Сливовое дерево

Глава девятнадцатая

В следующие два дня, как только все принимались за будничные дела на первом и втором этажах или, еще лучше, выходили работать в сад, Кристина спешила на чердак — принести Исааку краюху хлеба, вареную картошку или первые бессмертники, появившиеся в конце лета. Она прибегала к нему несколько раз за вечер, но считала за лучшее проскальзывать наверх, только если никого не было на третьем этаже. В течение дня Кристина поджидала возможности незаметно улизнуть. Когда она мыла посуду или подметала коридоры, то всегда наблюдала за членами семьи — опасалась, что родные чувствуют ее нетерпение. Девушка изо всех сил старалась держаться невозмутимо, но нервы ее были напряжены, и дышала она часто, словно маленькая мышка, крадущаяся мимо спящего голодного кота.

На третий день Кристина после завтрака выглянула из кухни, спрятав в кармане передника сваренное вкрутую яйцо, и направилась к лестнице, намереваясь пробраться на чердак. Три настойчивых удара в дверь вынудили ее остановиться. Девушка перевесилась через перила, пытаясь понять, что происходит на первом этаже.

— Откройте, фрау Бёльц! — потребовал приглушенный мужской голос.

Кристина оторопела и впилась ногтями в деревянные поручни перил. Непрошеный гость стал стучать снова, с каждым разом все громче и напористей. Глухие удары эхом отдавались в тихом коридоре, и время словно замедлилось. Мутти вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. Кристина с трудом оторвалась от перил и пошла в сторону гостиной, пряча лицо от матери.

— Кто-то стучит в дверь? — спросила мутти.

— Я… я ничего не слышала, — солгала девушка, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Раздались три очередных настырных удара и все более громкие требования открыть дверь. Мутти развязала передник и поспешила вниз по лестнице. Кристина вернулась к перилам и стала смотреть, как мать отворяет дверь. На крыльце пухлогубый группенфюрер и два вооруженных солдата перекрыли путь к выходу, словно ожидали, что в любой момент из дома кто-нибудь попытается сбежать. Кристина прижала руку ко рту и отступила назад, ее лоб и подмышки тут же взмокли от холодного пота.

— Слушаю вас, — произнесла мать ровным голосом человека, уверенного, что ему нечего скрывать.

— Из лагеря сбежал заключенный, — прорычал группенфюрер. — Мы обыскиваем все дома и амбары в городе.

В глотке у Кристины поднялась кислота. Девушка тихонько придвинулась к перилам и взглянула вниз.

— Уверяю вас, герр группенфюрер, — сказала мутти, — что мы не видели никаких заключенных.

— Все равно, — рявкнул группенфюрер, — мы должны обыскать дом.

— Но мы бы сразу же сообщили куда положено, герр группенфюрер, — возразила мутти.

— Предупреждаю вас, фрау Бёльц, один-единственный раз: не вздумайте препятствовать делам государственной важности. Попробуйте только не пустить меня в дом, и вас арестуют и посадят в тюрьму. Это понятно?

— Ja, герр группенфюрер, — мутти отступила в сторону.

Эсэсовец ввалился в переднюю, остановился у лестницы и стал свирепо пялиться вверх, словно оценивал степень вины здешних жителей по цвету стен. Затем он повел рукой, подавая солдатам знак подниматься. Те немедленно подчинились. На их гладких лицах не обнаруживалось ни следа эмоций, громоздкие автоматы были направлены вперед. Они ринулись вверх по лестнице, кованые сапоги оглушительно в унисон затопали по ступеням. Кристина хотела спрятаться, но ее словно приковало к месту. На площадке второго этажа солдаты направили на нее дула автоматов, затем решили, что она не представляет угрозы, и двинулись дальше. Когда эсэсовцы ворвались в пустую кухню, она крепче ухватилась за перила из страха, что ноги ее подкосятся.

На площадке появился группенфюрер, держа одну руку на кобуре с люгером. Увидев Кристину, он остановился.

— Guten Tag, фройляйн, — поприветствовал ее офицер, наклонив голову набок и оскалив в улыбке серые зубы, словно подкатил к ней на вечеринке или на пикнике у озера. — Кристина, не так ли? Вижу, ваша матушка полностью поправилась, — он снял руку с пистолета и положил ей на плечо. Она почувствовала через платье теплую потную ладонь. — Уверен, что хорошей немецкой девушке вроде вас нечего скрывать.

Кристина обхватила рукой холодное яйцо в кармане передника и выдавила из себя улыбку, больше похожую на судорогу, — губы, как будто сведенные спазмом, подергивались.

Эсэсовец пожал ей плечо и проследовал в кухню; полы кителя собирались в складки на жирных ягодицах. Кристина сглотнула и зажмурилась, сдерживая подступившую тошноту. Когда она открыла глаза, перед ней стояла мать, нахмурившись и с немым вопросом на лице.

Кристина не успела ничего ей сказать — группенфюрер вышел из кухни, а за ним по пятам следовали солдаты.

— Где ваш муж? — спросил он у матери.

— Он… Мы точно не знаем, — ответила мутти. — Он служил в Шестой армии и…

— Он совершил подвиг и погиб за свою страну или попал в плен к русским?

— Я… Я не знаю… — растерялась мутти. — Я…

— Macht nichts![66] — заорал эсэсовец, снимая с пояса дубинку. — Обыскать дом! — приказал он солдатам.

И жестом велел Кристине и мутти следовать за ними, а сам пошел позади женщин, подгоняя их концом дубинки.

Находившиеся в гостиной ома, Мария и мальчики, должно быть, слышали грохот тяжелых сапог по лестнице, потому что, когда солдаты ворвались в комнату, все члены семьи сидели, прижавшись друг к другу, на диване. Ома ахнула и непроизвольно обняла детей. Карл уткнулся носом ей в бок и, зажмурившись, заплакал. Побледневшие Мария и Генрих смотрели на направленные на них автоматы. Группенфюрер с ухмылкой на лице ленивой походкой подошел к ним. Он взял бабушкину корзинку для шитья и опрокинул ее вверх дном, вывалив катушки, нитки и игольницы на колени пожилой женщине.

— Все вон с дивана! — заорал офицер.

Бабушка с усилием встала и присоединилась к Марии и мальчикам, забившимся в дальний угол комнаты. Солдаты перевернули диван, раздавив шкатулку для рукоделия. Удовлетворенный тем, что там никто не прячется, эсэсовец принялся рыться в стоявшей рядом корзине с военной униформой, швыряя брюки, рубашки и кители грудой на пол. Потом он стал брать книги и, прочтя заглавие каждой, бросал их, открыл буфет и что-то высматривал между тарелками и блюдами.

— Останься здесь и глаз с них не спускай! — приказал он одному из солдат, а Кристине и мутти рявкнул:

— Вы двое за мной!

Тело Кристины казалось ватным. У нее стало темнеть в глазах, словно она смотрела через медленно закрывающиеся занавески. Мутти взглянула на дочь и продела ее руку в свою. На лбу у нее от тревоги собрались морщины. Мать наверняка чувствовала, как дрожит Кристина.

Две женщины последовали за вторым солдатом и офицером на первый этаж и затем в сарай для коз, где солдат потыкал кучи сена штыком и перевернул ведра с водой. На заднем дворе группенфюрер рванул дверь курятника и вошел в пыльное помещение с люгером в вытянутой руке. Вернувшись в дом, они вывалили картошку и яблоки из ящиков в погребе, а потом перевернули вверх дном бабушкину комнату, выбрасывая платья, юбки и нижнее белье из сундуков и комодов.

Кристина держалась за стены и перила, на каждом шагу ожидая обморока. Единственное, что она чувствовала, — как яйцо в кармане передника стучит ей по ноге, когда она поднимается и спускается по лестнице.

Эсэсовцы прошлись по всем комнатам, срывая одеяла с кроватей, вспарывая подушки, выкидывая пижамы и ночные рубашки из комодов и гардеробов. Когда солдат выволок из-под маминой кровати ящик с запрещенным радиоприемником и отодвинул его в сторону, чтобы заглянуть под матрас снизу, мутти оцепенела. Прикрывавшее аппарат сложенное одеяло слегка съехало, обнажив одну из рукояток переключения. Лицо матери побелело как полотно. Но каким-то чудом эсэсовцы забыли про ящик в углу и протопали в коридор. Кристина услышала, как мать со стоном и содроганием выдохнула. «Радио — меньшая из наших бед», — подумала девушка, терзаемая чувством вины, перевитым со страхом.

В комнате Кристины группенфюрер увидел плюшевого медведя, игриво прорычал, дважды надавил ему на живот и, не получив от игрушки ответного рычания, отшвырнул ее на кровать. Кристина хотела схватить медвежонка, чтобы убедиться, что спрятанная внутри записка Исаака в целости и сохранности, но вовремя остановилась.

Разворотив последнюю комнату на третьем этаже, эсэсовцы вышли в коридор и направились к лестнице. Кристина уже начала надеяться, что, возможно, все и обойдется. Она наконец смогла ровно дышать, скачущее сердце стало успокаиваться. Но на полпути к лестнице группенфюрер остановился и указал на потолок.

— Что там? — вопросил он. И, не дожидаясь ответа, знаком велел солдату открыть опускную дверь.

— Чердак, — проговорила мутти.

В глазах у Кристины потемнело. Она больно прикусила внутреннюю сторону щеки, стараясь унять приступ накатившегося ужаса, угрожавший свалить ее с ног, и не сомневалась, что эсэсовцы заметили, как она покачнулась. Мозг девушки бешено работал: чем, чем отвлечь их?

Солдат открыл чердачный люк, опустил лестницу и залез наверх, хватаясь за перекладины одной рукой, потому что другая все еще стискивала автомат. Группенфюрер приказал мутти и Кристине следовать за ним. Кристина не знала, достанет ли у нее силы подняться наверх.

Единственный отвлекающий маневр, который пришел ей в голову, — сказать, что она боится привидений. Но группенфюрер, осклабившись, предложил даме липкую руку, и ей пришлось вскарабкаться наверх, двумя руками перебирая перекладины. Как только она оказалась наверху, в отверстии люка рядом с ней вырос группенфюрер, словно полуразложившийся упырь, поднимающийся из могилы. Если садануть его хорошенько ногой по голове, пронеслось в мыслях Кристины, он кубарем свалится вниз и разобьет черепушку. Она не успела привести задуманное в действие — офицер забрался на чердак и встал рядом, касаясь своим предплечьем ее руки.

— Зачем здесь солома? — спросил он, тыча пальцем.

— Это для цыплят, — объяснила мутти.

Группенфюрер снова задел Кристину и вместе с солдатом стал обходить чердак, распахивая ящики и заглядывая на полки комода. Он провел рукой по стеллажу, приставленному к потайной двери, поднял глаза к стропилам и пыльным балкам. Из опасения, что эсэсовцы заметят, каким ужасом исказилось ее лицо, девушка старалась смотреть в пол. Наконец, удостоверившись, что ничего противозаконного здесь нет, группенфюрер направился к люку. Кристине пришлось отступить в сторону, когда он стремительно прошел мимо нее. Офицер велел солдату спускаться первым, а сам пропустил женщин вперед.

— Дайте нам знать, если заметите что-нибудь подозрительное, фрау Бёльц, — порекомендовал он, когда они спустились на первый этаж. — Это для вашей же безопасности.

— Ja, герр группенфюрер, — кивнула мутти. — Danke.

Перед уходом офицер приказал солдатам заскочить в кладовую и прихватить две буханки ржаного хлеба из потайного ящика в старом комоде. Когда подчиненные вернулись, страж закона с удовлетворенной улыбкой сунул добычу под мышку, как будто только что купил хлеб в булочной и имел на него полное право. Солдаты протопали на улицу, а он все еще стоял на крыльце, со значением глядя на Кристину.

— Сообщать о любых подозрениях — ваш долг, не забывайте об этом, — сказал он. — Утаивать от властей какие-либо опасения — преступление против германского государства, — затем он обратился к мутти! — Вы ведь не желаете, чтобы грязный еврей явился сюда и обесчестил ваших дочерей, не так ли?

— Nein, герр группенфюрер, — ответила мутти.

— У меня есть полномочия назначить награду за поимку еврея. Они могут пробраться куда угодно, совсем как крысы. Вы и не заметите, как они вас облапошат.

— Danke, герр группенфюрер, — сказала мутти. — Видит бог, мы нуждаемся в деньгах.

— Heil Hitler! — эсэсовец вскинул руку и наконец удалился.

Мутти затворила дверь и привалилась к ней.

— Как ты? — осведомилась она у Кристины. — На тебе лица нет, и дрожишь как осиновый лист.

— Со мной все хорошо, — ответила дочь, но ее ноги готовы были подогнуться. — Я ужасно перепугалась.

— Я тоже. Но нам нечего скрывать. А ты разве знакома с этим офицером?

— Я столкнулась с ним на улице в тот день, когда узнала, что Исаака увозят.

— Будь осторожна. Эсэсовцам все дозволено.

— Знаю. Потому я так и нервничала.

Кристина не выносила вранья, но могла ли она признаться, что подвергла всех домочадцев опасности? С тех пор как началась война, мутти из кожи вон лезла, чтобы уберечь семью. Как могла Кристина рассказать, что в одиночку приняла скоропалительное решение, угрожающее свести на нет все заботы матери, которая проявляла такую самоотверженность? Однако, по трезвом размышлении, что еще ей оставалось? Бросить Исаака умирать?

Мутти поцеловала дочь в лоб и сильными руками помассировала ей плечи. Зубы Кристины стучали — организм оправлялся от потрясения, и девушка слабела и плакала на груди у матери. Мягкая кожа материнской щеки и слабый, но знакомый запах яичной лапши и молочного мыла действовали на Кристину, как хорошее успокоительное.

До конца дня они вместе укладывали одежду в шкафы, застилали постели — уничтожали все следы вторжения. Кристина чувствовала себя как выжатый лимон, словно неделями не спала. Сознавать, что жизнь родных теперь находится в ее руках, было невыносимо. Исаака она увидела лишь после того, как все в доме уснули.

Когда девушка открыла потайную дверь, Исаак сидел прислонившись к стене, на лице его играли свет и тень от пламени свечи, а в пальцах он крутил камушек, который Кристина принесла ему раньше из сада.

— Слышал, что тут было? — спросила она, садясь рядом.

— Ja, — ответил он. — Как ты это вынесла?

— В конце концов я непременно успокоюсь. Перестану трястись. Наверно. Когда-нибудь через год.

— Я услышал крики и звук передвигаемой мебели и понял, что дела наши плохи. Бросился на пол и старался даже не моргать. Видимо, даже дыхание остановил, потому что чуть было не потерял сознание. Закрыл глаза и стал молиться. Отвратительно, что я навлекаю на вашу семью опасность.

— Это не ты. Это я, — Кристина прислонилась к его плечу. — Но я думала об этом весь день, с тех пор как убрались эсэсовцы, и поняла, что иначе нельзя. Я должна была спасти тебя. Поступить по-другому я не могла. Я люблю тебя. Грош нам цена, если мы не готовы пойти на смерть ради спасения других людей, тем более — наших любимых.

— Не все так отважны, как ты. Большинством движет страх. Мне надо уходить.

— Я тоже об этом думала, — она оперлась на колени и повернулась к нему лицом. — Меня терзает мысль, какому риску я подвергаю родных. А тебе нужно бежать из Германии. Уйдем ночью, идти будем только под покровом темноты. Покинем эту истерзанную войной страну.

— Я тебя с собой не возьму.

— Еще как возьмешь, — голос ее был тверд. — Пойдем вместе. Я уже ввязалась в рискованное дело и все для себя решила. Не пытайся меня отговаривать, это бесполезно. Я соберу необходимые вещи, возьму для тебя теплую одежду из отцовского шкафа, немного еды. В старых учебниках Карла и Генриха есть карты, и мы определимся, какое направление выбрать. Если держаться ближе к лесу…

— Погоди, не торопись. Все это надо хорошенько обмозговать. Нам нужен четкий план, иначе ничего не выйдет.

— Так я ведь об этом и говорю — составить план. Но тянуть нельзя.

— Не знаю. Надо все взвесить. Мы не можем просто сорваться с места под влиянием порыва.

— Конечно. Так вот, план такой: ты продумаешь подробности, а я пока начну собирать вещи.

Исаак, слабо улыбаясь, покачал головой.

— Я люблю тебя, — сказала Кристина. — Gute Nacht![67] — она поцеловала его долгим и крепким поцелуем и спустилась с чердака.

Когда в четыре тридцать утра сирена воздушной тревоги завела свой визгливый гулкий вой, Кристина решила, что ей это снится. В ее грезах они с Исааком собирали в залитом солнцем саду неправдоподобно крупные сливы. Стоял теплый день, пчелы лениво жужжали, садились на белые эдельвейсы и розовые люпины, росшие на кромке поляны. Жужжание становилось все громче и громче, странным образом меняло тон — высокий, низкий и снова высокий, пока не превратилось в ревущий гул сирены.

«Нам надо спрятаться!» — кричала Кристина во сне Исааку. Но он ее не слышал, продолжал улыбаться и срывать сливы.

Затем его лицо исчезло, солнечный сад рассеялся, и вместо него возникла темная стена ее комнаты. Девушка увидела знакомый луч лунного света, проникающего с краев наклеенной на окно для затемнения бумаги, но не сразу поняла, что звук сирены слышит наяву. Когда же она наконец осознала это, жуткий страх сдавил ей грудь. Стояла глубокая ночь, Кристина лежала в постели, сирена предупреждала о бомбардировке, а Исаак был заперт на чердаке. У нее не хватит времени подняться наверх и выпустить его. Ей нужно помочь братьям. Кроме того, куда ему идти?

Девушка выскочила из кровати, набросила пальто и выпорхнула в коридор. Все уже направлялись к лестнице. Она ухватила за руку Карла, спустилась за Марией и Генрихом на первый этаж и вышла из дому. Мутти помогала бабушке, а молодежь, все четверо, рука в руке выбежали в ночь. Кристина глянула через плечо на чердак своего дома, вытягивая шею, чтобы обозреть черное небо над крышей.

— Что ты зеваешь? — прикрикнула на нее Мария. — Скорее! Mach schnell![68]

Первая бомба пронзительно просвистела, как только они вбежали в убежище. Бесконечную минуту спустя ома и мутти наконец нырнули в дверной проем, подстегиваемые звуками взрывов. Герр Вайлер охранял вход, и все сидели застыв, понурив плечи в ожидании. Кристина закрыла глаза и стала про себя молиться: «Lieber Gott[69], bitte, bitte. Пусть ни одна бомба не тронет наш дом».

После нескольких взрывов они слышали гудение пролетавших мимо самолетов, но поблизости снаряды не падали. В течение следующих часов до них доносились единичные залпы зениток и гул низко летящих самолетов, однако приглушенные взрывы раздавались где-то в отдалении, словно с другого конца долины.

— Кажется, это далеко? — спросила Кристина Марию. — Вроде, они пролетели над нами.

— Ja, — ответила Мария. — И аэродром тоже бомбить не стали.

Еще через час прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, и жители стали выходить из укрытия. В воздухе висел легкий запах серы. За границами города, в той стороне, где находился аэродром, бушевал пожар, но улицы были чисты. Поднимаясь с родными по холму к дому, Кристина размышляла: если Бог может исполнить только определенное количество просьб от каждого человека, то, похоже, ее мера почти исчерпана.