Слово о сыновьях

КРАСНОДОН В ТЕ ДНИ

Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда немцы бешено рвались к Москве, город стал готовиться к эвакуации.

Однажды утром меня вызвал к себе председатель райпотребсоюза. Вид у него был озабоченный.

— Вот что, Зинаида Трофимовна, — глухо заговорил он. — Надо будет сжечь все архивы и оставить только последние финансовые документы. Может быть, придется оставить город.

Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мысли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграбление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и короткой.

Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников потребсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее цепное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттягивался, и, чтобы понапрасну не терять времени, мы занялись вязкой носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей заготовительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.

Краснодонские женщины дружно подхватили наш почин, и скоро возникла большая артель вязальщиц. В меру своих сил мы старались помочь родной Красной Армии.

Был ясный осенний день 1941 года. Склонившись над вязанием, мы молчали. Было тихо, только позванивали спицы в руках женщин. Сидевшая рядом со мной Валя Качура, взглянув в окно, радостно вскрикнула:

— Смотрите… Наши возвращаются.

Мы бросились к окнам. Ломая тонкий ледок на лужах, по улице шли красноармейцы. Они шли на запад.

— Чего же мы смотрим? — и, схватив кипу готовых рукавиц, я выбежала на улицу.

По нашей просьбе командир остановил колонну. Бойцы с улыбкой и благодарностью принимали подарки.

— Вовремя, мамаши, догадались, — услышала я чей-то ласковый басок. — Пообносились ребята;..

— Словно по заказу угадали…

— Спасибо вам, — слышалось отовсюду.

Красноармейская часть ушла на запад, круто изменив настроение жителей города. Теперь появилась уверенность, что немцев можно остановить и отбросить.

Распоряжение об эвакуации было отменено.

Зима прошла сравнительно спокойно. Но с наступлением весны Краснодон стали наводнять беженцы. Поползли слухи, что немцы наступают по всему южному фронту, сжигают города и села, истребляют мирное население. Утихшие было разговоры об эвакуации теперь вспыхнули с новой силой. То и дело слышались сильные взрывы: шахтеры выводили из строя шахты, чтобы не оставить их врагу.

А по дороге к Донцу шел нескончаемый поток машин, подвод, ручных тележек, нагруженных домашним скарбом. Только очень немногим посчастливилось перейти Донец. С утра и до поздней ночи немецкие самолеты бомбили реку. Все мосты и переправы были разрушены.

Многие жители Краснодона, убедившись, что перебраться через реку невозможно, возвратились домой. Мы тоже не смогли переправиться.

Все притихли и насторожились в тревожном ожидании.

На всю жизнь запомнилось мне хмурое июльское утро. Погода стояла пасмурная. Низко над землей ползли тяжелые дождевые тучи. Где-то поблизости выпал град. Тянул прохладный ветерок. А в городе было тихо-тихо. И вдруг… На западе зарокотали моторы. Это со станции Верхнедуванной шли к Краснодону немцы. На мотоциклах, бронемашинах, грузовиках они двигались напрямую садами и огородами, сваливая изгороди и подминая под колеса фруктовые деревья.

В наш двор въехала кованая повозка, запряженная парой крупных рабочих лошадей. Из нее спрыгнули несколько немцев в засаленном обмундировании. Они распрягли лошадей и пустили их пастись на наш небольшой огород. За одну ночь огород был вытоптан. Молодую картошку немцы выкопали и съели.

С каждым днем немцев в городе становилось все больше и больше. Они рыскали по домам, отбирали у населения вещи, не брезговали даже такой мелочью, как ножницы, косынки, кошельки. Все награбленное они отправляли в Германию.

На заборах появились грозные приказы. В течение 24 часов предлагалось сдать огнестрельное оружие. В случае невыполнения — расстрел. Коммунисты и комсомольцы обязаны были явиться на регистрацию.

У нас в доме поселилось одиннадцать гитлеровцев. А мы все были бесцеремонно вытеснены на кухню. Немцы обшарили чемоданы, шкаф, буфет, забрали весь наш запас продуктов. В комнате, которую они заняли, стояло пианино. Опьянев, немцы били по клавишам и орали:

— Вольга, Вольга, матка…

Или, увидев кого-нибудь из нас, кричали:

— Россия капут! Берлин — Владивосток! Хайль Гитлер!

Как только немцы заняли город, они стали выгонять население на ремонт моста, взорванного отступающими частями Красной Армии.

Я пришла с лопатой и, увидев, как немцы с криком и руганью заставляют жителей носить землю, камни, поваленные деревья, невольно остановилась. Работать на врага? Эта мысль обожгла мое сознание. Может быть, только вчера по этому мосту проходили мои сыновья, а потом взорвали его, чтобы задержать врага. И вот я своими руками должна восстановить мост, чтобы по нему хлынули фашистские машины. Нет, этого никогда не будет!

Стоявший поблизости немецкий часовой прикрикнул на меня:

— Arbeiten![6]— и пригрозил автоматом.

Я взялась за лопату, но как только часовой отвернулся, мы с соседкой бросились бежать за пригорок. К счастью, никто не заметил нашего побега.

Глухая ненависть советских людей к фашистским оккупантам вылилась в открытую месть врагу. Даже свою первую ночь в Краснодоне немцы не смогли провести спокойно.

В комнате наших непрошеных квартирантов шум не прекращался всю ночь. Они громко ругались, в темноте хватали автоматы и выскакивали на улицу. Они боялись малейшего шороха. Неспокойно провели и мы первую ночь под одной крышей с захватчиками. Вскоре по городу разнесся слух, что кто-то хотел взорвать здание треста, в котором расположился немецкий штаб.

Позднее мы узнали, что от Ф. П. Лютикова было получено указание отменить взрыв дирекциона, так как это могло привести к массовому уничтожению населения.

Жизнь в оккупированном городе с каждым днем становилась все труднее.

Чтобы сбить с толку советских людей, немцы пустили в ход самую разнузданную пропаганду. В газетах, по радио и в листовках они уверяли, что Красная Армия разбита, что взяты Ленинград и Москва, и для большей убедительности, печатали фотоснимки, на которых изображались немцы, гуляющие по Красной площади или купающиеся в Неве.

Оккупанты продолжали грабить население. Люди всячески приспосабливались, чтобы как-то прокормить семью. Мы ходили за 10—12 километров от города и на полях собирали колоски пшеницы, ячменя.

Как-то мы вышли совсем рано, еще до восхода солнца. Трава и истоптанные хлеба стояли, усыпанные каплями росы. В воздухе разливалась утренняя прохлада. В тот день нам посчастливилось: мы набрели на просяное поле.

К полудню стало жарко, и мы, уставшие, прилегли отдохнуть на теплую землю, подложив под голову мешки с колосками. Лежа среди неутихающего птичьего гомона и вдыхая запах разогретой солнцем земли, я вспомнила прогулки с детьми в поле. Давно ли это было? Давно ли встречали мы наших освободителей, а осенью провожали сыновей на учебу? Мы так радовались наступившим переменам!..

Высоко в небе послышался знакомый гул самолета. Хотя его не было видно в облаках, это был наш, я не могла ошибиться. Мы уже привыкли по звуку определять: наш или чужой. Гул стих, и вдруг из-за облака, как стая белых голубей, кружась и перевертываясь, полетели… листовки. Они спускались медленно, ветер относил их в сторону, и мы, забыв про мешки, бросились догонять вестников с Большой земли. Я настигла листок, зацепившийся за репейник, и жадно впилась в него глазами.

Спрятав листок, я понесла его домой, как самый драгоценный подарок.

А немцы упорно вводили свои порядки. В городе открылась биржа труда. Все население обязано было зарегистрироваться. За уклонение — расстрел.

И здесь оккупанты снова столкнулись с открытой непокорностью советских людей.

Полицейские и агенты гестапо чинили зверские расправы над советскими патриотами. Так, в ночь на 29 сентября 1942 г. без всякого следствия и суда в городском парке были закопаны живыми 32 советских патриота. Они предпочли мученически умереть, но не склонили голову перед врагом: отказались явиться на регистрацию. Шахтеры умирали, как герои, с пением «Интернационала».

Весть о совершенном злодеянии быстро разнеслась по городу. Население тяжело переживало гибель своих земляков. Их подвиг вдохновил на борьбу будущих молодогвардейцев, которые единодушно решили: беспощадно мстить врагу!