Сливовое дерево

Глава двадцать девятая

Первое время мутти спала в комнате Кристины, охлаждала ее голову влажной тканью, когда дочь горела в лихорадке, успокаивала, когда та кричала во сне. Если Кристина пробуждалась посреди ночи и шарила по лицу и рукам матери, пытаясь выяснить, где находится, мутти зажигала на прикроватной тумбочке масляную лампу из бука. Оставлять лампу гореть целую ночь она не могла — электричество все еще не работало, и никто не знал, когда его подключат.

По утрам или днем, когда Кристина задремывала, ома сидела на стуле в ее комнате, чинила одежду, вязала. Карл и Генрих приходили поиграть с сестрой в шашки или в менч аргере дих нихт, а по вечерам Мария ей читала.

Все это время Кристина натягивала рукав ночной рубашки на запястье и водила большим пальцем другой руки по цифрам на коже. Она забывала свои ходы в игре с братьями, а в разговорах с бабушкой то и дело переспрашивала. Когда Мария ей читала, Кристина видела, как двигаются губы сестры, но не слышала ни слова. Мыслями она находилась в Дахау.

Дни становились длиннее и теплее, и мутти распахивала окна в комнате, впуская свежий воздух, пение птиц и благоухание цветущих слив, чтобы звуки и запахи новой жизни помогли скорее поставить дочь на ноги.

Когда Кристина соглашалась поесть, мать приносила ей теплый хлеб со сливовым повидлом, горячий чай и стакан за стаканом козьего молока. У семьи осталось всего несколько кур, мутти зарезала одну из них и сварила бульон с яичной лапшой, сделанной из остатков муки.

Несмотря на то что Кристина снова и снова возвращалась к тягостным воспоминаниям, ее больные легкие постепенно излечивались, и она чувствовала, как силы ее потихоньку восстанавливаются. Когда лихорадка спала, кошмары стали менее мучительными и жестокими. Через несколько дней Кристина могла уже глубоко вздохнуть, не испытывая боли, приступы кашля мучили ее гораздо реже. Спустя две недели девушка настояла на том, чтобы встать с постели и выйти к столу.

Война окончилась, в городе расположились американцы. От разъезжавших по мощеным улицам танков и джипов в домах дребезжали стекла. Теперь по дорогам не водили заключенных, сирены не завывали, с неба больше не сыпались бомбы. Но с продуктами дело обстояло хуже прежнего — союзники продолжали поддерживать установленную Гитлером и Герингом карточную систему. Некому было пахать землю, не из чего выращивать картошку, пшеницу, репу или свеклу.

Отец Кристины вернулся домой еще более худой и грязный, чем в первый раз, но невредимый. Увидев Кристину, он заплакал, размазывая по лицу копоть и пыль. Потом он медленно и осторожно, словно тело его остекленело и сделалось хрупким, опустился рядом с дочерью. Фатер держал руки Кристины в своих, и они беседовали о пережитом. В какой-то миг отец и дочь замолчали и встретились глазами. Это было понятно только им двоим: некоторые вещи столь ужасны, что о них нельзя говорить вслух, и то, что они оба видели, не оставит их до конца жизни. Затем в комнату вошла мутти и нарушила атмосферу единодушия. Фатер также принес весть о самоубийстве Гитлера в берлинском бункере и поведал о последних планах диктатора.

— Он намеревался разрушить всю страну до основания, чтобы союзникам ничего не досталось, — сказал отец. — Говорили, что по приказу фюрера бомбили концентрационные лагеря, чтобы скрыть свидетельства злодеяний. Те, кто управлял лагерями, также стали целями люфтваффе, поскольку Гитлер знал, что война проиграна.

— Накануне прихода американцев офицеры и кучка охранников бежали из Дахау, — проговорила Кристина.

Отец с отвращением покачал головой.

— И большинство из них уже слиняли за границу. Но не все. Мы видели, как эсэсовцы снимали униформу с мертвых солдат вермахта, чтобы раствориться в толпе.

Небо стало лазурным, деревья покрылись листвой, распустились нарциссы и тюльпаны. Еды все еще остро не хватало, но дети уже вернулись к своим беззаботным играм. Они называли американцев Schokoladenwerfers — шоколадомётами; когда их джипы проезжали мимо, ребятишки выскакивали на улицу, протягивали руки и криками выпрашивали конфеты и жевательные резинки. Карл и Генрих каждый день снимали с брошенных в старом школьном дворе немецких мундиров нашивки и медали и обменивали их у американцев на хлеб или странные мясные консервы в синих банках под названием «Спэм»[94].

В последние несколько дней через город проходила французская армия, направлявшаяся в оккупированную Францией зону, что вызвало всеобщую тревогу.

— Держитесь подальше от французов, — предупреждал мальчиков отец. — Вчера они ходили по погребам, где люди хранят последнее, что у них осталось. Забрали все ценное, а остальное изгадили. Забили молодых барашков фрау Клаузе. Слава богу, американцы по домам не шарят.

В первый теплый день, когда мать отпустила ее на улицу, Кристина жмурилась от яркого солнечного света и после долгого времени, проведенного в постели чувствовала в теле скованность. На каменной террасе заднего двора она потянулась вверх, разминая одеревеневшие мышцы спины. Тело ее, прежде сильное и упругое, ослабело и потеряло гибкость. Одежда висела на ней, и поскольку ее собственные ботинки затерялись в чудовищных кучах Дахау, Кристине пришлось надеть изношенные башмаки, которые она еще до войны отдала Марии.

Кристина закуталась в кофту, нырнула под ветви грушевых и сливовых деревьев и направилась к забору посмотреть, дала ли ростки сливовая косточка, которую она посадила больше года назад. Девушка встала на колени возле покрытого прелой листвой углубления в земле, осторожно раздвинула пучки травы и скрученные листья. Ничего не выросло, ни намека на крошечный побег или распускающийся листик. На глаза навернулись слезы. Кристина хотела было выкопать косточку и выбросить ее, но представила, как после долгих холодных и ненастных месяцев та гниет в земле, изъеденная червями и ноздреватая. Так же как Исаак, сливовая косточка не пережила тяжелые времена. Кристина встала, сгорбившись под тяжестью горя, и побрела назад к террасе.

Сидя на стуле с плетеной спинкой, она смотрела, как мутти вскапывает новую грядку. Куры гуляли на воле, скребли землю, их оранжевое оперенье блестело на солнце. Услышав о возвращении Кристины, фрау Клаузе отдала Бёльцам кочета, и теперь красивый петух искал на дворе насекомых и червяков, покачивая красным гребешком, размахивая высоким перистым хвостом и сгребая когтистыми ногами траву. Когда он находил жука или многоножку, то низким «ко-ко-ко» призывал кур, потом брал извивающееся насекомое в клюв и бросал еду к ногам подбежавших птиц. Те расклевывали добычу на куски, а петух кукарекал и чистил перья, с важным видом выхаживая вокруг них. С тех пор как Кристина вернулась домой, весь мир расцветился дивными красками, и даже куры казались невероятно красивыми созданиями.

Девушка закрыла глаза и подняла лицо к небу, Слушая удовлетворенное кудахтанье и наслаждаясь ароматом цветов сливы и влажным запахом свежевскопанной земли. Теперь каждая травинка, каждая букашка и воробушек, каждый лист или дерево представлялись ей потрясающим подарком. Но хотя кожа Кристины впитывала тепло солнца, внутри у нее оставался лед, как на тронутой оттепелью замерзшей реке.

— Nein! — пронзительно закричала мутти.

Кристина резко открыла глаза. Мать бросила лопату и застыла возле дома, сжав руки в кулаки. Французский солдат, стоявший в соседском дворе, направлял винтовку на одну из их кур. Мутти не желала с этим мириться. Она сняла передник и стала размахивать им, отгоняя солдата; ткань трепетала на ветру, как белый флаг.

— Не смейте трогать моих кур! — кричала мутти. Кристина приблизилась к ней.

— Он тебя не понимает, — сказала она, положив руку на плечо матери. — Мы все еще враги. Надо быть осторожными, — девушка принудила себя улыбнуться и помахала французу.

Мутти, качая головой, дрожащими руками надела передник. Француз опустил винтовку и засмеялся. Он зажег сигарету и уставился на женщин, словно соображал, что делать. Через минуту похититель кур заскучал и ушел. Кристина с облегчением вздохнула и вернулась на свой стул. Мать снова занялась вскапыванием земли — она поднимала лопату высоко над головой и, сильно замахиваясь, с тупым звуком вонзала ее в почву.

Вскоре Кристина вызвалась помогать матери готовить огород к посадкам огурцов и стручковой фасоли. Благодаря маминой предусмотрительности у них остались семена с прошлого года. Мутти считала, что дочь еще недостаточно окрепла, чтобы приниматься за тяжелую работу, но Кристина настаивала, что труд пойдет ей на пользу. Из-за долгого отдыха она чувствовала слабость и апатию. Ей не терпелось снова ощутить приятное сокращение мышц и учащенное сердцебиение — не от страха, а от физической нагрузки.

Через час женщины подготовили грядки. Стоя на четвереньках, они аккуратно опускали семена фасоли в длинные неглубокие борозды. Темная почва казалась Кристине теплой и шелковой, а желто-коричневые семена — гладкими и безупречно ровными. Земля забилась под ногти и в складки на ладонях и оттенила белизну кожи. Каждый гладкий камешек напоминал ей талисман Исаака.

В полдень мутти вытерла руки о передник и направилась к задней двери.

— Пойдем в дом, — позвала она дочь, — пора поесть.

— Сейчас, — ответила Кристина и снова села на землю. — Я хочу еще чуть-чуть насладиться свежим воздухом.

Руки и ноги девушки ныли от напряжения, но это была приятная усталость, здоровое утомление, и она с наслаждением предвкушала горячую ванну и вкусную еду.

— Я позову тебя, когда накрою на стол, — мутти скинула грязные сапоги, сунула ноги в туфли, поцеловала дочь в лоб и ушла в дом. Но почти сразу вернулась. Позади нее в коридоре стоял высокий человек с бледным лицом и широкими плечами. Мать с озабоченным видом придерживала дверь.

— Пришел американец! — объяснила она.

— И что он хочет? — поинтересовалась Кристина, слегка подавшись вперед.

— Почем мне знать?

В этот миг солдат ступил на террасу. На плече у него висела винтовка, в одной руке он держал огромную серебристую банку. Он быстро кивнул Кристине.

— Guten Tag. Здравствуйте.

Мутти упрямо оставалась в дверях, ее бледный лоб исполосовали дорожки пота. Американец был высоким и мускулистым, светловолосым, голубоглазым, и Кристина сразу же его узнала — это он привез ее со станции домой. Как бишь его звали? А, Джейк. Девушка встала, раскатала рукава и скрестила руки, спрятав татуированное запястье под локоть.

— Sind gut? Вы поправились? — поинтересовался солдат. Он ткнул себя в грудь. — Джейк, ja?

Кристина снова попробовала вспомнить какие-нибудь английские слова. Но ничего не шло в голову, и она просто кивнула.

— Gut, — у солдат просиял. Он оглянулся на мутти. — English?

— Nein, — покачала головой Кристина.

— Alles gut? Все хорошо?

Она снова кивнула, и американец, потупив взгляд, заулыбался. На станции она была больна и встревожена и не заметила, какой он привлекательный. Теперь же, ясным днем, под синим небом Кристина увидела, что он потрясающе красив. При свете солнца глаза его стали серебряными. Он казался слишком юным, чтобы оставить родной дом и отправиться воевать. На ум девушке пришла мысль об Исааке: а он был слишком молод, чтобы умирать, — и знакомый узел горя стянулся в ее груди.

Джейк снова оглянулся на мутти и, слегка зарумянившись, посмотрел на Кристину.

— Friends?[95]

Кристина поняла это слово, но не знала, что сказать. С одной стороны, этот парень привез ее домой и ей следовало быть с ним приветливой. Но с другой, она не хотела ни с кем дружить. К тому же он носил военную форму, а она устала от всего, что напоминало о войне.

Она не успела ответить — Джейк полез в карман форменной куртки и, бренча армейскими жетонами, достал пригоршню завернутых в серебристо-коричневую бумагу батончиков. Кристина узнала на упаковке слово Hershey. Точно такие шоколадки бросали ее братьям американцы из джипов. Джейк протянул ей горсть вместе с серебристой банкой. Девушка отступила назад. Мария пересказывала ей слухи о том, будто американские солдаты используют еду как приманку, чтобы соблазнить молоденьких немок. Кристина стиснула зубы и отвела глаза, но потом с неохотой снова посмотрела на гостя.

— Nein, — твердым голосом произнесла она.

Солдат подался к ней, настойчиво держа гостинцы в вытянутой руке. Кристина энергично помотала головой, бросила быстрый взгляд в сторону крыльца, чтобы убедиться, что мать все еще там, и указала на дверь.

— Good-bye[96], — она чересчур долго протянула первый слог английского слова, а второй выпалила слишком быстро.

Американец понял ее, и улыбка его увяла. Кристина с удивлением заметила в его глазах огорчение. Однако Джейк не стал настаивать, как ожидала девушка, а поставил банку на землю и положил сверху шоколад. Кристина даже подумала, что он сейчас схватится за оружие. Но солдат только поднял руки вверх, словно признавая поражение, улыбнулся, кивнул и направился к выходу.

— Мэм, — попрощался он с мутти и скрылся из виду.

Мать тревожно взглянула на Кристину и исчезла в коридоре, чтобы проводить гостя.

На следующий день стояла дождливая холодная погода. В ненастье Кристине было особенно тяжело — сырость и хмурое небо напоминали ей о жутких событиях, которые она старалась забыть. Она сидела в гостиной на диване, дрожа под одеялом, и пыталась читать при тусклом свете. Ома устроилась рядом и штопала носки. Мария и мутти готовили в кухне обед. Фатер ушел на поиски работы. Будь у них уголь, они могли бы натопить маленькую комнату, но угля не было ни кусочка. Использовать дрова тоже нельзя — их иссякающий запас необходимо приберечь для приготовления еды. Пытаясь сосредоточиться на чтении, Кристина держала книгу в одной руке, а большим пальцем другой поглаживала цифры на запястье. Но мысли ее витали далеко от сюжета, и она разглядывала морщинистое лицо бабушки, думая о том, как ома продолжает жить без деда. «Буду ли я такой же сильной, или в сердце навсегда останется кровоточащая рана?»

Глаза Кристины наполнились слезами, но тут в комнату вбежал Генрих с серебристой банкой в руках, а за ним появился Карл.

— Что это? — полюбопытствовал Генрих.

Кристина опустила книгу на колени.

— Понятия не имею. Поставьте туда, откуда взяли.

— Mutti сказала, это принес американец. Мы хотим посмотреть, что там! — заупрямился Карл.

— Лучше выбросить, — проговорила ома. — Вдруг это отрава?

Кристина откинула одеяло и встала.

— Думаю, там что-то съедобное.

В комнату вошла мутти, неся дымящийся котелок; вокруг металлической ручки было намотано кухонное полотенце.

— Что у вас тут? — поинтересовалась она. — Скоро будем обедать.

Она поставила котелок на середину стола и подняла крышку. Длинные полоски коричневой лапши плавали в прозрачном желтом бульоне. Это был любимый суп Марии, с блинной стружкой.

Генрих тоже водрузил банку на стол, и оба мальчика уселись с блестящими от предвкушения глазами.

— Можно открыть? — спросил Генрих.

Ома с трудом поднялась с дивана и поковыляла к столу. Когда Мария вошла в комнату с распухшими от слез глазами, мутти и Кристина переглянулись. В последнее время обе они просыпались по ночам от рыданий Марии.

В первый раз услышав плач, Кристина побежала в комнату к Марии, забралась под одеяла и стала легонько теребить сестру за плечо, желая привлечь к себе внимание. Но Мария никак на это не реагировала и неподвижно лежала на боку, отвернувшись лицом к стене.

— Что случилось? — прошептала Кристина. — Почему ты плачешь?

Мария дернула плечом и всхлипнула.

— Расскажи, — настаивала Кристина. — Мне можно. Я ведь твоя сестра. Помнишь, ты сама говорила: для чего еще нужны сестры?

— Мне нечего рассказывать, — слабым голосом произнесла Мария.

Кристина погладила ее по плечу, раздумывая, что тут уместно сказать, какие мудрые слова старшей сестры могут облегчить боль младшей, но ничего не придумала.

— Я знаю, как ужасна бывает середина ночи, — проговорила она. — Весь тот кошмар и днем-то страшно вспоминать. Но ночью происходит что-то немыслимое. В темноте злые силы словно срываются с привязи, влезают тебе в голову и сводят с ума. Иногда я не могу переносить воспоминаний. Уговариваю себя, что утром встанет солнце и будет легче избавиться от этих мыслей. Придет новый день, мы начнем жизнь заново.

В ответ Мария свернулась в позе эмбриона, и плечи ее стали содрогаться. У Кристины засосало под ложечкой. Она явно сказала что-то не то. Но что именно? Через некоторое время сестра повернулась на спину, вытирая слезы. В чернильном лунном свете, проникающем сквозь оконные стекла, лицо ее казалось опухшим и лиловым, как один сплошной синяк. Кристина внутренне ужаснулась, но быстро поняла, что это оптический обман.

— Может, ты и начнешь все заново, — всхлипнула Мария. — Но я нет.

— Но почему? — удивилась Кристина. — Ты… — она прикусила язык, чтобы снова не сказать что-нибудь лишнее, а то сестра вообще откажется разговаривать.

— Кому я теперь нужна? — надломленным голосом вопросила Мария. — Я грязная и отвратительная! Почему я не умерла, как другие!

— Не говори так! — воскликнула Кристина. — Ты не виновата в том, что случилось! И в тебе ничего не переменилось! Ты красивая молодая женщина с добрым сердцем и чистой душой. Однажды ты полюбишь какого-нибудь мужчину и сделаешь его счастливым!

Мария покачала головой, по щекам девушки хлынул новый поток слез. Она взглянула на Кристину, и лицо ее исказилось от муки.

— Знаешь, почему некоторых женщин убивали? — спросила она.

В голове у Кристины пронеслась сотня вариантов ужасных ответов, но ни один из них не облегчил бы страданий Марии.

— Nein, — скрепя сердце, произнесла Кристина. — Почему?

— Потому что они сопротивлялись.

Кристина в темноте взяла Марию за руку. Тонкие ледяные пальцы сестры дрожали.

— Желание выжить не делает тебя дурным человеком, — проговорила Кристина.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все, — ответила Кристина. — Это инстинкт, с которым, я думаю, рождается каждый. Просто у некоторых он сильнее. Послушай, конечно, это тяжело, но попробуй взглянуть на это иначе: подумай, как тебе повезло. Ты дома, со своей семьей. Мы все вместе, у нас есть крыша над головой и пища на столе. Понимаю, ты пережила несчастье и плачешь неспроста. Но, bitte, постарайся быть благодарной за самые простые вещи. Мне приходится делать это каждый день.

Мария закрыла руками лицо и снова начала плакать.

— Это нелегко, — сквозь плач выговорила она.

— Bitte, — попросила Кристина. — Расскажи мне. Я хочу помочь.

Мария вытерла нос и, казалось, целую вечность лежала без движения. В полной тишине слышались только редкие всхлипывания. Поначалу Кристина подумала, что сестра заснула, но потом наконец раздался ее голос:

— Я же говорю: рассказывать нечего, — она повернулась на бок и натянула одеяла на плечи. — А сейчас я хочу заснуть и забыть обо всем. Ты права. Утро вечера мудренее. Прости, что разбудила тебя.

У Кристины упало сердце. Она ничуть не помогла, а лишь заставила сестру замкнуться в себе.

— Тебе кто-нибудь… Ты в кого-нибудь влюбилась? — спросила она. — В молодого человека, который пришел с войны? И боишься, что он узнает о случившемся? Никто не должен знать!

Мария презрительно фыркнула, словно давала понять, что ничего глупее она в жизни не слышала.

— Nein, — ответила она. — Я-то как раз ни по кому не сохну.

Кристина промолчала. Через минуту Мария снова повернулась к сестре.

— Прости. Зря я это. Я знаю, как сильно ты тоскуешь по Исааку.

— Ничего, — сказала Кристина. — Ты же не нарочно. Я расстроена, потому что хочу помочь. Мне больно слушать, как ты плачешь.

— Мне жаль, что я тебя побеспокоила, — проговорила Мария. — Ты и так достаточно вынесла.

— Если хочешь, я останусь. Мне надо, чтобы ты была здоровой и веселой. Ты ведь моя единственная сестра.

Мария одной рукой обняла Кристину.

— Ты тоже мне нужна, — произнесла она. — Но со мной в самом деле все хорошо.

— Точно?

— Ja, иди спать.

Кристина еще раз обняла Марию и неохотно побрела в свою комнату, надеясь, что хоть чуть-чуть утешила сестру. Но когда следующей ночью она снова услышала, как та горько плачет, ее обуял страх. Кристина не могла этого объяснить, но безутешное горе Марии вселило в нее тревогу, что они никогда не смогут залечить нанесенные войной раны. Однако каждый раз, когда она проходила по коридору к комнате сестры и открывала дверь, рыдания прекращались.

Теперь, в столовой, когда мутти закрыла суп крышкой, Кристина села рядом с Марией и спросила у нее:

— Как ты думаешь, что в банке?

Мария пожала плечами и шмыгнула носом, утерев его бледным запястьем.

— Карл, — скомандовала мутти, — открывай.

— И шоколадки давайте сюда, — напомнила Кристина.

Карл принес с кухни открывашку и отдал ее старшей сестре. В серебристой банке оказалась однородная светло-коричневая масса. Мутти достала из буфета ложки, зачерпнула немного неизвестного продукта и передала ложку Карлу. Мальчик опасливо попробовал странное густое вещество. Глаза его расширились, и он, расплывшись в улыбке, лизнул еще раз. Генрих схватил ложку и тоже полез в банку.

— И что это? — поинтересовалась у них Кристина.

— Не знаю! — ответил Генрих. — Какая-то вкуснятина!

Кристина соскоблила краешек кремообразной коричневой пасты и с сомнением лизнула. По вкусу масса напоминала дикий фундук, растущий в холмах, но была сладкой и мягкой, как масло. Девушка уже многие годы не ела ничего вкуснее.

— М-м-м, — протянула она. — Объедение!

Она вручила ложку Марии, потом открыла две шоколадки и раздала всем по кусочку.

Вскоре вся семья обмакивала ложки и шоколад в мягкую пасту, совсем как вареную картошку в миску с простоквашей, когда есть больше было нечего. Даже ома не могла оторваться от лакомства. Мутти и мальчики обсасывали столовые приборы так, словно те были из сахара. И хотя бодрый вид Марии казался напускным, Кристина радовалась, что все смеются и улыбаются. Годы страха и неопределенности наложили суровую печать на их лица, в глазах сквозила затаенная боль, рты словно бы постоянно сдерживали крик. Но сегодня черты лица расслабились и приобрели мягкость, улыбки стали широкими и неподдельными. Хорошо, что Джейк оставил банку и шоколад. Кристина почувствовала укол вины за то, что плохо думала о нем. Даже в Рождество братья не выглядели такими счастливыми.

— Вот Vater удивится, когда попробует! — сказал Карл.

— А теперь пора съесть что-нибудь существенное, — наконец объявила мутти и накрыла банку тарелкой. Мальчики издали недовольный стон.

Когда семья закончила трапезу, Кристина отнесла грязную посуду на кухню и поймала себя на том, что почти час не вспоминала о своей сердечной тоске.

«Так вот как все происходит, — подумала она. — Жизнь отвлекает от страданий. Раны заживают под действием приятных минут, которые раньше я воспринимала как должное. Надеюсь, теперь это станет случаться чаще и длиться дольше. Потому что нельзя выжить, если застрянешь в прошлом».

Но когда она закатала рукава, чтобы вымыть посуду, ее внезапно что-то остановило. Рука потянулась к татуировке на запястье, большой палец сильно надавливал на цифры. Поначалу Кристина удивилась — что это с ней? Потом пришло понимание. На короткое время она забыла о лагерях и войне. Но потом с тошнотворным спазмом в желудке вдруг осознала, что этот номер грязного цвета останется у нее на всю жизнь, каждый день будет попадаться на глаза и напоминать о прошлом.