Сливовое дерево

Глава тридцать четвертая

Кристина помчалась к дому. Когда она подбежала к открытой двери, ноги ее словно налились свинцом. Отец сидел в передней на полу, уронив голову на руки, и рыдал. Ома прислонилась к стене, мальчики прижались к ее вздымающейся груди, зарывшись лицами в складках блузки. Мутти стояла на коленях возле скрюченного тела Марии и плакала в голос. Лицо Марии было белым как полотно, тонкая шея вывернута, одна нога лежала на нижней ступени.

Сердце у Кристины похолодело. Она вошла в переднюю, пол под ней шатался, ужас жирным комком поселился в глотке. Она упала на колени возле сестры. «Nein! — кричал ее мозг. — Nein! Этого не может быть! Этого не может быть!» В голову ей пришла жуткая мысль: она наказана за то, что пыталась разрушить чью-то жизнь, за то, что взяла правосудие в свои руки, вынесла приговор Штефану. В ушах у нее звучали слова бабушки: «Бог все видит!» — «Я все исправлю! — мысленно воскликнула она. — Пусть Штефан делает что хочет! Я откажусь от своих слов!»

— Мария! — рыдала она. — Мария! Вставай!

Она взяла руку сестры в свои. Рука была мягкой и безжизненной. Кристина кричала, пока в горле не начало саднить, живот не свело, а вены на лбу не вздулись так, что чуть не лопались. Когда голос ее иссяк, она почувствовала вкус крови.

Любимая сестра Кристины лежала на плиточном полу, как брошенная тряпичная кукла, неестественно разбросав руки и ноги, красная кофта собралась под мышками. Белесые пушистые ресницы на закрытых веках были мокры от слез, под одной ноздрей застыла капля темно-бордовой крови. Кристина зажмурилась в надежде, что откроет глаза и ничего этого не увидит. Воспоминания резанули ее по сердцу: на следующий день после того, как в город приезжал бродячий цирк, Кристина вошла в кухню и застала пятилетнюю Марию возле печи с горящей щепкой над открытым ртом — она пыталась проглотить пламя, как пожиратель огня. Семилетняя Кристина застыла на пороге, в оцепенении упершись одной рукой в дверь и не зная, что делать. К счастью, в кухне вовремя появилась мутти и отобрала у девочки горящую щепку.

Даже тогда, будучи еще слишком маленькой, чтобы осознавать ужас смерти, Кристина со страхом думала, как станет жить, если что-то случится с ее младшей сестрой. Неделями после того случая она ходила за Марией по пятам, опасаясь, что та снова попробует глотать огонь, балансировать на канате или жонглировать ножами, и боялась, что опять не сможет защитить ее.

И вот настал день, когда именно так и случилось. Она открыла глаза и, почти не дыша, дотянулась до лица Марии, словно прикосновение могло разбить его, как стекло. Дрожащими пальцами она дотронулась до ее щеки. Кожа Марии была ледяной. Кристина застонала и упала на тело сестры. Ее затрясло, руки и ноги дергались, дыхание стало неровным. Один за другим, пока она не хватала следующий глоток воздуха, из ее горла вырывались отчаянные вопли, и каждый надсаживал душу. Потрясение сменилось чувством вины, и глыба льда сковала ее сердце.

— Прости меня! — выла Кристина. — Я не должна была оставлять тебя одну! Почему ты не послушала меня?

Мутти взглянула на Кристину глазами, похожими на кровоточащие раны.

— Что это значит? О чем ты говоришь?

Кристина подняла голову и, хотя ее сердце, казалось, разбито на тысячи кусков, смогла произнести:

— Она была беременна! И мне не удалось убедить ее, что все будет хорошо!

Мутти рывком прижала к себе тело Марии.

— Oh nein! — закричала она. — Nein!

Фатер, сдерживая рыдания, подошел к мутти, и они вместе стали убаюкивать Марию, ласкали тонкие бледные щеки своего погибшего ребенка. Этого Кристина вынести не могла. Она выскочила на крыльцо, и ее вытошнило на ступени, затем она привалилась к открытой двери, и в глазах у нее помутилось. Собрав последние силы, она сползла по ступеням и легла на дорожке, дрожа и желая потерять сознание. Но напрасно. Плач родителей доносился из дома в тихом утреннем воздухе, заглушая отдаленные звуки гимна, раздающиеся из церкви на противоположной стороне улицы, словно мертвые взывали из могил.

Долгие дни, последовавшие за похоронами Марии, были волглыми и жаркими, белое низкое небо заволок туман. По ночам Кристина то и дело просыпалась от грозы, с колотящимся сердцем и покрытым испариной лбом. Она отбрасывала одеяла и вскакивала с постели, готовая бежать, пока не понимала, что грохот и раскаты — это гром, а не бомбардировка. Тогда девушка с облегчением снова забиралась в кровать, расслаблялась и пыталась выровнять дыхание, но в следующее мгновение скорбное уныние овладевало всем ее существом.

Мария мертва.

В мозгу вспыхивали печальные картины: сестра лежит в гробу, родители плачут над открытой могилой. Затем Кристину охватывала горячая волна паники, и она не могла заснуть, вертелась в холодном поту до утра.

Она часами копала землю и выпалывала сорняки в огороде под палящим солнцем, снова и снова прокручивая в голове то, что произошло, и размышляла, что она могла сказать или сделать иначе. В наказание за то, что не осталась в тот день дома, она утомляла себя работой, пока ноги не начинали дрожать. Потом, шатаясь, размазывая слезы по испачканному землей липу, шла в дом и надеялась, что изнеможение поможет ей забыть о том, что Исаака и Марии больше нет на свете.

В конце недели фатер вернулся к работе. Семья нуждалась в деньгах, и он больше ничем не мог помочь мутти, которая слегла от горя. В первый день, когда отец снова вышел на стройку, Кристина приготовила ему на обед ржаной хлеб, густо намазанный смальцем, аккуратно завернула в оберточную бумагу и понесла отцу. Она шла быстро, поминутно оглядывалась и избегала срезать путь по переулкам.

На строительной площадке стоял стук молотков и визг пил. Четыре человека балансировали на балках второго этажа, приколачивая лаги. Другие скрепляли строительным раствором камни вдоль стен подвала; Кристине казалось, что они скребут мастерками прямо ее натянутым, словно струна, нервам. Она нигде не видела отца, поэтому приложила ладонь ко лбу козырьком, прикрывая глаза от слепящего солнца, и попыталась разглядеть знакомое лицо.

— Кого вы ищете? — окликнул ее с крыши один из мужчин.

— Отца! — в ответ прокричала она. — Он сегодня вышел на работу после перерыва.

— Нескольких человек отправили расчищать другие подвалы, — объяснил строитель. — Туда, где были кухня и склад.

— Danke, — Кристина помахала ему рукой.

Безжизненный участок с кое-где пробивавшимися островками травы простирался вплоть до соседнего квартала. Посередине двора в земле, как гнилая полость удаленного зуба, зиял заполненный обломками провал.

Два человека поднимали изнутри обугленные балки и тяжелые камни и передавали тем, кто находился позади. Строители, как пожарная команда, перехватывали их по цепочке и взваливали на телегу.

Кристина осторожно приблизилась к крошащемуся краю бывшего подвала и заглянула туда, где мужчины раскапывали пепел и пыль. Исходящий снизу запах прелого горелого дерева напоминал вонь из вскрытой могилы. Мешанина расплавленных почерневших баков, искореженных стульев, обуглившихся труб и обломков здания создавала бугристый безжизненный пейзаж. Герр Вайлер, стоявший на неустойчивой куче развалин рядом с другими работниками, заметил девушку. Он вытер лицо платком, сунул его в карман брюк и направился к ней.

— Как отец? — поинтересовался он, прищурившись.

— Что вы имеете в виду?

— Я думал, он сегодня выйдет на работу, — объяснил герр Вайлер. — Он захворал?

— Nein, — ответила Кристина. — Утром папа ушел на стройку.

Герр Вайлер покачал головой:

— Его сегодня никто не видел.

От лица Кристины отлила кровь. Она представила себе, как Штефан пырнул ничего не подозревавшего отца ножом в пустынном переулке и как умирающий фатер лежит там в растекающейся луже крови.

Она бросила мешок с обедом и ринулась по булыжным улицам, зовя отца. Казалось, все вокруг двигались как в замедленном кино, в то время как она сама неслась в каком-то нервозном полете, словно насекомое. Она останавливала всех знакомых, которых встречала, хватала их за рукава одежды и спрашивала, не видели ли они отца. Некоторые отрицательно качали головами и выдергивали руки, словно Кристина была заразной; другие с ошалелыми от страха глазами отвечали «нет», как будто война еще не закончилась и она была сотрудником гестапо, который бросит их в тюрьму, если ответ окажется неправильным. Одна только жена сапожника потрудилась поинтересоваться, что случилось.

Увидев американский джип, неуклюже двигавшийся в ее сторону, Кристина встала на дороге и подняла руки вверх, чтобы остановить машину. Американцы были ее единственной надеждой. Им ведь интересно узнать о переодетом эсэсовце. Джип объехал ее и продолжил свой путь. Когда автомобиль проезжал мимо, она искала среди пассажиров лицо Джейка, но не увидела его. Второй джип затормозил и остановился, подняв клубы пыли.

— Джейк? — сказала девушка четырем американцам, надеясь, что они узнают имя.

Водитель покачал головой. Пассажир, сидевший на переднем сиденье, произнес что-то для нее непонятное и подал знак водителю ехать. Два солдата на заднем сиденье ткнули друг друга в бок локтями, усмехаясь и оглядывая Кристину с ног до головы. Один достал из переднего кармана «Херши» и протянул ей, посвистывая, словно призывал собаку. Кристина помотала головой. Солдаты разразились смехом, и водитель выжал сцепление. Кристина быстро подбежала к машине спереди и положила руки на капот, пытаясь придумать, как заставить американцев понять ее, — вдруг кто-то из них говорит по-немецки.

— Мой отец, — задыхаясь, выпалила она, — на него напал эсэсовец!

Пассажир на переднем сиденье жестом приказал ей отойти с дороги.

— Помогите! — продолжала девушка.

Водитель нажал на газ и воззрился на нее. Кристина охнула и отступила, приложив руку к сердцу и лихорадочно пытаясь вспомнить нужные английские слова.

— Father, — попробовала она произнести по-английски, но у нее получилось «фаддер», а слово «help» прозвучало как «хелф».

Солдат на переднем сиденье снял винтовку и направил ствол ей в голову, глядя на девушку твердым угрожающим взглядом. Кристина отступила от машины, бессильно опустив руки. По щекам ее лились слезы. Американцы укатили. Внезапно девушку осенило: «Даже если бы я и смогла объяснить солдатам свою беду, какое им дело до пропавшего немца. Мы все еще враги». Потом она вспомнила об аэродроме за городом, заполненном американскими машинами. Может, удастся найти там Джейка или кого-то, кто говорит по-немецки и сумеет помочь ей. Она постояла на дороге, пытаясь вспомнить кратчайший путь до авиабазы, а затем, дрожа и мучаясь от тошноты, направилась в восточном направлении.

Пройдя пять кварталов, девушка оказалась в той части города, что находилась ближе всего к аэродрому, — злополучном районе, который более других пострадал во время войны. Весь восточный конец города был стерт с лица земли, несколько кварталов превращены в руины. Обгорелые зазубренные бревна и расплавленные куски металла торчали вверх, как сломанные кости. Булыжные улицы, в центре расчищенные, здесь выглядели как красные извилистые реки, текущие между бугристыми берегами крошащегося кирпича и разбитого камня. Тут и там на полуразрушенных стенах виднелись надписи мелом: «Грета и Гельмут, мы живем у тети Хельги», «Возлюбленная дочь Аннализе Ниле, 4 года, погибла 4 января 1945 года», «Пропали без вести Ингрид, Рита и Иоганн, 32, 12 и 76 лет».

Кристина натянула ворот кофты на нос — ей чудилось, что она еще чувствует запах дыма, тлеющих углей и разлагающейся плоти тех, кого она когда-то видела в церкви, на улицах, в бакалейной лавке. Больше четырехсот человек в ее родном городе, включая детей разного возраста, были убиты во время воздушных налетов. Кристина спешно проследовала мимо рассыпанных груд камня и осколков стекла из разбомбленной кирхи, мимо старого кладбища с покосившимися или лежащими на земле расколотыми надгробиями. Воронки вдоль обочин дороги напоминали свежие могилы.

Наконец девушка вышла из города в поле, откуда открывался вид на расположенный в долине аэродром. Кристина заторопилась по направлению к нему.

Увидев КПП, она замедлила шаг. Только бы кто-нибудь из охранников понимал по-немецки и впустил ее. Сзади приближалась колонна военных грузовиков и танков, оставляя за собой столб пыли, похожий на грозовую тучу. Кристина отступила с дороги и стала махать людям в машинах в надежде, что кто-то из солдат сжалится над ней или решит, что она предлагает себя в обмен на шоколадный батончик или упаковку жевательной резинки. Девушка намеревалась попасть внутрь во что бы то ни стало.

Звук моторов ревел у нее в ушах, массивные гусеницы танков с грохотом вгрызались в землю. Американские солдаты скучились на крышах и в открытых кузовах грузовиков, как рой школьников, играющих на холме. Некоторые из них бросили взгляд на Кристину, но не более того.

Когда первая машина остановилась на КПП, Кристина пошла вдоль колонны, ища в каждом грузовике Джейка, но нигде не увидела знакомого лица. В последнем автомобиле сидел один водитель, высунув руку с сигаретой в окно, а голову откинув на высокую спинку сиденья. Девушка подошла к кабине и хотела заговорить, но тут заметила, что глаза солдата закрыты. Шофер явно находился на взводе. Он глубоко затянулся сигаретой, мощной струей выдохнул дым и с очевидным раздражением что-то пробормотал. Кристина поспешила к задней части машины: если в крытом кузове никого нет, она залезет внутрь, а если кто-то есть — сбежит.

К ее радости, кузов был заставлен деревянными ящиками. Девушка забралась наверх и забилась между откидным бортом и клапаном брезентовой двери. Сердце ее мчалось вскачь. В кузове было как раз достаточно места, чтобы кое-как примоститься между ящиками и боковым бортом. Кристина втиснулась на свободное место, стукнувшись локтем и головой, и в нос ей ударил запах солярки.

Мотор с визгом заработал, и грузовик медленно двинулся вперед, отчего Кристина билась о ящики, как мешок с мукой. Она обхватила руками голову и надеялась только на то, что грузовик не станут досматривать при въезде. Машина немного проехала и остановилась. Сквозь рычание мотора Кристина слышала голоса, водитель что-то говорил, потом последовали громкий хлопок и череда глухих тяжелых ударов. Кто-то откинул брезент, девушка вздрогнула и скорее почувствовала, чем увидела, как солдат проверяет нагруженный кузов. Она затаила дыхание и замерла.

Кристина уже решила, что проверка закончена, но тут грубая рука схватила ее и дернула наверх. Солдат закричал, вытащил пистолет и сделал шаг назад. Пока она перебиралась через задний борт кузова и спрыгивала вниз, охранники и оживившийся водитель держали ее под прицелом винтовок. Небритый военный пролаял ей в лицо что-то резкое. Она не понимала, что он говорит, но догадывалась, что попала в беду.

Ее обыскали, и небритый потащил ее через КПП, а затем через территорию базы в приземистое кирпичное строение слева от диспетчерской вышки. Внутри за столом сидел офицер, склонив лысеющую голову над ворохом карт и документов. Солдат обратился к нему, и он поднял взгляд. Щеки и лоб американца были бледными и шишковатыми, словно облепленные овсяной кашей.

В глазах его выразилось удивление. Офицер встал и подошел, слушая доклад солдата, затем сел на край стола и, сложив руки на груди, стал изучать Кристину.

— English? — осведомился он.

Кристина потрясла головой. Офицер еще некоторое время ее рассматривал, словно пытался прочитать в ее уме злокозненные намерения, потом сказал что-то небритому солдату. Тот козырнул и вышел. Офицер отодвинул от стены стул, проскрежетав его металлическими ножками по бетонному полу, и дал знак Кристине сесть. Она повиновалась. Руки и ноги у нее дрожали, и девушка раздумывала, слышит ли американец, как стучит кровь у нее в висках. Когда офицер вернулся к столу, она прочистила горло, чтобы привлечь его внимание. Он, удивленно подняв брови, взглянул на нее.

Она отодвинула рукав кофты, показав номер на запястье, и произнесла:

— СС.

Офицер помрачнел и сдержанно кивнул.

— Father, — продолжала Кристина.

— Father? — переспросил он, в замешательстве сдвинув брови.

Она кивнула, приложив руку к сердцу.

— Джейк, — проговорила она, браня себя за то, что гребла всех американцев под одну гребенку и не узнала его фамилии. Возможно, не поверь она дурным слухам и согласись на дружбу с ним, Штефан был бы уже за решеткой.

В это время небритый солдат вернулся в сопровождении светловолосого мужчины в гражданской одежде, на чьем лице при виде Кристины вспыхнуло удивление. Потом на губах у него зазмеилась самодовольная удовлетворенная улыбка. Девушка похолодела.

Это был Штефан.

— Так-так, и кто это у нас тут? — спросил он.

Кристина воззрилась на офицера с бугристым лицом, надеясь передать взглядом обуявшие ее страх и ярость. Она встала, снова отодвинула рукав, выставила вперед запястье и указала на Штефана.

— Это эсэсовец! — дребезжащим от ярости голосом воскликнула она. — Он из Дахау!

— У тебя ничего не выйдет, — ответил Штефан со спокойным выражением лица и звериным ликованием во взгляде. — Эти люди мне доверяют. Я сам пришел к ним и предложил услуги переводчика. Я им больше не враг.

Офицер что-то сказал Штефану. Кристина поняла лишь «СС». Штефан покачал головой и произнес по-английски целый монолог, жестикулируя и указывая на девушку. Как это нелепо: они поверили убийце только потому, что он говорит на их языке. Девушка разобрала слова «еврей», «Дахау», «семья», «отец», «мертв». Американцы несколько раз вздрагивали, словно им было больно слышать какие-то подробности из рассказанной Штефаном истории.

— Nein, nein, nein, — настаивала Кристина, чувствуя поднимающуюся в груди панику. Она снова указала на Штефана, ударила себя кулаком в живот, изображая движение ножа, и произнесла:

— СС. Father.

Штефан приложил палец к виску, сделал круговое движение и присвистнул. Офицер взглянул на Кристину с жалостью. И вдруг она все поняла. Он рассказал им, что вся ее семья погибла и она сошла с ума от горя.

Больше Кристина сдерживаться не могла. Она набросилась на Штефана, занесла кулаки над его головой и стала колотить негодяя в челюсть, в виски, по шее.

— Что ты сделал с моим отцом? — кричала она.

С той же легкостью, как если бы он боролся с младенцем, Штефан схватил ее за руки и обездвижил их. Кристина вырывалась, пытаясь отцепить его сильные пальцы со своих запястий. Небритый солдат оттащил ее, посадил на стул и крепко вцепился ей в плечи, придерживая, чтобы девушка снова не вскочила. Кристина часто дышала, жилы на ее шее напрягались, когда она пыталась встать. Как бы она хотела вырвать Штефану сердце!

— Тихо, любовница еврея, — мягким голосом проговорил злодей, словно пытался ее успокоить. — Ты сама даешь им доказательства того, что я о тебе рассказал.

— Где мой отец? — закричала она снова. Слова застревали у нее в горле.

Штефан сказал что-то солдату, и тот неохотно отпустил ее. Крепко ухватившись за деревянные подлокотники стула, Кристина подавила желание снова вскочить с места. Однако мерзавец был прав: она должна держать себя в руках, иначе американцы ни за что ей не поверят.

— А ты думала, твоя выходка в церкви останется безнаказанной? — Штефан опустился перед ней на колени, изображая на лице фальшивую сердечность. — Я ведь тебя предупреждал.

— Bitte, — попросила она. — Скажи мне, где Vater.

— Дай-ка подумать. Полагаю, он дает показания насчет своего участия в военных преступлениях. Да, именно так. Я что-то такое слышал.

— Дает показания? Кому? Он не делал ничего противозаконного! Теперь распоряжаются американцы, а не ты со своими дружками из СС!

Штефан встал и что-то сказал офицеру, тот кивнул, плотно сжав губы, словно беспокоился о ее состоянии.

— Ты права, — кивнул Штефан, — теперь распоряжаются американцы, и они держат эсэсовцев и солдат вермахта в одинаковых условиях в Дахау.

Кристина оторопела.

— В Дахау?

— Ja, и именно туда направляется твой отец, потому что ты не умеешь держать рот на замке.

— Но все непременно разъяснится! — закричала Кристина. — Они узнают, что папа был простым солдатом, и отпустят его! — она взглянула на американцев, которые взирали на нее так, словно слушали, как врач рассказывает пациенту о смертельном диагнозе.

Штефан покачал головой, как будто во второй раз сообщал плохую новость, его спокойная уверенность была столь же безошибочной, как и сине-стальной цвет глаз.

— А разве я не упомянул, что моя старая униформа отлично ему подходит? Вплоть до размера сапог. Трудно ему будет оправдаться.

— Но отец не сделал ничего дурного! — воскликнула девушка. — Я поеду в Дахау и расскажу американцам, кто на самом деле военный преступник!

— Давай-давай. Сейчас все немцы под подозрением, пока не будет доказана их невиновность. В Дахау есть и женские бараки. Может, мне повезет, тебя запрут там, и всем моим проблемам конец. Не забывай, что сила на моей стороне. Я брошу твою мать и братьев в какой-нибудь подвал, и американцы никогда их не найдут. Эти старые города изобилуют подземными ходами, а переулки да дома — чистый лабиринт. Так что можно сгноить человека заживо. Как должна была сгнить ты.

Кристина смотрела на него, и ненависть вскипала в ее груди.

— Джейк? — она сделала еще одну попытку, взглянув на офицера. При упоминании американского имени лицо офицера омрачилось, и он сказал что-то Штефану.

— Теперь он думает, что ты хочешь навредить одному из их людей, — сообщил ей Штефан. — Американским солдатам строго запрещено общаться со взрослым немецким населением. Он спрашивает, знаешь ли ты, что все проживающие в зоне оккупации немцы от четырнадцати до шестидесяти пяти обязаны, под угрозой тюремного заключения или лишения продовольственных карточек, зарегистрироваться для прохождения принудительных работ.

Кристина кивнула, притворившись, что соглашается. Все равно она никуда не пойдет с американцами, особенно если здесь Штефан. Офицер подошел к стене за столом, взял с полки штук пять консервных банок, положил их в полотняный мешок и протянул девушке. Мешок повис между ними, как мертвое животное. На трясущихся ногах Кристина встала и взяла его, не отрывая пылающего гневом взгляда от Штефана.

— Не знаю как, — сказала она ему, — но я заставлю тебя заплатить за все.

Штефан подался было к ней, чтобы обнять, но она оттолкнула его и плюнула ему в лицо. Офицер с сердитым видом встал между ними и знаком велел Кристине уходить. Небритый солдат взял ее за плечо и вывел из здания.

Он буквально потащил ее по территории авиабазы. Кристина прижимала мешок к груди, пытаясь сообразить, что делать дальше. Она краем глаза поглядывала на провожатого, раздумывая, может ли тот ей помочь. Лицо его было решительным, брови сурово сдвинуты.

— Help? — спросила Кристина. Игнорируя ее реплику, солдат шел дальше. Девушка остановилась и вырвала руку. — Help, — попыталась она снова привлечь его внимание, на этот раз тверже. Но он опять схватил ее за плечо и поволок дальше.

На середине лагеря она увидела у КПП два джипа: в одном сидели три солдата, в другом два. Кристина прищурилась, пытаясь разглядеть знакомое лицо, но пассажиры находились слишком далеко и их головы были повернуты в другую сторону — они разговаривали с охраной. Затем машины въехали на авиабазу и приблизились. Во втором джипе Кристина рассмотрела белозубую улыбку и выглядывающие из-под каски светлые волосы.

— Джейк! — закричала она, вырываясь от сопровождающего, и побежала за машиной, но не могла догнать ее.

Солдат поймал Кристину за плечо и толкнул на землю, мешок с банками камнем ударил ей в грудь, и она задохнулась, стала хватать воздух и пыталась встать, глядя, как удаляются джипы. Солдат рывком поставил ее на ноги и потащил к выходу, а банки с едой рассыпались в пожелтевшей траве, как детский конструктор. Девушка пыталась вывернуться, но американец прикрикнул на нее и схватил крепче, вонзив тупые пальцы ей в плечо.

— Кристина! — окликнул ее кто-то.

Она вытянула шею и увидела бежавшего к ней Джейка с винтовкой в одной руке. Лоб его озабоченно хмурился. Небритый остановился и подождал Джейка. На сердитом лице провожатого отражалась смесь раздражения и нерешительности. Догнав их, Джейк сказал что-то солдату. Некоторое время они спорили. В конце концов Джейк закатил глаза и достал из кармана несколько сложенных зеленых бумажек, похожих на деньги. Он отделил от пачки две ассигнации и протянул их солдату, который тревожно огляделся, но потом все-таки взял деньги и сунул их в карман. Насупившись, он пошел дальше и потащил Кристину за собой.

Джейк взял девушку за другую руку, и все трое поспешили к КПП. Когда они приблизились к развалинам небольшого каменного строения, Джейк, беспокойно озираясь, увлек Кристину за разрушенную стену. Небритый продолжил свой путь. Джейк проговорил что-то по-английски. Затем, удостоверившись, что никто не смотрит, он произнес по-немецки те же самые слова, которые сказал ей тогда на станции:

— Могу я что-то помочь?