Слово о сыновьях

«МЕНЯ ПРОЗВАЛИ БОЛЬШЕВИКОМ!»

Весной 1937 года Боря окончил ремесленное училище. После выпускного вечера, на котором ему было вручено свидетельство о присвоении квалификации слесаря-токаря по металлу, Боря приехал домой. Мы горячо поздравили его с успешным окончанием учебы и получением специальности. Он смущенно улыбался и, как взрослый, крепко жал нам руки.

Боря и в самом деле стал взрослым. Высокий, статный, с веселыми голубыми глазами и густой шевелюрой каштановых волос, он выглядел старше своих шестнадцати лет. «Красивый парень!» — думала я, любуясь им. И Григорий Амвросиевич с радостью смотрел на сына.

— Ну, что теперь собираешься делать? — спросил он, стараясь подавить возникшее чувство нежности к сыну.

Боря ответил не сразу.

— Отдохнуть ему нужно, а там… — вступилась было я. Но сын будто не слышал моего замечания.

— Знаешь, папа, учиться дальше хочется, — высказал он свое заветное желание.

У отца исчезла с лица улыбка. Не такого ответа ждал он от сына. Ему одному трудновато было тянуть целую семью, и он надеялся на скорую поддержку сыновей. А они вот что, об учебе мечтают… Но Григорий Амвросиевич спокойно сказал:

— Ну, что ж, я не против. Только куда же ты пойдешь учиться?

— Папа, ты согласен? — обрадовался Боря. Он не ожидал, что отец так легко согласится. — Вы ведь знаете, я хотел быть учителем… Но раз это невозможно и я решил стать техником, то пусть хоть хорошим, знающим. Правда ведь?

— Это правда, сынок, но в Бессарабии нет технических школ.

Боря, по-видимому, давно готовился к этому разговору. Воодушевленный согласием отца, он выложил перед ним свои планы.

— Я узнал: в Бухаресте есть высшее ремесленное училище. Вот куда бы мне попасть!

Как ни тяжело было нам, а осенью пришлось проводить Бориса в Бухарест. Он отлично выдержал вступительные экзамены и был зачислен на первый курс высшего четырехгодичного ремесленного училища.

Миша уехал продолжать учебу в Сороки, и наш дом опять опустел. Я совсем загрустила. Младший хоть близко, в двадцати километрах, с ним можно видеться каждое воскресенье. А вот Боря… Далеко от родных мест, в большом чужом городе. Как ему там живется?

Время было тревожное. Фашисты в Румынии с каждым годом наглели все больше. Постепенно они прибирали власть к своим рукам. Самой крупной партией у них была «Железная гвардия», которая поддерживала тесную связь с гитлеровской Германией. Фашисты всеми силами стремились привлечь на свою сторону молодежь: создавали спортивные организации, открывали свои клубы, сетью ячеек опутывали учебные заведения.

Мы боялись, как бы по неопытности Боря не стал жертвой их пропаганды. Но наши опасения оказались совершенно напрасными. Боря не только не увлекся идеями «Железной гвардии», но даже оказался ее противником. Молодчики из «Железной гвардии» относились к нему с подозрением, может быть, потому, что он был бессарабцем, а в Бессарабии было сильнее развито антифашистское движение. Вызывало ненависть у железногвардейцев и его чисто славянское имя — Борис.

За все это они и прозвали его «большевиком».

В первый год учебы, еще не понимая смысла этого слова, Боря спрашивал отца:

— Папа, что такое «большевик»? Почему они меня так называют?

— Это сложный вопрос, — отвечал Григорий Амвросиевич. — Но все же давай разберемся.

И между ними завязывалась оживленная беседа. Постепенно Боря осознал, что фашисты называют большевиками всех, кто сочувственно относится к успехам Советского Союза, кто не желает подчиняться оккупантам, кто борется с ними.

— Они, пожалуй, правы, что так меня называют, — сказал Боря, приехав на каникулы по окончании третьего курса. — Я действительно очень интересуюсь делами Советского Союза. Говорят, хорошо живут там трудовые люди. Эх, посмотреть бы на советскую жизнь! — И неожиданно спросил: — Как ты думаешь, мама, русские освободят Бессарабию?

— А ты как думаешь? — спросила я в свою очередь.

Он быстро огляделся вокруг, словно опасаясь, что нас подслушивают, и с юношеским жаром выпалил:

— Освободят. Только бы скорее!