Слово о сыновьях

В ОСВОБОЖДЕННОМ КРАСНОДОНЕ

Немцы не желали сдавать город без боя. С лихорадочной поспешностью они возводили укрепления, устанавливали пушки, пулеметные гнезда. Вокруг нашего дома стояли ящики со снарядами, и мы с опаской проходили мимо них.

В восемнадцати километрах от Краснодона, в Большом Суходоле, не умолкая гремела артиллерийская канонада. По улицам города днем и ночью шли немецкие, румынские, итальянские войска. На грузовиках, мотоциклах, подводах везли раненых солдат и офицеров. Закутанные в одеяла, женские шали, шерстяные кофточки, с обмороженными руками или ногами, уныло брели солдаты хваленой гитлеровской армии, похожие на грабителей с большой дороги. С озлоблением набрасывались они на безоружных мирных жителей, забирали скот, птицу, последние продукты.

Это не походило на организованное отступление на новые позиции, как хвастливо заявляло о том немецкое радио, это было позорное бегство.

У нас каждый день, а то и несколько раз в день менялись постояльцы. Немного отдохнув, угрюмые, злые немцы садились в машины и спешили «на помощь» отступающим.

Наступление войск Красной Армии было столь стремительным, сила их удара столь велика, что немцы окончательно смешались.

Рано утром четырнадцатого февраля, оглушительно тарахтя, к нашему дому подкатил мотоцикл. С него соскочил немец, вбежал в комнату, где спали гитлеровцы, и что-то крикнул. Послышалась возня, ругань. Немцы поспешно одевались, хватали оружие и выбегали на улицу, не забыв закутаться в платок или одеяло.

Когда все стихло, я вышла во двор. Весь город проснулся. Повсюду слышались крики и ругань немцев, стук машин, ржание лошадей.

Из соседнего дома зашла к нам Таисия Прокофьевна.

— Отступают, паразиты! — гневно сказал она, в глазах ее блестели слезы. — Деточки наши бедные не дождались этого счастливого часа. А ведь так немножечко осталось…

Вместе с немцами удирали и их прихвостни — полицейские. К нам во двор ворвались двое полицейских. Белых повязок на рукавах у них уже не было. Услышав, что они спрашивают родителей Бориса Главана, я вздрогнула. «Убьют!» — мелькнула мысль. Но полицейские только перетрясли пустые чемоданы, обшарили пустой буфет и, сорвав со злости наволочки с подушек, ушли, чертыхаясь.

Совсем близко шел жаркий бой. И вдруг наступила тишина. Город опустел. На дороге валялась брошенная немцами техника и несколько повозок с награбленным добром.

В напряженном ожидании мы толпились у ворот. И вот шариком скатился с горы чей-то подросток.

— Наши танки в городе, — кричал он, задыхаясь. — Идите на Садовую…

Захлебываясь от радости, побежали мы к центру города. Там уже собралось много людей. Плотным кольцом обступили они советских воинов. Ветер доносил до нас приветственные возгласы и крики «ура». Бойцы спрыгивали с танков и тотчас попадали в объятия краснодонцев. Осиротевшие матери сквозь слезы рассказывали о зверствах немцев, о геройской смерти замученных палачами комсомольцев-подпольщиков.

— А где эта тюрьма? — спросил командир танка. — Может, в ней люди томятся.

Узнав адрес тюрьмы, он прыгнул в люк и повел машину туда. Толпа двинулась за ним.

Тюремный двор был усеян трупами. Это немцы в последний момент расстреляли военнопленных. В камерах тоже валялись трупы, обрывки окровавленной одежды, по полу растекались кровавые разводы.

С ужасом переходили мы из одной камеры в другую, всматривались в надписи на стенках, в куски одежды, надеясь хоть что-нибудь найти от наших детей. Как тяжело было нам тогда! На двери узкой и тесной, как гроб, камеры я увидела нацарапанную ногтем надпись: «Взят четвертого января 1943 года. Борис Главан». Боренька мой, сыночек мой хороший… Здесь, в сырой холодной камере, с крохотным, в железной решетке, оконцем под самым потолком, провел он свои последние дни. Плохо ему тут было. Ох, как плохо! И меня не было с ним в эти его самые тяжелые минуты. Не было… Глядя на родной почерк сына, я плакала. Плач доносился и из других камер. Вот на стене густо очерченное углем сердце. В овале четыре фамилии:

Еще надпись:

Около окна рукой Ули Громовой четко выведено:

Любу Шевцову немцы арестовали в Ворошиловграде, куда она ездила, чтобы выручить рацию, полученную в партизанской школе. Продержали ее в Краснодоне до 31 января, а в феврале 43 г. вместе с Виктором Субботиным, Дмитрием Огурцовым и Семеном Остапенко отправили в Ровеньки, в окружную жандармерию. За день до бегства немцев из Ровенек многих советских граждан фашисты расстреляли в городском парке. В их числе были и молодогвардейцы.

В одной из камер, в углу, на стене, нашли надпись, сделанную Любой Шевцовой:

Ниже нацарапано:

Еще чуть ниже приписка:

А над всем этим через всю обрызганную кровью стену, как призыв и завещание, начертано:

От бывшего здания гестапо мы все пошли к шахте № 5. Нет, не шли мы — бежали. Ноги сами несли нас туда. Что мы там увидели! Много лет прошло с тех пор. Но так же ноет душа, так же ясно стоит все это перед глазами. Видно уж, и в могилу унесу я эту боль, и это видение. У подножья террикона разрушенной шахты зияла черная пасть шурфа. Вокруг валялись куски одежды, шапки, валенки. Снег алел кровью мучеников. Прилегающая к шурфу стена также была в крови.

Здесь от старика-сторожа узнали мы новые подробности жестокой расправы над нашими детьми.

Пятнадцатого января ночью к разрушенной бане подошли две машины. Из них вытолкали связанных молодогвардейцев. У шурфа на толстых бревнах стояли полицейский и немецкий следователь. К ним подводили связанного юношу или девушку, ставили на бревно. Немец ударом ноги сталкивал обреченного в шахтный колодец глубиной в шестьдесят два метра. Сбросив несколько человек, гестаповцы кидали в колодец гранаты, камни.

Завершив свое черное дело, они уехали, оставив двух полицейских для охраны. Несколько дней из глубины шахты доносились глухие стоны. Но сторож ничем не мог помочь несчастным: гестаповцы не подпускали его к шурфу.

Только одному из приговоренных к казни молодогвардейцев удалось спастись — Анатолию Ковалеву. Рослый, здоровый, он еще нашел в себе силы для того, чтобы разорвать веревки, оглушить ударом полицейского и прыгнуть из машины. Охранники открыли стрельбу из автоматов, но Ковалев сумел скрыться. Его, окровавленного, укрыл у себя старый шахтер, вылечил раны, одел и помог перейти линию фронта. Дальнейшая судьба А. Ковалева неизвестна.

В Краснодоне была восстановлена Советская власть, и над зданием горисполкома взметнулся красный флаг. Глядя на него, шахтеры с гордостью вспоминали об отважном поступке молодогвардейцев, дерзнувших в черные дни оккупации вывесить красные флаги в праздник Октября.

Потом… Потом началась для меня ночь сплошных кошмаров…

Несколько дней извлекали из шахты трупы молодогвардейцев. Сперва эту трудную работу поручили инженеру Громову. Но он почему-то всячески оттягивал ее. Его, как потом выяснилось, терзал страх: страшно было увидеть дело своих рук. Громов оказался предателем.

Шахтер Андросов, дочь которого, Лидия, погибла вместе с нашими детьми, взялся извлечь их тела. На бадье поднимали трупы из глубины шахтного колодца. Эти милые, хорошие юноши и девушки были так изуродованы, что их нельзя было узнать. Только по остаткам одежды узнавали мы своих сыновей и дочерей.

Двадцать седьмого февраля мы опознали Бориса. Не могу я писать об этом, дорогие мои, не могу…

Похоронили молодогвардейцев в братской могиле, в самом красивом месте — в парке имени Комсомола.

На похороны пришли сотни людей из города, поселков и хуторов. Пришли бойцы гвардейской кавалерийской дивизии, участвовавшие в освобождении Краснодона, пришли боевые друзья погибших — Ваня Туркенич и Жора Арутюнянц, одними из первых ворвавшиеся в город, чтобы освободить своих товарищей. Поздно они пришли… поздно… Пришли и другие, оставшиеся в живых члены «Молодой гвардии»: Нина и Оля Иванцовы, Валя Борц, Радик Юркин.

У открытой могилы боевой командир «Молодой гвардии» лейтенант Иван Туркенич долго от волнения не мог говорить. Спазмы подступали к горлу, слезы навертывались на глаза.

— Прощайте, мои дорогие друзья, — наконец выкрикнул он. — Нам не удалось спасти вас. Но я клянусь здесь, у вашей могилы, мстить за вас, пока бьется мое сердце. Никогда не забудем мы вас. Никогда!

Разрывая сухой морозный воздух, грянул салют. Страна с почестями провожала в последний путь отважных.

Свежий могильный холм был засыпан цветами. Стоял почетный караул. А на душе было так пусто, так одиноко…

На могиле героев был поставлен временный деревянный обелиск.

Пусть никогда-никогда не забудут их люди! Они заслужили это. Всей жизнью своей, смертью своей заслужили. Вот они, имена тех, кто жил и боролся вместе с моим Борей:

Олег Васильевич Кошевой, Иван Александрович Земнухов, Сергей Гаврилович Тюленин, Любовь Григорьевна Шевцова, Ульяна Матвеевна Громова, Анатолий Владимирович Попов, Николай Степанович Сумской, Степан Степанович Сафонов, Сергей Михайлович Левашов, Евгений Яковлевич Мошков, Виктор Владимирович Петров, Александра Емельяновна Дубравина, Анна Дмитриевна Сопова, Майя Константиновна Пегливанова, Геннадий Александрович Лукашев, Владимир Андреевич Осьмухин, Анатолий Александрович Орлов, Леонид Алексеевич Дадышев, Владимир Павлович Рогозин, Владимир Александрович Жданов, Семен Маркович Остапенко, Антонина Захаровна Елисеенко, Василий Маркович Пирожок, Александр Тарасович Шищенко, Виктор Дмитриевич Лукьянченко, Василий Иванович Бондарев, Александра Ивановна Бондарева, Антонина Михайловна Мащенко, Ангелина Тихоновна Самошина, Анатолий Георгиевич Николаев, Демьян Яковлевич Фомин, Нина Петровна Минаева, Нина Николаевна Герасимова, Лилия Александровна Иванихина, Лидия Макаровна Андросова, Антонина Александровна Иванихина, Георгий Кузьмич Щербаков, Нина Илларионовна Старцева, Надежда Степановна Петля, Владимир Тихонович Куликов, Евгения Ивановна Кийкова, Николай Дмитриевич Жуков, Владимир Михайлович Загоруйко, Юрий Семенович Виценовский, Клавдия Петровна Ковалева, Евгений Никифорович Шепелев, Михаил Николаевич Григорьев, Василий Прокофьевич Борисов, Нина Георгиевна Кезикова, Антонина Николаевна Дьяченко, Николай Иванович Миронов, Василий Иванович Ткачев, Павел Федорович Палагута, Дмитрий Уварович Огурцов, Виктор Федорович Субботин, Виктор Иосифович Третьякевич, Надежда Никитична Петрачкова, Юрий Федорович Полянский, Иван Васильевич Туркенич, Василий Сафронович Гуков, Анатолий Васильевич Ковалев.

На этом обелиске написано и такое дорогое, такое родное имя:

Борис Григорьевич Главан.