Слово о сыновьях

НОЧНАЯ ОБЛАВА

Вечер Борис провел у Анатолия. Долго говорили они обо всем, потом завели патефон и переиграли пластинки, какие были у Толи. Но музыка не успокаивала их. Оба были удручены тем, что так долго не возвращается Иван Туркенич. Большие, хотя и не совсем ясные надежды возлагали молодогвардейцы на своих старших товарищей из Ворошиловграда.

Домой Борис пришел поздно. Измученный бессонными ночами, он отказался от чая и, повалившись на постель, моментально уснул.

Было уже за полночь, когда в дверь сильно постучали.

— Кто там? — спросил брат мужа.

— Это я, квартальный Попов. Откройте.

Попов нередко приходил по ночам и выгонял на дежурство мужа или его брата. Думая, что ему опять что-то понадобилось, Константин Амвросиевич открыл дверь. Вслед за Поповым в комнату ввалилось четверо дюжих полицейских.

— Где ваш сын Борис? — спросил Попов у Константина Амвросиевича.

— Мой сын на фронте, — спокойно ответил брат мужа.

— Да не тот, — поморщился Попов. — Борис Главан…

У меня помутилось в глазах, и я, пошатнувшись, невольно рукой потянулась к постели сына.

— А ну, поднимай его, — приказал Попов, и два полицейских подступили к постели Бориса.

Он открыл глаза и, увидев полицейских, вскочил на ноги.

— А, знакомый! Вроде бы, мы с тобой уже виделись, — с ехидцей заметил один из полицейских. И вдруг гаркнул: — Одевайся! Живо!

Боря, словно не слыша, повернулся ко мне.

— Мама, положи побольше табака.

— Никакого табака! Вишь, чего захотелось, — заорал полицейский и, сорвав с гвоздя полотенце, бросился связывать Борису руки.

— Эх вы… Пятеро одного боитесь, — с презрительной усмешкой сказал Борис.

Его толкнули к двери. Боря обернулся и так, будто уходит ненадолго, сказал:

— До свидания, дорогие мои, — но в глазах его я прочитала глубокую, невыразимую печаль. Таким я и запомнила его на всю свою жизнь…

Только когда уводили Бориса, я заметила стоявшего в коридорчике окровавленного, со связанными руками Анатолия Попова. Силы покинули меня, и я без чувств рухнула на пол.

Когда я пришла в себя, в комнате стояла тишина. У постели сидел муж и ласково гладил меня по голове. Лицо его резко осунулось, у рта и под глазами пролегли глубокие морщины. Я схватила его руку и зарыдала.

— Не надо, Зина, не надо, — тихо говорил он. — Может, опять все обойдется.

Утром ко мне зашла мать Толи Попова, Таисия Прокофьевна. Молча мы обнялись и, присев на лавку, поплакали.

— Пора идти в полицию, — вытирая слезы, сказала Таисия Прокофьевна.

Я быстро собралась, и мы понесли передачу нашим арестованным сыновьям.

У здания полиции собралась толпа женщин. Оказывается, в эту ночь арестовали Женю Шепелева, Васю Бондарева, Демьяна Фомина и еще несколько человек. Многие матери даже не знали, что их сыновья и дочери были активными участниками «Молодой гвардии».

— За что посадили наших детей? — в отчаянии сквозь слезы спрашивали они. — Ведь у них еще молоко на губах не обсохло. Какие они партизаны?

Подруга Бориса Катя Хайруллина тоже каждый день относила передачи в полицию. Опасаясь, как бы не навлечь на нее подозрений, я посоветовала:

— Катя, вы сами не ходите в полицию. Оставляйте передачу у вашей тети, а я отнесу ее Борису.

Но Катя все-таки не послушала меня и продолжала носить сама.

Мать Анатолия Попова каждое утро заходила за мной, и мы вместе отправлялись в полицию.

Как-то она зашла оживленная, повеселевшая и торопливо поведала мне приятную новость.

— Вы знаете, Иван Туркенич вернулся. Он заходил к нам… Узнав о новых арестах, снова поспешил в главный партизанский штаб, чтобы добиться вооруженного нападения на здание полиции и освободить арестованных. В этом только выход. Дай бог ему удачи.

Это была наша последняя надежда на спасение.