Сливовое дерево

Глава восемнадцатая

Той ночью Кристину мучили кошмары. Ей снилось, что за ней кто-то гонится по темному разрушенному городу, полыхают пожары, дети зовут ее по имени. Она не может найти их, а преследователи хотят ее смерти. Последнее, что она помнила, — как отец взывает к ней из охваченного огнем здания, горит заживо и кричит в агонии. Она проснулась с дрожью во всем теле и в холодном поту. Занимался рассвет.

Нечего было и думать снова заснуть, поэтому Кристина встала, оделась и направилась в курятник за свежими яйцами. На кухне она сварила два яйца на завтрак Исааку и нарезала свою дневную порцию черного хлеба. Потом налила в жестяную кружку горячий чай и сложила в плетеную корзину хрустящий хлеб, вареные яйца, блюдце, толстую свечу и коробок спичек. Затем она сняла обувь, прокралась на чердак и плотно закрыла за собой крышку люка. Легкий пустой стеллаж отъехал в сторону легко и бесшумно, а вот дверь подалась с некоторым усилием. Исаак еще спал, приоткрыв рот, его голова и плечи оказались у открытой двери. Он, должно быть, вконец вымотался, подумала Кристина, размышляя, стоит ли его будить. Но надо было спуститься вниз, прежде чем все проснутся и станут искать ее. Она встала на колени и нежно потеребила его за плечо.

Он вздрогнул, не понимая, где находится, и схватил ее за руку.

— Исаак, — прошептала Кристина. — Не волнуйся. Ты в безопасности.

На лице его выразилось облегчение, и он разжал пальцы.

— Извини, — проговорил он. — Я забыл, где я.

— Macht nichts[65], я принесла тебе завтрак. Но мне нужно вернуться, пока не встала Mutti.

Она просунула в чулан корзину и выудила оттуда блюдце, свечу и спички.

— Это чтобы тебе не пришлось есть в темноте.

— Danke, Кристина.

Исаак поднялся на колени, зажег короткий фитиль и поместил горящую свечу на блюдце, которое девушка поставила на пол.

— Хорошо спал? — поинтересовалась Кристина.

— Давно уже я так не блаженствовал.

— Попозже я снова приду.

— Буду очень ждать.

По возможности быстро и тихо Кристина закрыла дверь, придвинула стеллаж на место и спустилась пр лестнице с чердака. С величайшей осторожностью она сложила лестницу и толкнула крышку люка на место, настораживаясь от каждого шороха, доносящегося из спален. Встав на цыпочки, она еще раз придавила крышку к потолочному проему. И вдруг из маминой комнаты раздался скрип пружин матраса. Кристина ринулась вниз по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не поскользнуться на гладких ступенях. Она только-только успела положить остальные яйца вариться, как в кухню вошла мать.

— Доброе утро, — поприветствовала дочь мутти. — Сколько у нас сегодня яиц? — ловким движением мать просунула голову в шлейку фартука, завязала тесемки за спиной и направилась к плите посмотреть на варящиеся яйца.

— Боюсь, только десять, — Кристина ненавидела лгать, но делать было нечего. — Но кто-нибудь может съесть мою порцию. Я не голодна.

Мутти приложила руку ко лбу Кристины.

— Ты как будто горишь. Никак, заболела? Потому и встала ни свет ни заря?

— Nein, я хорошо себя чувствую. Просто не спалось, и я решила не валяться понапрасну, — она повернулась к буфету, чтобы достать тарелки, а то как бы мать не раскусила ее вранье. — Мы сегодня будем работать во дворе? — она силилась говорить как ни в чем не бывало. — Может, Карл и Генрих почистят загон для коз? И не пора ли сажать горох и редис?

Мутти подошла к раковине, чтобы наполнить чайник.

— Nein, не сегодня. Бабушка хочет посадить рудбекию на могилу дедушкиной семьи. Я ведь не могу отпустить ее одну.

— Конечно нет. А я останусь дома и поработаю в саду. Тогда осенью у нас наверняка будет урожай. Погода прекрасная.

— Пускай Мария поможет тебе. А мальчики захотят пойти со мной.

— Nein! — слишком громко воскликнула Кристина. Мать, удивленно подняв брови, повернулась от раковины. — Ну, я имею в виду, что… Марии тоже захочется пойти. Ты же знаешь, как она любила дедушку. Она расстроится, если вы не возьмете ее с собой. А я совсем не против поработать в одиночестве.

Мутти вздохнула.

— Как хочешь. Я не возражаю.

Карл и Мария пришли завтракать, зевая и потирая глаза. Ома и Генрих прибрели чуть позже. В следующие полчаса на кухне царило оживление, все говорили, ели, тянулись через стол за яйцами и козьим молоком. Кристина изо всех сил старалась выглядеть как обычно: помогала Карлу чистить яйцо всмятку, твердой рукой передавала соль, поддерживала беседу о погоде и последних новостях с фронта.

— Ты не видела, что вчера произошло в колонне заключенных? — спросила вдруг Мария.

Кристина поперхнулась чаем.

— Nein, — откашливаясь, произнесла она.

— Но ты вышла из дома как раз в то время, — насупилась Мария.

— Nein, утром я выходила на задний двор.

— Ты вышла с переднего крыльца, — настаивала Мария, — и пошла к улице.

Кристина прочистила горло. Она-то была уверена, что все заняты своими делами и ее ухода никто не заметит.

— А, так это я хотела купить муки, но потом вспомнила, что мы уже использовали все карточки на этот месяц.

— А что случилось с заключенными? — заинтересовался Генрих.

— Такие разговоры за столом не ведут, — одернула их мутти. Она намазывала повидло на кусок хлеба, в то же время выразительно глядя на Марию.

— Неизвестно, — продолжала Мария. — Но я видела, как женщины отмывают с улицы кровь.

— Достаточно! — строго велела мать.

— Я слышал, кого-то застрелили, — поделился сведениями Генрих. — А некоторые сбежали.

— Тогда давайте помолимся за тех несчастных и прекратим этот разговор, — отрезала мутти.

— Ja, — поддержала ее Кристина. Колени ее дрожали. — Давайте прочитаем молитву.

После завтрака все, кроме Кристины, отправились на кладбище, куда путь был неблизкий. Кристина проводила их взглядом до угла: мутти и Мария несли корзины с рассадой рудбекии; бабушка шаркала ногами по тротуару, ее длинная юбка колыхалась; Карл и Генрих умчались вперед, пиная камешек, довольные, что можно пошалить на улице. Как только родные скрылись из виду, девушка побежала на чердак.

— Тебе понравился завтрак? — поинтересовалась Кристина, ставя пустую кружку в корзину.

— Ничего вкуснее я в жизни не ел, danke.

— Все ушли. Хочешь спуститься вниз и помыться? Я не затушила огонь, чтобы можно было вскипятить воду, ванна стоит в кухне, а я принесу тебе что-нибудь из вещей моего отца.

— Было бы замечательно. А это не опасно?

— Придется только поторопиться.

Они поспешили вниз. Кристина перевешивалась через перила и выглядывала, нет ли кого в коридорах, после чего знаком разрешала ему идти за собой. В кухне она задернула занавески и перекинула через спинку стула чистое полотенце. Исаак помог ей снять с печи дымящиеся кастрюли и налить их содержимое в ванну.

— Запри дверь, — Кристина отдала ему ключ, — мало ли что.

Она оставила его одного и направилась в комнату родителей, где стала отыскивать что-нибудь подходящее в старых отцовских вещах, поминутно поглядывая в окно. Родные вернутся не раньше, чем через полтора часа, но все же на всякий случай надо быть начеку. Это напомнило ей о герре Эггерсе, который вывешивался из окна в тот день, когда она впервые увидела нацистский плакат на стене ветхого амбара. Тогда она боялась, что сосед донесет на нее за порчу правительственных прокламаций, и не осмелилась сорвать мерзкое объявление. Теперь это казалось ребячеством. Она не только нарушила закон, лишний раз затопив печь дровами, но и укрывала беглого еврея! Она, пожалуй, даже посмеялась бы над своей прежней робостью, если бы ее не потряхивало от беспокойства. Кристина разложила рубашки и брюки отца, выбрала пригодную пару, после чего развесила остальную одежду точно так же, как и раньше. Внизу она остановилась у кухонной двери.

— Ты нашел бритву?

— Да, — откликнулся Исаак. — Я почти закончил.

Она услышала всплеск воды и представила его худое тело в клубах пара. Каково это — впервые за такое долгое время получить возможность помыться в горячей воде с мылом, смыть с себя грязь и сажу, очистить язвы на ногах? Она жаждала войти и потереть ему спину, намылить короткий ежик на голове, сбрить грязную щетину с подбородка. Сердце Кристины понеслось вскачь, когда она вспомнила их страстные объятия в винном погребе, сильные мышцы его рук и груди, жадные поцелуи.

— Я принесла одежду! — крикнула она через дверь.

— Да, иду, — дверь чуть-чуть приоткрылась, и из нее высунулась мокрая рука.

Через пару минут Исаак впустил ее. Он стоял возле ванны, заворачивая рукава голубой рубашки, старые рабочие брюки отца висели на его костлявом теле как на вешалке. Лицо юноши покраснело и сияло, грязь и щетина исчезли. Хотя скулы и нижняя челюсть выступали еще более отчетливо, он все же не утратил своей красоты. Кристине хотелось увлечь его обратно на чердак, лечь вместе с ним в чуланчике и позволить ему любить ее, чтобы она позабыла обо всем на свете. Но вдруг она заметила нечто странное на его руке.

— Что это?

Исаак повернул запястье и взглянул на отметины на внутренней стороне предплечья, затем опустил руку и стал выливать воду из ванны.

— Это номер.

— Позволь мне посмотреть.

Он показал ей руку.

— В лагере заключенных нумеруют.

Кристина пробежала пальцами по цифрам: 1071504.

— Почему он не сошел во время мытья?

— Это татуировка. Она останется навсегда.

Кристина взглянула в его лицо, и глаза ее наполнились слезами.

— Это ничего не значит, — заверил Исаак. — Совершенно неважно. Во мне это ничего не изменило.

Она взяла его руку и обвила ее вокруг своей талии, чувствуя, как от его кожи исходит тепло, как напряженные твердые мускулы его живота прижимаются к ее животу. Исаак привлек ее ближе и коснулся ее лица, провел ладонью по волосам, скулам, губам. Потом он поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, приникнув к нему так крепко, что он едва мог дышать. Из груди юноши вырвался глубокий стон. Он положил руку на грудь Кристины и стал нежно сжимать ее через блузку. Она задохнулась от вожделения и затрепетала — годы страха и разлуки растворились в страстном желании. За ее закрытыми веками скопились слезы, и пылкий зов плоти, подобный возвращению души, внезапно пробудил ее выжженное невзгодами пустое тело. Наконец Исаак оторвался от ее губ и взглянул на нее влажными глазами.

— Я так скучал по тебе, — произнес он.

— Я тоже скучала.

— Я люблю тебя. Всегда любил и всегда буду любить.

Он поцеловал ее снова, его раскрытые губы были влажны, а рука мяла ее грудь почти до боли. Она положила руки ему на шею и притиснулась ртом к его рту, по лону ее разлилось сладкое тепло. Но она заставила себя отстраниться.

— Нельзя, — Кристина потрясла головой. — Тебе надо вернуться наверх, пока мои не пришли.

— Ты права, — тяжело дыша, проговорил он. — Прости.

— Не извиняйся. Просто пообещай, что никогда больше меня не покинешь.

— Я расстался с тобой не по своей воле.

— Знаю, — она положила голову ему на грудь. — Но пообещай мне: что бы ни случилось, мы больше никому не позволим разлучить нас.

— Мне лучше пойти наверх.

— Обещай, — она не отрывала от него глаз.

— Не проси меня. Ты же знаешь: мы больше не хозяева своей судьбы.

Проводив Исаака на чердак, Кристина вернулась на кухню и все там прибрала, вытерла капли и лужицы с кафельного пола. Робу Исаака она сожгла в печке, стараясь не опалить руки, когда заталкивала скомканную и грязную полосатую ткань в огонь; отвратительное зловоние ударило ей в нос, напомнив смрад смерти. Кристину затошнило, и она, зажимая рукой рот, бросилась открывать окно. Только бы соседи не учуяли мерзкого запаха. Вытерев насухо кастрюли и ванну, она убедилась, что огонь поглотил каждый клочок гнусной робы, и вышла в огород сажать горох и редис.

Кристина уложила семена в почву, присыпала землей, прошлась по грядкам тяпкой, потом утоптала их маленькими шажками, воткнула палку в грунт в конце каждого ряда посадок и отправилась за водой. Жестяная лейка была спрятана за дровяным сараем, позади поленницы около дождевой бочки под желобом, отводившим воду с крыши. Кристина зачерпнула лейкой стоялую воду из бочки и пошла в огород поливать утрамбованную землю.

Когда она в третий раз возвращалась к грядкам с лейкой в руках и собиралась открыть ворота, то услышала пугающие звуки и замерла. Незнакомые мужские голоса доносились с улицы, и они приближались. Завидев на вершине холма фуражки и черную униформу эсэсовцев, девушка развернулась и побежала назад к дровяному сараю, поставила на землю лейку и взяла несколько бревен, не замечая царапин от жесткой коры на голых руках. Поглядывая через плечо, она увидела голубоглазого гауптшарфюрера и мясистого группенфюрера, с которыми столкнулась по пути из дома Исаака. Они расхаживали по улице, шаря глазами по окнам и крышам. Сделав четыре-пять шагов, эсэсовцы останавливались и указывали куда-то одетыми в черные перчатки руками. Группенфюрер что-то заносил в блокнот, и они шли дальше.

Кристина поспешила к главному крыльцу, из охапки дров в ее руках вывалилось два полена. Она оставила это без внимания и, прижимая остальные чурки к груди, дошла до двери и скрылась за нею. В доме она прислонилась к стене и с колотящимся сердцем стала ждать. Затем поднялась в гостиную, свалила деревяшки около печки и выглянула наружу из-за занавесок. К ее облегчению, улица была пуста.