Слово о сыновьях

ТРУДНЫЕ ДНИ

В ночь под новый, 1943 год молодогвардейцы провели последнюю боевую операцию, закончившуюся для них трагически.

У клуба имени Горького остановилась немецкая автомашина, доверху нагруженная какими-то тюками. Комсомольцы тотчас выяснили, что в тюках запакованы подарки для немецких солдат, и, выждав, пока шофер отлучится погреться, похитили несколько мешков и спрятали их в подвал клуба имени Горького, в котором Женя Мошков руководил кружком самодеятельности.

Приступая к этой операции, комсомольцы думали о большом, благородном деле. Они надеялись сбыть подарки на рынке, а вырученные деньги раздать многодетным женщинам, мужья которых сражались в Красной Армии.

Немцы сразу заметили пропажу и, вызвав полицию, произвели обыск в ближайших к клубу домах, но ничего не нашли. На другой день полицейский, которому было поручено искать исчезнувшие вещи на базаре, задержал там мальчика, продававшего немецкие сигареты. На допросе мальчик сначала сказал, что выменял сигареты на кусок хлеба. Ему не поверили, избили и бросили в холодную. Не дав опомниться от побоев, его снова вызвали на допрос, на этот раз в камеру пыток. Мальчик испугался и сказал, что сигареты ему дал Мошков, а других он не помнит.

Мальчика выпустили. Но спустя час в клубе были арестованы Женя Мошков, затем Виктор Третьякевич. Сережа Тюленин, находившийся в это время за кулисами, немедленно сообщил об аресте Туркеничу, Кошевому и другим молодогвардейцам.

Узнав об аресте своих боевых друзей, Ваня Земнухов пошел в полицию — пытался доказать, что они ни в чем не виноваты. Домой Земнухов не вернулся, он тоже был арестован.

Первого января Боря с самого утра слесарничал дома. Я попросила его сделать ручную крупорушку, чтобы смолоть зерно и напечь по случаю праздника пшеничных лепешек.

Он усердно взялся за дело, предвкушая сытный новогодний завтрак. Закончив возиться с крупорушкой, он встал с табуретки и шутливо сказал:

— Ну вот, мама, мельница готова. Можно засыпать зерно.

Пока я возилась со стряпней, Боря куда-то уходил, видимо, в штаб. Вернулся он взволнованный, побледневший. Он бесцельно шагал по кухне, не находя себе места, и, улучив момент, шепнул мне:

— Мама, надо поговорить. Выйди в сад.

Торопливо накинув на плечи платок, я вышла следом за Борисом. Мы сели на скамейку, и Боря с трудом, словно ему сдавило горло, выговорил:

— Знаешь, мама, случилась большая беда: арестовали Женю Мошкова… Помнишь, я рассказывал, мы освободили его из лагеря военнопленных… и еще арестовали Ваню Земнухова и Третьякевича, который недавно пришел к нам из Ворошиловградского партизанского отряда. Мы еще не знаем, выдал кто-то из нас или это случайное подозрение.

— Что же делать, Боря? — спросила я в отчаянии.

— Ты не волнуйся. Может, мы напрасно тревожимся. Могут продержать несколько дней и, ничего не добившись, выпустить, как выпустили меня. Но нам надо быть готовыми ко всему.

Немного помолчав, Боря со вздохом признался:

— Возможно, нам придется уйти из города. Это мы решим сегодня… Вот, мама, какие дела. Я пойду в штаб, ты не горюй.

Из штаба он пришел поздно вечером. Дожидаясь Бориса, у нас сидел Толя Попов.

— Знаешь, Боря, приходил квартальный и назначил нас с тобой дежурить около того дома, в котором вчера кто-то всю семью убил…

— Новое дело! — сердито отозвался Боря. — Никуда я не пойду.

— Не выдумывай. Лишнее подозрение вызовешь. Лучше подежурить, — со спокойной настойчивостью сказал Толя.

Боря согласился, и они ушли. Под впечатлением разговора с сыном я не могла уснуть. Предчувствие чего-то страшного, неотвратимого не покидало меня.

Боря несколько раз заходил погреться. Он сидел, подпирая голову руками, и жадно курил. Или вдруг сердито бросал папиросу и опять уходил на свой пост. Нетрудно было заметить, что он глубоко переживал арест своих товарищей.

Под утро он еще раз зашел в комнату.

— Боря, на дворе холодно. Может, согреть тебе чаю? — предложила я.

— Да нет, не стоит. Нас уже скоро сменят. Завалюсь спать.

Но спать в тот день ему не пришлось.

На утро стало известно о новых арестах молодогвардейцев. Узнав фамилии арестованных, Борис даже за голову схватился. Это уже не были члены кружка самодеятельности при клубе. Значит, кто-то выдал тайну организации.

— Да неужто среди нас затесался предатель? — все твердил Борис — Вот что самое страшное. Один малодушный может загубить всю организацию. Он перечислял фамилии арестованных и прилагал отчаянные усилия отыскать предателя: Третьякевич? Он пришел к нам из Ворошиловграда, представился партизаном. Не выдержал пыток, смалодушничал?.. Не хочется верить. Но ясно одно: нас кто-то предал. Иначе откуда немцы узнали фамилии комсомольцев, не принимавших участия в кружке самодеятельности.

Взвинченный до предела, терзаемый сомнениями, Боря то шел к Анатолию отвести душу, то спешил в штаб, где в горячих спорах решался вопрос: что делать.

— Главное — не терять присутствия духа, — говорил Олег Кошевой. — Надо уничтожить или спрятать понадежнее все, что может вызвать подозрение у полицейских. Следует ожидать обысков. Дальше. Я думаю, надо связаться с Ворошиловградом и посоветоваться: как нам быть. Есть предложение послать с таким поручением Ваню Туркенича. Возможно, нам на время придется оставить город.

Боря решил, что непременно придется уходить из города, и стал готовиться к этому. Катя Хайруллина обещала дать ему адрес своих дальних родственников, которые жили в селе, километрах в пятнадцати от Краснодона.

А мне он сказал:

— Мама, ты приготовь мне большую простыню. Если я уйду, то буду пробиваться на соединение с Красной Армией. Теперь зима, придется маскироваться в белое.

Прошла еще одна трудная ночь. Рано утром Боря ушел куда-то из дому. Я боялась за него и мучительно переживала его отсутствие. Он пришел мрачный, но, стараясь казаться спокойным, сказал:

— Мы пока уходить не можем. С часу на час должен вернуться Ваня Туркенич… Ждем распоряжений главного партизанского штаба.

Вынужденное безделье и неизвестность угнетали Бориса. Он сильно похудел, осунулся, глаза покраснели. Обрушившееся вдруг несчастье разбило все его лучшие надежды.

— Как обидно бросать дело в самом разгаре, — с болью жаловался он мне. — Ведь у нас все было подготовлено к встрече Красной Армии, разработан подробный план. Каждый знал, где его место, когда к городу будут подходить наши войска… И вот все рушится… Кто, кто мог предать?

А в городе продолжались аресты. Говорили, что на помощь местной полиции прибыло подкрепление из Ровеньков.

Оставшиеся на воле молодогвардейцы ждали возвращения Ивана Туркенича из Ворошиловграда. Но он не приходил. Я так была парализована нависшим над нашей семьей горем, что ничего не могла посоветовать Боре и еле сдерживала душившие меня слезы. Я знала: Боря глубоко переживает за нас, опасаясь, что в случае, если он уйдет или его арестуют, немцы жестоко отомстят нам, родителям, за него. Ему хотелось и утешить нас, и скрыть от нас мучившее его раздумье о своей и нашей судьбе. Так прошел еще один день. Разве думали мы тогда, что видим своего старшего сына последние часы?