Страстоцвет, или Петербургские подоконники

Глава двенадцатая. Gippius Limnocharis

Я написала стихи „Иди за мной“, где говорится о лилиях. Лилии были мне присланы Венгеровой, т. е. Минским. Стихи я всегда пишу, как молюсь, и никогда не посвящаю их в душе никаким земным отношениям, никакому человеку. Но когда я кончила, я радовалась, что подойдет к Флексеру и, может быть, заденет и Минского. Стихи были напечатаны. Тотчас же я получила букет красных лилий от Минского и длинное письмо, где он явно намекал на Флексера, говорил, „что чужие люди нас разлучают“, что я „умираю среди них“, а он, „единственно близкий мне человек, умирает вда-ли“. Письмо меня искренно возмутило. Мы с Флексером написали отличный ответ… Но интереснее всего то, что я, через два дня, послала Минскому букет желтых хризантем. Я сделала это потому, что нелепо и глупо было это сделать, слишком невозможно…» Это запись в дневнике З. Гиппиус от 24 ноября 1895 года.

Рис. 52. Лилия

В этом небольшом пассаже — вся Зинаида Николаевна Гиппиус, в главных ее ипостасях. Одна из самых ярких и загадочных женщин своего времени, Гиппиус владела всеми стилями человеческого общения. Тончайшее душевное движение была способна воплотить в молитве, влить претворенное вино в форму светского стихотворения, после чего с легкостью переводила поэзию на язык женского обольщения и любовных интриг. Сладострастно растаптывала высокое слово, без спросу поднявшееся на «пол-аршина от земли», и вдруг спохватывалась и тосковала о первом, чистом — бывшем вначале. Тогда ей, немой, оставался последний язык — молчаливый разговор цветов.

Вот это стихотворение, способное вызвать сегодня смиренное преклонение перед талантом Зинаиды Гиппиус: это ее стараниями так истончилась ткань человеческих отношений, так изощрились чувства, что самое слабое колебание — невинное стихотворение о лилиях — вызывало бурю страстей, писем, слов, поступков. Писать стихи в ответ на цветы; посылать цветы в ответ на… О нет, Боже, смилуйся над нами и нашими геранями!

Гиппиус хотела бы считать автопортрет очень похожим на оригинал, искала сходство именно в таких иконописных цветах, но «успокоенной» ее душа станет не скоро. Она была при жизни искушаема многими страстями, нудившими ее совершать поступки только потому, что делать их было «нелепо и глупо», «слишком невозможно».

В молодости Зинаида Гиппиус даже внешне походила на девушку-лилию, золотоволосую девушку Вермеера, с тихим благоговением вышивающую плат с ликом Мадонны. Но в прозрачных зеленых глазах всегда было нечто такое, что заставило бы ее сестру-вышивальщицу рвать и путать шелковые нити, как только она переста-нет позировать художнику. И все же это стихотворение говорит не о самой лилии, но об аромате лилии, а он, по авторитетнейшему мнению специалистов-парфюмеров, далеко не так невинен, более того — совершенно неприличен.

Не меньшим недоразумением было бы всерьез отнестись к настойчивым намекам-параллелям Зинаиды Гиппиус: стилизация внешнего облика не могла скрыть от внимательных глаз совершенно иной ее женской сути. На самом деле поэтессу тянуло к растениям совершенно иного сорта. Однажды она угадала по фамильному сходству свое родство с представителями древней фамилии — ароидеями, но испугалась увиденного в зеркале. Что же, болотные цветы, в отличие от растущих на берегу пруда лилий, не знают своего отражения.

Рис. 53. Гнилевые орхидеи

Девичья фамилия Гиппиус, оставленная как литературное имя (в замужестве она стала, как известно, Мереж-ковской), уже сама по себе наводит на мысли о каком-нибудь фантастическом болотном растении. Нечто вроде Gippius Limnocharis, что в переводе означает «Гиппиус, Краса болот». Природа ее притяга-тельно-отталкивающе-го характера была понятна посвященным. Ф. Сологуб точно описывает пейзаж «малой родины» Gippius.

З. Н. Гиппиус

Впрочем, подобные ландшафты с легкой руки Бодлера и русских «бодлеристов» считались самыми декадентскими, поэтическими. В стихотворном посвящении французскому собрату Константин Бальмонт писал:

Поэтому в сологубовском портрете дамы на фоне пейзажа (в контексте русского фольклора — пейзажа весьма подозрительного, ведьминского) не было ничего оскорбительного. И последнее, что следует учесть: насельники Санкт-Петербурга никогда не забывали о зыбком фундаменте города, возведенного на топи блат. Болото как болото — местный колорит, так сказать.

Портить отношения с Зинаидой Николаевной вообще было опасно. В. Брюсову и З. Гиппиус какое-то время удавалось подавлять взаимное раздражение и сохранять неустойчивое равновесие «чуждо-родных сторон» (определение Д. Мережковского) — ссоры внутри символистского течения были излишни, ругателей хватало и со стороны.

Видимо, в декабре 1909 года Валерий Яковлевич Брюсов рассчитывал написать вполне комплиментарное послание петербургской даме. Но уже во второй строфе сбился, и все стихотворение так и пошло через пень-колоду — незабудки вперемежку с косматым лесовиком, рождественский ангел — рядом с парнокопытным чертенком.

З. Н. Гиппиус

Словом, на своей рождественской открытке вместо поздравления Брюсов начертал что-то вроде: черт болото найдет. Наверное, сказалась давняя обида на Гиппиус, не оценившую в свое время гордый демарш московского символиста: «И Господа, и Дьявола хочу прославить я». Но и обостренно-болезненное внимание самой Зинаиды Гиппиус к «болоту» и болотному аруму — «типическому представителю первобытного леса» — в этом контексте вполне объяснимо.

Священный арум, арум палестинский (семейство аронниковых), произвел сенсацию на Берлинской выставке садоводства в 1890 году и после этого стал модным и экстравагантным комнатным растением. Цветы всех ароидей, как описывает растение М. Гесдерфер, «очень невзрачны и незначительны; они сидят на мясистом неразветвленном початке, обыкновенно частью закрытом большим объемлющим листовидным покрывалом или чехлом. Вначале покрывало заключает в себе весь початок, но впоследствии оно развертывается и отгиба-ется, принимая вид лепестка, и составляет у многих пород самую красивую часть растения. Все виды, цветущие в комнатах или теплицах и отличающиеся покрывалами белого, розового, красного, черноватого или желтого цвета, принято называть „красивоцветущими“ ароидеями».

Такой ботанический парадокс: растение с невзрачными цветами принято называть «красивоцветущим». На самом деле все просто: в калле (самый известный член семьи аронниковых) мы любуемся не цветком в строгом, научном смысле слова, но отогнутым покрывалом, а «незначительных» цветов не замечаем в силу их незначительности и собственной непредвзятости. Так что спор не о том, красиво или не красиво растение, — оно великолепно, элегантно, экстравагантно, — а в том, какой цветок считать настоящим.

Рис. 54. Арум священный

В одной старой книге дано такое выразительное описание арума: «Кроющий лист наподобие воронки или лавочного фунтика, из глубины которого подымается шишка». Справедливости ради следует оговориться, что эта характеристика касается изображения растения в архитектуре, поскольку термин «арум» встречается для описания каменных и гипсовых украшений наравне с «розеткой», «пальметтой» и «трилистником».

Не каждый писатель знает, что в его творчестве «покрывало», а что цветы: какими произведениями будут восхищаться и век спустя, а что сразу забудут. Писательница Зинаида Гиппиус «строчила один за другим свои бездарные романы» (слова Блока) и изредка сочиняла стихи. По собственным ее подсчетам, писала примерно по одному стихотворению в год. Сам процесс творчества был минутами райского блаженства: «Ничто в мире не доставляет мне такого наслаждения, как писание стихов… после каждого я хожу целый день как влюбленная».

Зинаида Гиппиус любила вдохновение, но не его плоды. А стихи были ей неподвластны, она «не умела» их писать. Казалось порой, что это она нужна стихам, а не они ей; да и не поэзия была предметом тщеславия этой женщины, честолюбивой до обморока. «Какие у меня омерзительные стихи! Ей-богу, даже противно корректуры исправлять. Недаром я так не хотела издавать сборника. И не следовало».

На таком светлом и солнечном, но прохладном месте соцветие распускается в конце марта или начале апреля. По отцветении поливку постепенно уменьшают, а когда засохнут листья, прекращают совсем и сохраняют клубни в сухом виде до сентября.

Книга все-таки вышла в 1903 году, тон авторского предисловия к ней был холодно-отчужденным. Гиппиус смотрит на читателя через свою знаменитую лорнетку, давая понять, что не ждала гостей. Но со случайными собеседниками писательница откровенна, говорит о самом важном и формулирует мысли единственно возможным для нее способом: «Стихи — это молитвы». Зинаида Гиппиус, при всей ее манерности, театральности, эксцентричности, эти слова произнесла предельно серьезно: они были ее жизненной программой, ее кредо, ее «верую» — «Верую…».

В Чистый четверг 1901 года в своей квартире на Литейном Мережковские впервые отслужили богослужение по особому чину, разработанному ими специально для этого действа. («Я стала работать над молитвами, беря их из церковного чина и вводя наше».) Среди прочих «вариаций на тему», сочиненных для домашней церкви, были и молитвенные слова, обращенные к цветам.

Квартира Мережковских в известном петербуржцам доме Мурузи в начале ХХ века была литературным салоном, залом заседаний ученого совета, политическим парламентом — словом, одним из центров культурной и интеллектуальной жизни столицы. В ней всегда было много гостей, много званых. Теперь она превратилась еще и в катакомбную молельню, куда приглашали только немногих избранных. Самое сокровенное поверялось только дневнику.

«Пишу в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря тысяча девятьсот первого года.

О том, что было в Великий четверг.

А утром пришел столяр, чтобы сделать угольник к образу, в столовой стояли цветы, которые прислал Философов для вечера, но их было мало, хотя и много.

Я уже не могла идти, и Дмитрий Сергеевич пошел купить просвиры и купил, а потом опять сел за стол, все писал и составлял порядок чтений и действий. Потом опять пошел купить еще цветов. И прислали большое Евангелие от Философова.

Мы совсем почти не обедали и молчали друг с другом. Потом вечер наступил и длинно так шел. Цветы отовсюду пахли.

Я думала, что это совершенно невозможно и что мы с глазу на глаз этого ожидания не выдержим. И вдруг приехал Чигаев, и это было хорошо. Он говорил о цветах, и Дмитрий Сергеевич с ним облегченно говорил, и так было будто ничего, только я молчала, сказав, что больна.

В одиннадцать часов мы опять были одни.

Стол отодвинули на середину и накрыли скатертью белой, блестящей, новой, которая не употреблялась ни ранее, ни с тех пор.

И на столе три трисвешника, соль, хлеб и нож, длинный и тонкий, а на скатерти цветы и виноград, и цветы растущие».

Живая Церковь — цветы растущие… Так красиво уметь назвать даже цветы в горшках и так благоговейно описать доморощенное сектантство… Зинаида Гиппиус не боялась войти в алтарь «новой церкви», она не в первый раз примеряла мужские одежды. Мирской фамилией писательница никогда не подписывала своих сочинений — госпожа Мережковская принимала гостей в своем салоне. Критические и философские статьи выходили под мужским псевдонимом — Антон Крайний, стихи и проза — под бесполой (двуполой, андрогинной) родовой фамилией. Роли раз и навсегда были распределены. Это был не просто театр одного актера, но и — суфлера, режиссера, гримера; роль осветителя мог по желанию исполнять кто-нибудь другой.

Рис. 55. Высевание мелких семян

Стихи Гиппиус тоже написаны все от мужского имени; неопределенно-личная форма глаголов особенно приветствуется. От стихов-молитв к молитвам-стихам — путь недолгий, хотя и тернистый. И в самом деле, почему цветение русской поэзии не принесло в конце концов плодов — своего Иоанна Златоуста или Романа Сладкопевца? Гиппиус последовательно вела миссионерскую деятельность в писательской среде: существование любой поэзии может оправдать только религиозная сверхзадача, которую поэт должен перед собой ставить. Когда трещина между интеллигенцией и Церковью угрожающе стала расширяться и углубляться до размеров пропасти, З. Гиппиус и Д. Мережковский решили начать с малого — с личного молитвенного служения. В самую консервативную часть православия, в обряды и ритуалы, внесли свои дополнения. Акафист цветку, например. Это «самая религиозная» поэзия в истории русской литературы, и за нее, без сомнения, Синод мог бы отлучить от Церкви. А «незаконнорожденные дети» первых сборников, к которым З. Гиппиус относилась безлюбовно, — напротив, безгрешны. Они, как оставшаяся в памяти единственной строкой детская молитва, звучат на одной высокой чистой ноте: «Избави нас от лукавого».

Другой писатель, тоже увлеченный «индивидуальным богостроительством», произнес чудные слова: «Семья — малая церковь». Но что же делать, когда семья такая странная (Гиппиус — Мережковский — Философов жили втроем в мистическом единстве платонической любви), а малая церковь заслоняет собою Церковь Вселенскую?..

Рис. 56. Венцеобразная амплея

Зинаида Гиппиус умело выстраивала триады — космос ее тоже трехчастен, границы трех миров прочерчены четко.

Внизу — адский арум стихов вводит во искушение.

Наверху, над небесным сводом, воссияли миру светом разума Ангельская Лилия и Багряная Роза.

В середине сидит красивая женщина между домашними оберегами — цветком герани и большим кустом китайской розы с оголившимися за зиму ветками. В углу под образами — ваза с распустившейся вербой. Видимо, ранняя весна.