Среди врагов и друзей

ВОЗМЕЗДИЕ

За ночь ветви деревьев, кусты и провода покрылись пышным серебристым инеем. Днем неожиданно на землю пал туман. Он плыл колеблющимися клочьями, и февральское солнце сквозь него казалось каким-то далеким, отчужденным.

Огибая подковой гору, по равнине раскинулись в шахматном порядке небольшие опрятные домики Закопчья. Здесь действовала подпольная организация, с которой мы уже успели установить связь. Жили здесь и семьи партизан, находящихся в нашем отряде «Родина». Население этого села помогало нам всем, чем могло.

Тревожные вести о кровавой расправе в соседнем селении быстро донеслись в Закопчье. Об этом жителям сообщили партизаны группы Франтишека Немчака, проходившие через село и скрывшиеся в лесу. Люди собирали продукты и готовились к бегству в лес. Все, что нельзя было взять с собой, прятали в погреба, ямы, подвалы.

Первыми увидели вражескую колонну дети с высоких сосен, росших у села.

— Идут фашисты! — разносили мальчишки страшную весть. Село зашевелилось, как растревоженный муравейник.

Черноглазый, шустрый мальчуган забежал в дом Янки Немчак, матери Франтишека.

— Собирайтесь, идут каратели! — крикнул он.

Женщина приподнялась на кровати и, морщась от боли, поглядела на мальчугана. Губы ее пересохли, лицо пылало.

— Не могу, сынок… Сил нет, — прошептала она.

Уже девятый день Янка болела воспалением легких.

В дом вбежали ее сыновья — Алойзо и Ян.

— Мама, мы понесем тебя! — склонясь над ней, сказал Алойзо.

На окраине уже слышалась стрельба. Карателей можно было ожидать с минуты на минуту.

Алойзо и Ян подбежали к кровати, пытаясь взять на руки мать. Вдруг около самого двора раздался выстрел. Ян подбежал к окну: во дворе были фашисты.

— Бегите, сыночки, бегите скорее! — простонала мать. — Скажите партизанам, чтобы отплатили этим зверям за наши муки…

Юноши на миг остановились, закусив губы, чтобы не расплакаться, и выбежали из дома.

— Стой! — заорал один из карателей.

Алойзо и Ян бросились за дом и, перемахнув через забор, помчались в сторону леса.

Гитлеровцы открыли огонь, но братья, ловко петляя по снегу, словно зайцы, уже приближались к окраине села. Вдруг Алойзо, бежавший правее, снова столкнулся с карателями.

— Хальт! — закричали они, преградив дорогу. Алойзо присел, будто затравленный зверь, подготовившись к отчаянному прыжку, но один из фашистов свалил его ударом приклада. Другие схватили юношу, поволокли к дому и бросили в подвал.

А в это время Ян уже подбегал к лесу, скрипя зубами и глотая слезы бессильной ярости.

Лес тревожно гудел от ветра. В одиночку и группами, будто стаи всполошенных птиц, устремлялись в чащу жители окрестных сел. Люди молча прокладывали себе дорогу в глубоком снегу. А его в эту зиму выпало много. Он лежал сплошным пушистым пологом, синеватый от густого сплетения теней. Сквозь ветви едва заметно просвечивался бледный, будто напуганный диск солнца.

Вскоре Ян догнал знакомого товарища, который шел с тем же черноглазым мальчуганом, который забегал в их дом. На худеньких плечиках малыша было старое, все в дырах пальтишко, руки посинели от холода. Ян дал ему свои рукавицы, а сам стал рассказывать о матери, о брате, оставшихся в селе.

Мальчик с жадностью слушал Яна. Его глазенки, черные, как угольки, гневно сверкали.

— Надо искать группу твоего брата! — сказал товарищ Яна.

— А что сделает два десятка партизан против такой силы? — грустно ответил Ян.

Со стороны села ветер донес запах гари. Люди оборачивались, хмуро всматривались вдаль.

— Жгут дома, дьяволы! — со злостью сплюнул кто-то.

И будто в ответ на его слова в лесу разорвалась одна мина, другая, третья. В воздух поднялись тучи грязного снега, обломки веток, комья земли. Лес застонал.

Вскоре Ян с товарищем и черноглазым мальчуганом встретил группу Франтишека Немчака и рассказал о событиях в Закопчье. Партизаны окружили беженцев и молча слушали их рассказ о зверствах фашистов. Франтишек курил сигарету за сигаретой, и думы о матери и брате не давали ему покоя.

Через некоторое время он встал и, оглядев партизан, выжидательно смотревших на своего командира, спросил:

— Ну что ж, товарищи, ударим по ним, как сумеем?

— Ударим! — единодушно поддержали его товарищи.

В это время гитлеровцы уже вовсю бесчинствовали в Закопчье. Они согнали в центр села полураздетых стариков и детей, избивали их и, угрожая расстрелом, допытывались о нахождении партизан. Их искали повсюду — на чердаках, в сараях и подвалах, даже в дымоходах. Больше всего фашистов интересовал Франтишек Немчак.

Каратели вначале обрадовались, захватив Алойзо Немчака, так как приняли его за Франтишека. После первого допроса, убедившись в своей ошибке, они бросили его, избитого до полусмерти, в тот же подвал.

Когда Алойзо пришел в себя, вокруг было темно и холодно. Юношу душили слезы, но не от боли или страха, а от ненависти к врагам и сознания своего бессилия. Было обидно, что он так мало сделал для борьбы против фашистов, и так глупо попался в их руки.

Со двора доносились тяжелые шаги кованых сапог. Юноша с трудом поднялся и стал ощупывать стены. Вдруг послышался скрежет, и сквозь приоткрытую дверь в погреб проник слабый свет.

— Выходи! — крикнул появившийся в двери гитлеровец.

Алойзо молчал. Тогда немец, ругаясь, спустился вниз и выволок его за шиворот. Наверху стоял, посвистывая, еще один солдат. Алойзо повели на допрос, и все повторилось сначала. Ему задавали те же вопросы, так же бесчеловечно пытали, а когда он терял сознание, обливали ледяной водой и продолжали пытки.

Вскоре фашистам, видимо, надоело возиться с упрямым юношей. Придя в сознание, Алойзо увидел возле себя одного часового. Это был низкорослый, короткошеий человек с маленьким, как кулачок, лицом. Он смотрел в окно мутными, бессмысленными глазами из-под белесых бровей и, казалось, не обращал на юношу никакого внимания. Вот бы вцепиться в эту ненавистную глотку с противной гусиной кожей! Но хватит ли сил?

Алойзо поднялся и сел на табуретку против окна. Яркий дневной свет ослепил его. А что если убежать через окно?

Вдруг на дворе, возле курятника, послышалась какая-то возня. Что-то стукнуло, и оттуда, отчаянно кудахча, вылетели куры. Часовой вздрогнул, выбежал из комнаты и пустил по курятнику автоматную очередь. Там что-то испуганно запрыгало, застучало, и из дверей огненно-рыжей молнией метнулась лиса. Часовой плюнул, потом расхохотался и, вытерев вспотевший от страха лоб, вернулся в комнату. Но она уже была пуста.

После побега Алойзо гитлеровцы принялись допрашивать его мать Янку. Больную женщину подняли с постели и повели на допрос. Янка шла, пошатываясь, а толстый гитлеровец с обрюзгшим лицом подталкивал ее то в один, то в другой бок стволом автомата.

— Шнель, матка, шнель![9]

Женщина шла, как во сне, не замечая окриков и тычков: мысли ее были далеко, вместе со своими сыновьями. Сердце матери! Есть ли в мире что-либо благороднее и драгоценнее его?

— Если ты есть, боже, то помоги им, — шептала она. — Сохрани их от этих людоедов, обрушь на них свой гнев!

Ее привели в полутемную комнату, где сидели три эсэсовца. Тусклый свет едва пробивался сквозь замерзшее стекло.

— Как вы себя чувствуете? — спросил один из них Янку по-словацки. Это был, очевидно, большой чин, ибо остальные смотрели на него подобострастно и, льстиво улыбаясь, кивали головами.

Такой слишком деликатный вопрос обескуражил Янку, и она подняла на гитлеровца удивленные глаза. Перед ней сидел совсем лысый, лет пятидесяти эсэсовец в черном мундире, с холодным лицом. Глаза их встретились. Янка смотрела на него не мигая, и эсэсовец не выдержал открытого, испытующего взгляда. Он пытался смотреть ласково, но в зеленоватых его глазах сверкнула злоба. «Неужели они уже схватили моих сыночков? — холодея, подумала Янка. — Нет, лучше уж мне умереть, чем им!»

— Ваша фамилия Немчак? — спросил эсэсовец, закуривая.

— Да, я Немчак Яна, — ответила она.

— Где ваши сыновья?

Слезы радости выступили на глазах женщины.

— Значит, не поймали их, раз спрашиваете! — облегченно вздохнула она.

— Меня не интересуют твои сентименты! — зеленея, крикнул эсэсовец. — Я спрашиваю, где твои выродки!

— Не знаю, — ответила женщина и строго поджала губы. — В нашем роду выродков нет. Есть дети. Хорошие дети. Не то что…

Взбешенный гитлеровец вскочил, едва не опрокинув стол, и ударил ее наотмашь по лицу.

Затем началось самое страшное. Двое солдат выволокли женщину под руки на улицу, нацепили ей на спину доску с надписью «Так будет всем, кто помогает партизанам» и, накинув на шею петлю, привязали к лошади.

— Ну, теперь ты скажешь, где партизаны? — спросил лысый эсэсовец.

Янка молчала. Она смотрела на людей, которых гитлеровцы согнали сюда, и прощалась с ними взглядом своих гордых голубых глаз. Над их головами синел клочок чистого неба, будто сама Вселенная глядела на землю мудрым бездонным оком, которое замечает все и ничего не прощает.

Долговязый гитлеровец махнул рукой, и всадник тронул коня. Янка вначале пробовала бежать, но споткнулась и упала. Лошадь, кося глазами по сторонам и храпя, тащила женщину по улице. Тело ее ударялось о ледяные кочки и камни, оставляя за собой следы свежей крови. Толпа возмущенно загудела, послышался плач.

— Изверги окаянные! — вскрикнула какая-то старуха, и голос ее заглушила автоматная очередь.

Убедившись, что партизан в Закопчье нет, гитлеровцы отправились в Чадцу, оставив здесь человек восемьдесят солдат и офицеров, которые продолжали допрашивать, истязать и расстреливать жителей. Все они собрались в центре села, возле толпы согнанных сюда людей.

Вдруг в конце улицы, куда бежала лошадь, волоча тело Янки, раздалась пулеметная очередь. Всадник слетел с седла и ткнулся головой в снег. Лошадь, пробежав несколько шагов, тоже упала. Одновременно с разных сторон застрочили невидимые пулеметы. Гитлеровцы бросились врассыпную, и тут на них обрушился перекрестный автоматный и винтовочный огонь, загрохотали взрывы гранат.

— Ложись! — кричал кто-то толпе онемевших от ужаса жителей. — Ложись, а то убьют!

Франтишек Немчак со своими братьями Яном и Алойзо подбежали к лежавшей на снегу матери, обрезали веревку. Лицо Янки было окровавлено, в теле не чувствовалось признаков жизни. Женщину занесли в дом, вызвали фельдшера. Сыновья, опустив головы, с тревогой следили за каждым его движением.

Через несколько минут глаза фельдшера повеселели, он сделал жест рукой, призывая соблюдать тишину.

— Слышу пульс! Еще жива!

Франтишек вздохнул и, шепнув что-то братьям, вышел на улицу.

В деревне продолжалась стрельба. Это партизаны вместе с оставшимися в живых жителями вылавливали и расстреливали карателей. Ни один из них не ушел в этот день от возмездия.

Через несколько дней Янка открыла глаза и впервые слабо улыбнулась, увидев склонившихся над нею сыновей. Франтишек поцеловал мать и поздно вечером вместе с отрядом двинулся в расположение своего штаба.