаака сковали вместе наручниками и подтолкнули к чердачному люку.

— Nein! Nein! — причитала мутти, пытаясь высвободиться из рук мужа.

Группенфюрер с застывшей на лице ухмылкой спустился по лестнице первым. Исаак и Кристина, которые не могли свободно опираться на обе руки, старались не упасть. Исаак ступил на лестницу первым, держа руки над головой, стараясь не сильно тянуть Кристину, и спускался медленно, чтобы девушка не оступилась. Когда они оказались в коридоре, солдаты подтолкнули обоих вперед и вниз по лестнице, а группенфюрер и родители шли следом.

— Кристина! — причитала мутти, пытаясь обогнать группенфюрера. — Nein! Не забирайте ее! Bitte, не забирайте мою девочку!

Но офицер молча преградил ей дорогу, вытянув руки. Фатер схватил жену, удерживая ее.

— Они застрелят тебя, — резким голосом сказал он.

Мать не слышала его, а может, ей было все равно. Она рыдала вслед Кристине, царапая руки мужа, как дикое животное. Бабушка, Мария и мальчики выскочили из кухни и побежали за солдатами вниз по лестнице, плача и зовя Кристину по имени. На улице Исааку и Кристине приказали залезть в кузов крытого брезентом армейского грузовика. Черные стволы следили за каждым шагом пленников, как будто автоматы были связаны с арестантами невидимыми нитями. Группенфюрер забрался на переднее сиденье, где ждал шофер. Мотор взревел, и душераздирающий визг ржавого металла заглушил рыдания мутти. Громоздкий автомобиль, кренясь, тронулся с места, остановился, выбрасывая выхлопные газы, а затем покатил по булыжнику мостовой.

Через щель в колышущемся тенте в задней части кузова Кристина видела своих родных, стоявших на улице. Чем дальше отъезжал грузовик, тем меньше они становились, исчезали из виду и снова появлялись, словно кто-то листал большим пальцем книжку с картинками, создавая иллюзию движения. Ома смотрела в небо, воздев хрупкие руки, открытый рот округлился в крике отчаяния. Мать билась в руках отца и, вырвавшись наконец, с искаженным от муки лицом кинулась за грузовиком. Она добежала, до середины склона и медленно осела на землю, уронив на булыжник руки. Кристина закрыла глаза. В мозгу ее снова и снова продолжала проигрываться эта сцена, и сердце у девушки разрывалось.