Слово о сыновьях

ПЕРВЫЙ АРЕСТ БОРИСА

Борис все чаще отлучался из дому по ночам. Зная, что он с головой ушел в боевые комсомольские дела, я успокаивала себя мыслью, что он выполняет очередное задание штаба. Однако вот уже третий день он совсем не появлялся дома, и я начинала волноваться.

Наконец, не выдержала, встала и, набросив на плечи теплую шаль, пошла к Поповым.

Толя, насупившись, сидел за столом. Увидев меня, он смущенно отвел глаза. Я заметила его растерянность, и недоброе предчувствие сжало сердце.

— Третий день Боря не приходит домой. Я очень беспокоюсь… Ты не знаешь, где он?

Не глядя на меня, Толя мрачно проговорил:

— Борис арестован. Его задержали с приемником. От неожиданности я присела на скамейку. Арестован? Борис арестован?!

— Как? Почему же ты не сказал мне? — закричала я в отчаянии.

Толя стал успокаивать меня:

— Не волнуйтесь, его скоро выпустят… Он держится молодцом. Мы сегодня пойдем в полицию.

— Он в полиции? — и, не простившись, я выбежала на улицу.

Наскоро собрав кое-что из продуктов, захватив табака и теплую фуфайку, мы с племянницей отправились в полицию. Оказалось, что торопилась я напрасно. Время еще было раннее, а передачи принимали только с двенадцати часов. Чтобы не томиться четыре часа в ожидании, мы решили зайти к Кате Хайруллиной, о которой Боря очень хорошо отзывался и обещал познакомить меня с ней.

— Я так просила его в тот вечер не брать приемник, будто чуяла беду, — говорила Катя сквозь слезы. — Но он все стоял на своем. «На Первомайке нужен приемник, говорит, и я его должен установить там. Пусть люди знают правду». Я не стала спорить и завернула приемник в одеяло.

Когда Боря переходил темную улицу, его окликнули:

— Стой! Кто идет?

Боря не отозвался и прибавил шагу.

— Стой! Стрелять буду, — повторился окрик, и двое вооруженных вплотную подошли к нему. Боря остановился. Нащупав в одеяле что-то громоздкое, патруль предложил Борису следовать за ним. В полиции у него отобрали приемник и после краткого допроса заключили в одиночную камеру. Два-три раза в день начальник полиции Соликовский вызывал Бориса на допрос. Он допытывался, где Борис достал приемник, почему не сдал его в комендатуру и что собирался с ним делать. Боря односложно отвечал, что приемник испорчен и его нечего сдавать, что он взял его для изготовления зажигалок.

Все эти подробности Катя узнала от ребят, которые по заданию «Молодой гвардии» работали в полиции.

— Ребята очень обеспокоены арестом Бориса, — продолжала Катя. — Они собрали денег, купили хлеба, табака и отнесли ему… Они опасаются, как бы Боря случайно не проговорился… Но я верю, что он скорее умрет, чем выдаст своих товарищей.

У меня стало легче на душе от того, что эта незнакомая девушка, с которой я впервые встречаюсь, так верит Борису. Но было немного обидно: кто-то сомневается в его стойкости. Словно угадав мои мысли, Катя заговорила:

— Вы не обижайтесь. Ведь они мало знают Борю. Все-таки он приезжий. Но он докажет, я уверена… А тут еще, знаете, Зинаида Трофимовна, арестом Бориса заинтересовалось гестапо. Они давно рыщут по городу. Но Боря молодец: правильно держится. Я уверена, что он выкрутится.

В двенадцать часов мы отнесли передачу в полицию. Узнать что-либо о Боре не удалось, и я с тяжелым сердцем вернулась домой. Боря молодой, неопытный, он еще почти не бывал в серьезных переделках. «Как бы не опутали там его», — с тревогой думала я о сыне. Меня особенно пугало то, что в дело Бориса вмешалось гестапо. О зверствах гестапо мы очень хорошо знали.

Прошла еще одна бессонная ночь. Меня то терзало горькое раздумье, то я утешала себя слабой надеждой. «Я уверена, что он выкрутится… Скорее умрет, чем выдаст товарищей, — вспомнились слова Кати Хайруллиной. — Нет, Боря не выдаст — в этом я не сомневаюсь. Но ведь он может пострадать сам. Ведь они могут отнять его у меня…»

Поднимаюсь рано с больной, точно свинцом налитой головой. Мучительно медленно ползет время. Приготовила продукты, уложила, а на часах только десять. Не могу больше ждать, выхожу из дому и вдруг… С горы, весело размахивая руками, бежит Борис. Он кидается ко мне и, подняв, легко кружит вокруг себя. Обнявшись, входим в дом.

— Ну, рассказывай скорее. Я столько пережила за эти дни.

Но он уже куда-то спешит.

— Некогда, мама. Расскажу потом, — говорит Боря, роясь в своих инструментах. — Я должен сейчас же вернуться в полицию и показать им свои зажигалки. Меня отпустили с условием, что я принесу туда все мое добро… А ловко я провел их! Дурачье, они надеялись что-то от меня выпытать. Не на того напали!

Взяв одну готовую и две недоделанные зажигалки, Боря спешит к двери.

— Говорят, кое-кто за тебя опасается?

— Я уже был там, мамочка. Не беспокойся, все в порядке. И у Жени Шепелева был. Собираю раздаренные зажигалки. Чем больше покажу их немцам, тем крепче поверят, что я мастер зажигалочных дел и политикой не занимаюсь. До свидания, мама. Не волнуйся. — Он широко распахивает дверь, но вдруг, захлопнув ее, убежденно обещает:

— А радиоприемник на Первомайке я все-таки установлю.

Увидев зажигалки ручной работы, немцы поверили Борису и отпустили его. Но, отпустив, они установили за ним слежку. В мастерской, где снова стал работать Боря, ежедневно появлялся подозрительный человек. Он крутился возле Бориса, приглядывался к каждому, кто к нему приходил, прислушивался к тому, что и с кем он говорил. Такая опека, конечно, была весьма неприятной.

Но, несмотря на все трудности, Борис выполнил задание штаба. Сколько ни журил механик своего помощника, ему так и не удалось восстановить машины. Борис попортил их основательно, растащив по частям.

Установил он и радиоприемник в Первомайке.