Судьба моя сгорела между строк - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Арсений Александрович Тарковский («Есть город, на реке стоит…») #2

«Есть город, на реке стоит…»

Есть город, на реке стоит,

Но рыбы нет в реке,

И нищий дремлет на мосту

С тарелочкой в руке.

Кто по мосту ходил не раз,

Тарелочку видал,

Кто дал копейку, кто пятак,

Кто ничего не дал.

А как тарелочка поет,

Качается, звенит,

Рассказывает о себе,

О нищем говорит.

Не оловянная она,

Не тяжела руке,

Не глиняная, — упадет —

Подпрыгнет налегке.

Кто по мосту ходил не раз,

Не помнит ничего,

Он город свой забыл, и мост,

И нищего того.

Но вспомнить я хочу себя

И город над рекой.

Я вспомнить нищего хочу

С протянутой рукой, —

Когда хоть ветер говорил

С тарелочкой живой…

И этот город наяву

Остался бы со мной.

1930

Кировоград (бывший Елисаветград). Спасо-Преображенский собор, где был крещен Арсений Тарковский

Арсений Тарковский у дома своего детства. Кировоград. 1955

Собственный дом Тарковских находился в центральной части Елисаветграда на красивой, обсаженной деревьями Александровской улице. При доме был небольшой сад. План дома, двора и сада можно увидеть в одной из записных книжек Арсения Александровича. Рисунок поэта сохраняет все подробности небольшой городской усадьбы, а его стихи и воспоминания передают ту атмосферу любви, которая окружала детей — старшую Леониллу, дочь Александра Карловича от первого брака, Валерия и младшего, Арсения, Асика.

Родители мальчиков, Вали и Асика, были уже не молоды — когда родился Валя, отцу был сорок один год, матери — тридцать шесть. Любовь к детям поглотила их целиком.

Мария Даниловна с сыновьями Валерием и Арсением (справа). Елисаветград, 1911 год

«Детей надо очень баловать. Я думаю, это главное. У детей должно быть золотое детство. У меня оно было… Может быть, поэтому я так хорошо помню свое детство — ведь главное в мире — это память добра»[1].

«Мои первые воспоминания — о соприкосновении с лаской и добром, нежностью и человечностью.

Быть может, им, моим родителям, с трудом удавалось сдерживать себя, когда хотелось наказать или прикрикнуть. Но их сердца были настроены на любовь и доброту. Так велико было их уважение к личности ребенка, так велико сострадание к детской обиде, что ни разу они не позволили себе сорваться… Они просто любили нас. Я помню, как уважали они наши желания.

Однажды отец уезжал в Одессу и спросил, что привезти мне в подарок — «Морской воды в бутылочке…» — я очень скучал по морю с тех пор, как летом жил с родителями в Севастополе. Отец привез. (Я хранил эту бутылку потом много лет.) Любовь и благодарность так переполнили меня, я не знал, как выразить их, и вдруг у меня, шестилетнего, вырвалась первая стихотворная строчка: «Приехал папа из Одессы, морской водички мне привез». В любви и благодарности познал я впервые вдохновение…

Я почти физически продолжаю ощущать ту атмосферу доброты, которой дышал наш дом. Можно всю жизнь прожить бок о бок с человеком и не Знать его. Но, читая письмо, как читая следы на снегу, мы обретаем понимание. В нашей семье переписывались, живя в одном доме. Как самый ценный дар, мои родители преподносили друг другу и нам — себя…

Эти письма, этот свет добра озаряют всю мою жизнь. Так уж вышло, что я в раннем детстве понял: главное на свете — ПАМЯТЬ ДОБРА»[2].

Во время войны — под свист пуль, вой бомб и разрывы шрапнели — эта «память добра» высветила воспоминания о «золотом» елисаветградском детстве.