Тагу (Рассказы и повести)

СМЕРТЬ В КАНАВЕ

Да, было времечко! Караман выходил на люди в новенькой чохе, щеголевато перетянутой узким поясом, с богатой серебряной насечкой и с кинжалом. Тогда он подражал дворянам, теперь приходится подражать мужикам. Что делать? Такова жизнь. С мужиками — по-мужичьи. Вот и одеваться перестал по-старому.

И несмотря на это, он все такой же: статный, будто отлитый для чохи. Движения резкие, порывистые, скупые. Маленькие, черные как смоль глаза — почти без ресниц — жестоко и бесстрашно смотрят с чисто выбритого лица. Правая бровь рассечена. Без этого воинственного шрама трудно представить Карамана, — так удачно довершила сабля его облик. Короткая поношенная чоха расстегнута, башлык на плече, а пояс с кинжалом под чохой на архалуке. И ходит он уже не гордо выпрямившись, как бывало, а чуть сгорбившись. И все же резко выделяется среди односельчан. Сторонились его. Словно колючка в глазу, беспокоил он родную деревню.

"Увидевшему сову все когти ее мерещатся, — думал Караман, приглядываясь к окружающим его людям. — Так и со мной вышло. Совой я стал для них".

Почему? Ведь здесь он никому не причинил зла. Это было его правилом: к своей деревне не прикасаться. И не касался, а дурная слава не покидала его. По правде сказать, он до сих пор мало сокрушался об этом. Пусть думают и говорят о нем, что угодно. Так и жил: ни друзей, ни близких.

Необычайные повороты его жизни были похожи на сказку. На старой его чохе еще не изгладились следы от георгиевских крестов, а он уже почти ничем от мужика не отличается. Впрочем, и село стало другим. Караман все воспринимал спокойно.

— Время принесло, время и унесет, — говорил он себе.

Но, странное дело, то, что принесло новое время, с годами не уходило, а крепло и — главное — имело тысячи и тысячи сторонников. Год от году Караман все более убеждался, что его время прошло и, кажется, никогда не вернется. Все чаще стал он рассуждать так: "Я должен выбрать какой-нибудь путь: или туда, или сюда. Сегодня меня избегают, завтра совсем отвернутся, и тогда будет поздно. Судьба мне никогда не изменяла, но шутить с ней нельзя".

— Везучий! — говорили о нем крестьяне. — Теперь-то живет, как волк… А ведь было время, когда счастье ему улыбалось…

…После долгих колебаний Караман решился вступить в колхоз.

В знойный полдень шел он по горячей дороге, и пыль, потревоженная им, долго висела в воздухе. Засуха длилась уже целый месяц. Что ни утро, над не успевшей еще остыть' землей поднималось жаркое солнце, ни единое облачко не заслоняло его до заката. В полдень, когда жара делалась невыносимой, люди, скот, птица прятались в тень. На улицах — ни души.

Караман шел с непокрытой головой. Лицо — мокро от пота, болезненно сощурившиеся глаза помутнели. В одной руке — трут и огниво, в другой — набитый чубук. Кто бы подумал, что когда-нибудь он возьмет в рот вонючую глиняную трубку! "Да, коли медведь подмял, зови его батькой, — думал он. — Эх, одолели тебя, Караман!" И он вспомнил старинную сказку…

Некий могущественный государь выступил с войском в поход на врага. Девять тысяч верблюдов везли царскую кухню, еще девять тысяч верблюдов были нагружены снедью. Но вот битва проиграна, и царь, неузнанный, попал в плен. Его привязали у конюшни, как простому воину принесли на обед котелок супу. Подбежала голодная собака и сунула морду в котелок под дужку, Царь испугался, что собака съест его жалкий обед, и закричал. Собака рванулась, котелок повис у нее на шее, и она убежала. Царь горько рассмеялся:

— Мою кухню везли девять тысяч верблюдов, а теперь ее унесла одна собака…

"Удивительна судьба человека. Было время, мне неба на шапку, а земли на каламаны[34] не хватало. А теперь и на небо взглянуть не дают, и на земле в покое не оставляют. Сам иду к мужикам, которые вчера передо мной дрожали. Мог ли я думать, что стану бок о бок с ними с мотыгой в руках. Хм! Караман Хвингия — колхозник!"

И вот что особенно обидно: он сам просит принять его в колхоз. Так и сказано в заявлении, которое он сейчас передаст председателю: "Прошу принять меня в члены колхоза". Черт знает что!

"Кого ты просишь, Караман, и о чем ты просишь? Ты идешь с просьбой к сыну человека, который был батраком у твоего отца; ты просишь мотыгу, чтобы обрабатывать колхозную землю… Ты с ума сошел, Караман! Вернись, пока не поздно…"

Но возвращаться некуда: впереди вода, позади — оползень. Лучше уж вперед.

Перед двухэтажным домом конторы правления колхоза Караман остановился, отер рукавом пот со лба. А вдруг откажут? Беда, если откажут. Впервые в жизни его сковал страх. Караман — и страх! В деревне говорили, что Караман Хвингия в германскую войну пули ловил зубами. И вот теперь он испугался: "Вернусь. Пока не тревожат, поживу еще. Что мне, жить не на что? Буду сидеть в духане Коста Цулая и играть в нарды… Но и духан скоро запрут, и Коста возьмется за мотыгу".

Чего уж обманывать себя! Караман знает, что ни у него, ни у Коста нет другого пути, кроме как проситься в колхоз. Коста этого не понимает, он глуп как баба, а глаза Карамана видят далеко. Старое время вернуть нельзя, как нельзя вернуть утекшую воду. Время это ушло и никогда не вернется. Но таково уж человеческое сердце: оно всегда цепляется за надежду. И Караман надеялся и ждал до сегодняшнего дня…

С тех пор, как он вернулся в деревню, он все время проводил в духане Коста Цулая. Сидел в своем излюбленном уголке у стойки и развлекался игрой в нарды. Караман не знал проигрыша — даже бросая из стаканчика, он ставил кости на нужную цифру. Его отец отдал душу воровскому делу. И сын пошел по той же дорожке. Правда, он "погорел" при первой же попытке и принужден был бежать из деревни. Где только он не скитался! Наконец очутился в Сухуми. И здесь подвела судьба: его "накрыли" на одном торговом пароходе, и если бы не море, не миновать бы ему тюрьмы. Он хорошо плавал, но все же не добрался бы до берега, не спаси его контрабандисты.

Как сына, полюбил Карамана известный в те времена в Абхазии контрабандист Бешкен Маргания. Караман проявил удивительные "способности" и вскоре превзошел своего названого отца. Имя его наводило ужас на прибрежный отряд пограничников. Он быстро приобрел богатство и славу, и, кто знает, не стал бы Караман миллионером, если бы его не предал властям один из его шайки. Всех поймали и предали суду. Кому — тюрьма, кому — пожизненная каторга.

Вместе с названым отцом Караман бежал из Сибири в Аджарию, а затем в Турцию, подружился с турецкими разбойниками. Они часто переходили границу, грабили и истребляли грузин. Караман считал себя честным человеком и "патриотом". Однажды во время набега на грузинскую деревню он выбрал удобный момент и перестрелял своих "товарищей" — турецких разбойников. После того он осел в Батуми, подружился там с одним полковником, грузином, из "дикой дивизии", и тот увез его в Россию.

Началась война с Германией, и Караман прославился в первом же бою. Через несколько месяцев он получил звание прапорщика. Грудь кавалериста в черной чохе украшали георгиевские кресты и другие награды. Многие завидовали его судьбе и славе, но Караман не зазнавался. Был предан товарищам, не раз спасал их в бою, рисковал жизнью, никому не делал зла. Такой же товарищеской преданности требовал он и от других, не щадил изменников. Поэтому в дивизии у него было много врагов. После поединка на саблях с одним польским офицером Караман был принужден уйти из дивизии. Началась гражданская война, Караман примкнул к красным, но не ужился с ними и перешел к белым, а под Царицыном ушел и от них. Отправился на родину и оказался в Абхазии.

Было смутное время. Все, что Караман имел, он растратил в кутежах. Тогда-то и вспомнил он свое старое "ремесло": взялся за конокрадство. Он мог вывести коня из-под десяти замков. Воровал в Кабарде, Черкесии, Абхазии, Мегрелии, держал в страхе всю Западную Грузию. Многие знали, кто дерзкий этот вор, но не осмеливались назвать его.

Караман так ловко изменял тавро украденной лошади, что сам черт не признал бы ее. Если добытая лошадь не нравилась покупателю, Караман "обрабатывал" ее: стачивал зубы, надрезал кожу на голени, поддувал, и кляча делалась похожей на крепкую молодую лошадь, откормленную на высокогорном пастбище Асхисмта.

Продажу он поручал другим.

Награбленное в Абхазии сплавлялось в Черкесию, украденное в Мегрелии — в Имеретию. О ловкости Карамана ходили легенды. Особенно долго помнили такой случай. Однажды на свадьбе известный абхазский князь похвастался: "Куда Хвингия украсть мою лошадь! Он и сесть на нее не посмеет!"

Когда Караман узнал об этом хвастовстве, он пришел в бешенство. Прежде ему нравился этот прославленный наездник и хлебосольный хозяин, Караман и сам не делал ему ничего худого и других воров не подпускал к его дому. Но теперь решил проучить его.

Абхазца предупредили, и тот позаботился о защите своих лошадей. Двор был обнесен высокой оградой, повитой сверху колючей проволокой. Усадьбу сторожили три собаки, которые могли бы разорвать и тигра. Но что могло помешать Караману! Он пролез бы и сквозь сито.

Караман заказал кузнецу три больших крюка. Темной ветреной ночью взобрался на стоящую перед домом абхазца чинару, насадил на крюки по куску мяса и спустил эти необычные удочки во двор. Караман тихонько завыл шакалом. Собаки ринулись к чинаре и набросились на мясо. Каждой досталось по куску с крючком. Как огромных рыбин, Караман "выудил" одну за другой всех трех собак и развесил на сучьях чинары. Потом спокойно спустился с дерева и без труда открыл двери конюшни. На двенадцать лошадей он наложил позорное тавро, а тринадцатую — любимого хозяйского жеребца — увел.

— Ававай! — воскликнул утром пораженный ужасом абхазец, увидев висящих на дереве собак. — Погубил меня, проклятый, на весь мир опозорил!

А когда узнал о судьбе лошадей, земля ушла у него из-под ног. Но что мог он сделать Караману?

Восемь лет безнаказанно разбойничал Хвингия, а когда приобрел достаточное богатство, остепенился. "Кажется, большевики крепко обосновались, — рассуждал он про себя, — скоро за меня примутся". Он оставил воровство, занялся мирным хозяйством, попытался создать семью. Но супружеское счастье продолжалось недолго: на второй год жена умерла от родов.

"Вот видите, — говорили в народе, — женщина не смогла родить сына дьяволу".

Кто скажет, скольких женщин знал Караман? Они дрожали под его взглядом. Но жена владела сердцем этого человека, и ее смерть надломила Карамана. Он распродал все, что имел, и вернулся в родную деревню. Тут он родился и вырос, тут были могилы его матери и отца, тут и сам он хотел сложить свои кости. Разумеется, он не думал, что черные дни придут для него так скоро…

На месте старого родительского дома Караман выстроил новый дом на сваях, развел сад и виноградник. Казалось, он мог долгое время жить, не ударяя пальцем о палец. Награбленного, наворованного ему хватило бы до конца дней. Но жители деревни чуждались Карамана…

Сейчас он с тяжелым сердцем подходил к дому с красной вывеской. "Правление колхоза "Новая жизнь". С горькой усмешкой посмотрел он на вывеску. "Новая жизнь"… Я собираюсь вступить в новую жизнь… Одного человека выселяли из деревни, а он требовал, чтобы его назначили старостой. Так-то и у меня…"

Из ворот правления выходили крестьяне. Караман остановился, уступая дорогу. Один из колхозников спросил его:

— Зачем пожаловал, батоно Караман? Уж не собираешься ли в колхоз вступить?

В тоне, каким был задан этот вопрос, сквозила насмешка. Караман посмотрел на колхозника из-под грозно нахмуренных бровей. Перед ним стоял Гайоз Квиквиния, к которому Караман питал давнишнюю ненависть. Отец Гайоза причинил много зла семье Карамана, а теперь и этот издевается. "Зачем пожаловал, батоно Караман? Уж не собираешься ли в колхоз вступить?" — Эти слова, сказанные Гайозом с издевкой, как пуля, застряли в сердце Карамана. "Ну, погоди же, — злобно подумал он, — ты у меня поплатишься за эту дерзость! Много я терпел от тебя!.."

— У меня небольшое дело к председателю… Не знаешь ли, он в конторе?

— Председатель в районе, — ответил Гайоз.

Караман обрадовался, будто ему сообщили добрую весть, и повернул обратно. Вместе с тем его захлестывал гнев. "Куда я шел? Чего, кроме насмешки, мог я ждать от них?" Перед ним неотступно стоял обидчик, и он клялся самыми страшными клятвами отомстить ему.

А у ворот правления шел разговор:

— Интересно, чего хотела эта чертова душа? — задумчиво проговорил Гайоз. — С хорошим делом он не пришел бы к нам…

— Кто видел хорошее от Карамана! — с горечью воскликнул старик крестьянин. — А как он взглянул на тебя… Смотри, не натворил бы чего, проклятый!

Слова старика встревожили Гайоза, и он по дороге домой с беспокойством думал: "Что может сделать мне этот негодяй? Какую подлость может устроить?"

А дождя все не было. Воздух словно сомлел от жары, в пыльном мареве горячо дышала потрескавшаяся земля. Сгорели ранние посевы, побурела трава, пожухли кусты. Напрасно смотрели на небо крестьяне: ни облачка. Увяли, пожелтели листья кукурузы, переломились и упали на сухую почву.

Жара не спадала даже ночью. Гробовая тишина стояла в деревне. Дома словно вымерли. Как рыбы, выброшенные на берег, валялись под деревьями люди. Только Караман не искал прохлады. Он одинаково хорошо переносил и жару и холод. Его архалук, как всегда, застегнут до горла. Он сидит на балконе с гитарой в руках и мертвым взглядом смотрит во двор. В лунном свете сверкают листья зеленой изгороди, за изгородью стелется белесая пыльная дорога.

"Где моя дорога? — спрашивает себя Караман. — По какому пути мне двигаться, куда?" Ему бы теперь лучше никуда не двигаться, да разве позволят? Теперь они мне проходу не дадут, припомнят все старые грехи. Постучат ко мне однажды в дверь, и поминай как звали. Удивительно, что до сих пор не пришли. А я сижу и жду… Нет, нет, надо на что-то решиться…"

Он отложил гитару, встал. Длинная тень протянулась по полу, потом перекинулась на стену. Караман и не догадывался, что все это время ему не давала покоя мысль о Гайозе. А как догадался, ему стало легче. Теперь он знает, что делать.

— Храбра собака у своего порога, Гайоз! — произнес он громко и быстро прошел в комнату.

Тут он переставил лампу с камина на стол, снял ковер со стоявшего в углу сундука, где хранились золото и деньги, пересчитал все, завязал в старый архалук, разогнулся, и из тайника в стене достал парабеллум, завернутый в промасленную тряпку. При свете лампы вороненая сталь отливала синью. Бросил тряпку, пистолет положил в карман. Чуть подумав, приподнял половицу, вытащил карабин с патронами. Тщательно протер все тряпкой и завернул в бурку. Огляделся. Все, что представляло ценность, стал складывать в кучу. Сложив, увязал в хурджин, поставил в угол. Как бы не забыть чего-нибудь ценного. Поспешно обошел комнаты. Кажется, все. Больше не унести на себе. Прикрутил лампу, вышел на балкон, запер дверь, затем пересек двор.

Стоявший у ворот, под ореховым деревом, жеребец поднял голову. Караман никогда не проходил мимо своего любимца, не погладив его, а теперь даже не взглянул на него. Вышел на проселочную дорогу. Пыль из-под ног вяло стелилась над дорогой.

У развалин крепости Караман свернул в переулок.

Он шел, не замечая пути, и опомнился лишь перед духаном Коста Цулая. Да, да, ему нужен сейчас Коста. Наверное, он в той пристройке, что прилепилась к помещению духана. Тут он обычно проводит ночи, а домой заходит лишь днем. Коста боялся темноты, лампа в пристройке горела обычно всю ночь. А сейчас в окне почему-то темно.

"Странно. Где же он шатается в такую пору? И духан без присмотра оставил…"

Караман поднялся на крыльцо: дверь была опечатана…

Караман поспешил к дому Коста Цулая.

Духанщик жил по ту сторону реки с древней старухой-матерью, уже много лет прикованной к постели. За ней ухаживала нанятая девочка.

Мост был далеко. Чтобы сократить путь, Караман, не снимая сапог, перешел обмелевшую реку вброд. Вода едва достигала ему до лодыжек. Осторожно пробрался на задворки дома. Окно Коста было освещено. Караман встал в тень магнолии и дважды тихонько свистнул. Собака не залаяла, услышав этот свист. Поджав хвост, она спрыгнула с балкона и забилась под дом.

Лампа в комнате погасла, и вскоре послышался тихий скрип. В дверях в свете луны блеснула лысая голова Цулая.

— Что привело тебя в такое время? — испуганно прошептал старик.

Он был в нижнем белье и хотел уже вернуться, чтобы накинуть чоху, но Караман снова свистнул, Коста вздрогнул и спустился с балкона.

— Что случилось, Караман? — вяло спросил духанщик, остановившись поодаль; он даже не смотрел в сторону гостя.

Караман заметил эту неблагожелательность с первого же взгляда. Похоже, Коста был сломлен…

— У меня к тебе дело, — сказал Караман, желчно, с отвращением улыбаясь.

У Карамана частенько бывали к нему "дела", но сейчас духанщик почувствовал, что тот явился с чем-то важным. Не поднимая головы, он стоял и ждал.

— Присядем, — Караман указал на низенький забор. — Что, бичо[35], опечатали твой духан? — Он толкнул Коста в грудь, и тот сполз вниз по забору. "Бичо" Караман называл тех, кого не считал равным себе. — Плохи наши дела, бичо, нельзя нам оставаться тут. — И замолчал. Его коробило, что он вынужден откровенничать с этим ничтожеством. Но у него не было никого ближе этого жалкого человека, и сегодня Коста еще мог оказать ему услугу. — Я думал, вступлю в колхоз, — снова заговорил Караман, — подружусь с новыми господами и перебьюсь как-нибудь, пока не иссякнет их сила. Но я обманулся, бичо: двери у них крепко закрыты. Немало я хитрых замков открыл на своем веку, а этих…

Цулая не слушал, он собачьими глазами смотрел Караману в лицо и думал: "Ну, говори же, говори, что тебе от меня надо".

— Я должен уходить отсюда, — продолжал Караман. — Потом будет поздно. Когда муха над головой жужжит, и комару легче укусить. Хочу продать дом, бичо.

— Продать дом? — без удивления повторил Коста. — И я собирался продать дом, но меня опередили, духан отняли. Налог не внес вовремя, из-за этого все началось. Все описали. Гол как сокол. — Он обсосал палец и покрутил им перед носом Карамана. — Вот я какой… И мне надо отсюда смываться, Караман. Что у меня осталось в этом проклятом месте, чтобы оно сгорело! — Вдруг, как бы опомнившись, он перебил себя: — Так, значит, ты продаешь дом?

— Продаю, бичо. Завтра же ты должен мне устроить это дело.

Коста оживился.

— Ладно, я помогу тебе. Есть у меня человек — во как набит деньгами!

— Кто?

— Хм… Тот, кто у тебя в сердце: Гайоз Квиквиния. — Коста осклабился. — Обязательно купит. Этот мужик нынче вошел в силу, так отожрался, что теперь уже не помещается в своей лачуге под соломой, ищет, проклятый, черепичную крышу…

— Знаю, бичо, знаю, слышал, что его завидущим глазам мой дом покоя не дает. Такой покупатель мне и нужен, за полцены отдам. — Он схватил Коста за воротник, с силой притянул к себе. — Завтра же ты должен продать Гайозу дом… Слышишь? Обязательно Гайозу!

— Слышу. Не пойму только, что ты затеваешь, проклятый?

— Э, бичо, мне не до затей! Просто тороплюсь… Мы с тобой должны продать все, что у нас есть, и бежать отсюда. Не продадим — отнимут, как отняли у тебя духан. — Караман умолк, затем добавил с угрозой:

— Расплеваться с ними так, чтобы они навек запомнили наши имена!..

Духанщик съежился от страха.

— Что ты затеял, Караман?

Караман сверкнул в темноте глазами.

— Не бойся, тебе вреда не будет. Пока ступай, спи. Рано утром я зайду к тебе. До того как Гайоз выйдет на работу, мы должны застать его дома.

Караман перепрыгнул через забор и исчез.

Было уже за полночь, когда он вернулся домой. Луна давно зашла. Посреди двора, как призрак, стоял жеребец. Он поднял голову, навострил уши, одним глазом косясь на небо. Конь чувствовал приближение бури. И вот с моря нахлынул шквал. Деревья задрожали, закачались, зашелестели, столбом закрутилась в воздухе пыль. Тяжелые черные тучи неслись так низко, как будто краями своими задевали землю. Лошадь заржала и кинулась в глубь двора. Ветер сорвал с Карамана башлык, надул его и унес в темноту. Обезумевший жеребец перескочил через забор и с тревожным ржанием понесся к прибрежной роще.

Караман не стал звать коня и не пошел искать свой башлык. Он вошел в дом.

"Эх, если бы море затопило всю землю!" — со злорадством подумал Караман и улыбнулся. Так с улыбкой на лице он и заснул.

И вот, будто по желанию Карамана, перед самым рассветом с неба на землю обрушились чудовищные потоки воды. Реки вышли из берегов, вода заполнила лощины, затопила поля и рощи. Казалось, море поглотило землю…

Но гроза прошла, и вода стала быстро убывать. По земле белым войлоком стлался туман, и солнце не могло пробить его.

Утром духанщик не стал ждать Карамана, он сам поспешил к нему. Внезапно разлившаяся река затопила его двор, смыла и унесла сарай, курятник и кухню. "Слава тебе, господи, не достанется этим собакам! Ах, если бы и дом унесло! Тогда бы не болело сердце…"

Весь вымокший, в мокрой одежде, похожий на крысу, духанщик дрожал от холода. Караман напоил его сотовой водкой, закусили молодым перченым сыром и, не задерживаясь, отправились к дому Гайоза.

Брели по колено в воде. Караман впереди, Коста за ним. Туман становился все гуще. Тишину утра наполняли плеск и бульканье воды. Они то и дело сбивались с пути, проваливались в ямы, натыкались на заборы. Наконец с большим трудом отыскали нужный дом. Во дворе залаяла собака, и они узнали ее по голосу: это была собака Гайоза.

— Гайоз, эй! — позвал Коста.

— Кто там?

— Это я, Гайоз, — пропел духанщик. — Выйди-ка на минутку, дело есть. — И, повернувшись к Караману, пояснил шепотом: — Дома этот молодец. Видишь, мир рушится, а он работает, ни минуты отдыха не дает рукам.

— Время такое, бичо, — прошептал Караман.

Из тумана, совсем рядом, раздался голос Гайоза:

— Что привело тебя в такую погоду, Коста? Что за срочное дело? Иди-ка вот сюда, тут дощатый мостик. Только осторожно, не упади в канаву…

Коста поздоровался с хозяином и сам приоткрыл ворота.

Увидев Карамана, Гайоз так поразился, что забыл поздороваться с ним.

— Караман! Видно, у тебя очень важное дело, если ты сам пришел ко мне, да еще в такое утро.

— Да, дело важное, — холодно подтвердил Караман, тоже не поздоровавшись.

Коста захихикал:

— Уж будто знакомые хорошие люди не могут прийти друг к другу в гости без дела…

Но Гайоз, не слушая духанщика, снова обратился к Караману:

— Какое же у тебя ко мне дело?

Караман молчал. Опять заговорил духанщик:

— Горе у нас, Гайоз, печаль… — начал он и тотчас умолк под строгим взглядом Карамана. "Что за околесицу ты несешь? — спрашивал этот взгляд. — Какое горе? Какая печаль?"

— Пожалуйте, — сказал Гайоз, проходя вперед. — Только горе не привело бы ко мне Карамана, — добавил он насмешливо.

— Ты прав, проклятый, — с откровенной неприязнью ответил Караман. — С горем и печалью приходят за помощью, а я хочу облагодетельствовать тебя.

Гайоз с любопытством посмотрел на Карамана, но ничего не сказал. Молча вошли они в дом.

Домишко был ветхий, крытый соломой, и состоял из двух убогих комнатенок без окон. Посреди первой находился очаг. Здесь семья проводила свободное от работы время, тут готовилась пища, накрывался стол, раскладывались постели. Во второй комнате — пол деревянный, мебель городская. Гайоз пригласил Карамана и Коста в эту комнату, но продрогший духанщик предпочел расположиться у очага. Присели, и Коста тотчас заговорил о деле:

— Ты, кажется, хочешь купить дом, Гайоз.

Гайоз насторожился.

— Да, хочу купить.

— Так вот, если у тебя деньги на руках, то счастье само подошло к твоей двери: Караман продает свой дом. Удивляешься? Он хочет переселиться в Абхазию. Вчера получил письмо: умер брат его жены. Ты, наверно, слышал — это была богатая семья в Гудаутах. Так вот, жена покойного приглашает Карамана к себе, дескать, присмотри за хозяйством, ну и все такое… — Духанщик хихикнул. — А кому же оставит Караман свой дом? Вот и хочет продать. Дом я хвалить не буду, во всем районе не найдешь такого. Да ты и сам знаешь, что это за усадьба! Сад и виноградник стоят целого дома…

Гайоз хорошо знал и дом и усадьбу Карамана. О, если бы только у него хватило денег! Да где там! И он сказал с тоской в голосе:

— Да разве у меня хватит денег для покупки такого дома?

Но Коста перебил его:

— Если у тебя нет денег, то у кого же они есть?

— Сколько просишь? — прямо спросил Гайоз.

— Если сейчас выложишь деньги, за десять тысяч отдам, — холодно ответил Караман давно приготовленной фразой. — Я дом продаю, бичо, а не плетеную хату. И тебе с твоим положением не подобает жить в лачуге. Теперь ваше время… У твоих родителей даже белья на теле не было, и они не знали, что такое постель…

Эти слова задели Гайоза за живое, он решил непременно купить дом Карамана, даже если бы ему пришлось заложить все свое имущество. Да, по правде сказать, и цена была сходной. Гайоз велел жене накрыть стол у очага. Коста тут же составил "купчую". Позвали соседа, прочли "купчую" вслух. Сперва подписался Караман, затем Гайоз и свидетели.

Когда встали из-за стола, пришлось считать деньги. Не хватило семисот рублей. Гайоз попросил у соседа, и тот охотно одолжил. Еще бы, такой случай, как не выручить человека!

Караман без дальних слов сунул деньги за пазуху и направился к выходу.

— Когда мне можно перебираться? — спросил Гайоз.

— Если хочешь, этой же ночью, — мрачно ответил Караман. — Вещи у меня уже связаны, а переночевать я могу у Коста.

— Зачем же ночью? — возразил Гайоз. — Мой старый дом ведь не горит.

— Как знаешь, бичо, — сказал Караман и, не попрощавшись, вышел из ворот на дорогу.

Вода сошла, туман уже не был таким непроглядным, и обрадованный Караман возвращался домой большими шагами. Он словно помолодел. Коста с трудом поспевал за ним.

"Когда перебираться? — старый конокрад зло усмехнулся. — Никогда не переберешься ты в мой дом! Я умер бы от стыда, если бы это случилось. Смотри же, Квикви-ния!"

— Что ты там ворчишь, Караман?

Тот громко рассмеялся:

— Ты что, старый осел, думаешь, я отдам свой дом этому сыну раба? Не будет этого! Не прижиться голубю в ястребином гнезде!

На развилке Караман остановился, хлопнул Коста по плечу ладонью:

— Ну хватит, ступай… Смотри не угоди в канаву. До темноты приготовься. Бери с собой только ручную кладь — самое необходимое. Ночью придешь ко мне. Лошадь привяжи под мостом в зарослях ясеня… Все!..

К ночи снова поднялся ветер, но туч не разогнал. Черные и тяжелые, они опустились еще ниже к земле, цеплялись за верхушки деревьев, стлались по склонам гор. Казалось, небо раздулось, словно гигантский бурдюк.

Встретились во дворе Карамана. От духанщика несло водкой.

— Ты выпил, бичо? — строго спросил Караман. — Успел бы и потом нализаться.

Затянутый в архалук, в темноте он казался еще более сухим и широкоплечим. Снял с Коста маленький хурджин, перекинул его на руку, похвалил:

— Молодец! Когда идешь на "дело", лишний золотник груза погубить может. Ну, ступай в дом, а я лошадь поймаю…

Перепрыгнув через забор, Караман обнажил кинжал и с остервенением стал рубить виноградные лозы. Сталь свистела на ветру, лозы летели направо и налево. Покончив с виноградником, он схватил топор и стал рубить мандариновые и лимонные деревья, пока в саду не осталось ни одного дерева. Затем выпрямился, отер пот с лица рукавом, огляделся… Все! Вернувшись на двор, он быстрым шагом направился к стоявшей под навесом лошади и тихо позвал ее:

— Джогориа! — Лошадь приблизилась. — Коста, давай сюда седло! — Он повел лошадь к балкону, но духанщик не отзывался.

— Коста! — раздраженно крикнул Караман в темноту. — Слышишь, давай седло!.. Куда же девался этот сукин сын?

Караман отпустил лошадь, вошел в дом. Коста лежал на тахте в передней комнате и спал, положив голову на хурджин.

— Ах ты, ублюдок! — мысленно выругался Караман. — Да и может ли торговец быть настоящим мужчиной? — Он хотел поднять духанщика пинком ноги, но передумал: "Нет, для меня он лишнее бремя. С таким на серьезное дело нельзя идти. А ну его к черту!" — Он склонился над спящим, осторожно вытащил хурджин и положил под голову Коста подушку.

Стараясь не шуметь, Караман надел на себя оружие, накинул бурку, подхватил приготовленный ранее узел, перекрестился и неслышно, по-воровски, покинул дом. Во дворе оседлал коня, приторочил вещи, проверил — надежно ли. Огляделся. Кажется, все. Взял коня под уздцы, вывел на середину двора и тут его оставил. Затем кинулся под лестницу, нашарил там большую бутыль с керосином и обежал с ней вокруг дома… Бежал и плескал на стены. Бросив бутыль, чиркнул спичку и вскочил в седло.

— Лети, Джогориа! — шепнул он коню и пригнулся к гриве.

Жеребец с места взял в карьер и, как камень, пущенный из пращи, перелетел забор и скрылся во мраке.

Огонь сразу охватил дом. Яростный ветер помогал огню.

В деревне сразу же заметили огонь. Люди со всех сторон бросились к дому Карамана, перескакивали через заборы, вбегали в ворота.

— Воды! Воды!

Зазвенели кувшины и ведра. Но скоро стало ясно, что дом не спасти.

Одним из первых прибежали Гайоз и его жена. Женщина стала вопить. Гайоз мрачно, глухо проговорил:

— Одурачил нас, проклятый! Кто видел добро от этого чертова выродка?!

Люди пожимали плечами, не понимая, почему Гайоз и его жена убиваются по дому Карамана.

Со всех сторон сыпались вопросы:

— Да вам-то что?

— Почему кричишь, женщина?! Или жалко тебе этого разбойника?

И тогда Гайоз рассказал людям о покупке дома.

Вдруг из бушующего огня донесся отчаянный вопль:

— Помогите!

— Это Караман! Караман! — закричали вокруг.

Живой факел, размахивая горящими руками, с хриплым криком бросился к лестнице, но не пробежал и половины пути, как был придавлен рухнувшим потолком.

Никто не сомневался, что в огне погиб Караман, однако никто не жалел его.

— Догнали грехи несчастного!

— Сколько зла принес людям, а от своей судьбы не ушел…

Вскоре огонь перекинулся на кукурузник, затем на курятник и кухню.

Вдруг в толпе закричали:

— Горит контора правления!

— Амбары горят!

Народ хлынул к правлению колхоза.

…Когда охваченный пламенем родной дом остался позади, Караман погнал жеребца напрямик к реке. Там он привязал его в зарослях, а сам бросился к правлению колхоза. Увидев бежавших на пожар колхозников и колхозниц, он спрятался за дерево. Со всех сторон неслись крики:

— У Карамана огонь!

"Я вам покажу огонь!" — злобно шептал Караман.

Перепрыгнув через чей-то забор, он огородами беспрепятственно добрался до здания правления колхоза. Тут же были расположены и общественные амбары. Выхватив из кармана бутылку с керосином, он плеснул в одном месте, в другом, третьем…

Сторож до того был увлечен пожаром и с таким интересом смотрел на пылающую усадьбу Карамана, что совершенно не слышал, что делается у него за спиной, во дворе правления. Оглянулся он лишь тогда, когда вспыхнули амбары.

— Караман, я узнал тебя! Это ты поджег! — закричал сторож и бросился к поджигателю.

Караман, быстро обернувшись на крик, два раза выстрелил из карабина. У него был обычай — если убитый падал лицом вниз, переворачивать его: пусть, прежде чем испустит дух, взглянет на бога. Не изменил он этому обычаю и теперь. Перевернув сторожа лицом кверху, он сказал с усмешкой:

— Зачем же дал ты убить себя, Баграт?

На дороге послышался цокот копыт. "Милиция", — догадался старый разбойник. Бежать сейчас было опасно, и Караман тихонько присел в темноте под плетнем.

— Стреляли здесь!

Караман узнал голос начальника милиции.

Районный центр находился в трех километрах от деревни. "Уже успели прискакать… Долго же я копался… Не надо было переворачивать убитого. Теперь бы у реки уже был…"

Когда Караман выстрелил в сторожа, милиционеры уже скакали по деревне. Три конника обошли двор правления с тыльной стороны, а начальник милиции с одним милиционером направился прямо к месту, где прозвучали выстрелы. На миг эти двое приостановили лошадей против того места, где притаился Караман. Он прицелился было, но отовсюду послышались крики и топот множества ног, и Караман снял палец с курка карабина. Укрывшись буркой, он решил выжидать, благо ночь темная. Отблески от горящих амбаров делали темноту в десятке шагов почти непроницаемой.

Вокруг все, от мала до велика, в ведрах, кувшинах несли воду к месту пожара. Потом подоспели пожарные с бочками и шлангами. Горело общественное имущество, потому одно стремление владело всеми: как можно скорее погасить огонь. Вместе с пожарниками трудилось почти все взрослое население деревни. Словно жалея народное добро, стих ветер.

— И бог на стороне этих свинячьих детей! — злобно шептал Караман, сидя под плетнем.

Пожар стихал, наконец пламя совсем угасло. Теперь уже только амбары дымились да кое-где в темноте сверкали угли.

Когда раздались выстрелы, начальник милиции по их звуку догадался, что стреляли около правления. И пока другие гасили огонь, он сошел с лошади и внимательно стал осматривать двор. Караман из своего убежища не сводил с него глаз. Он понимал, что начальник милиции обязательно набредет на убитого Баграта и тогда установит, с какой стороны стреляли.

Медлить больше нельзя, надо бежать. Но в нескольких шагах от него была лужа, из которой крестьяне брали воду для тушения пожара. Достаточно было Караману шевельнуться, чтобы сразу себя обнаружить. Как тут быть?

И вот начальник милиции нашел Баграта. Нагнулся, тронул его за плечо, тот открыл глаза.

— Караман… Это Караман поджег нас… — слабым голосом проговорил сторож. — Я видел его… Это он стрелял в меня…

Начальник милиции внимательно огляделся и заметил в нескольких шагах под плетнем какой-то темный предмет.

Караман тотчас вскочил, поднял карабин и выстрелил в начальника милиции. Находившиеся поблизости крестьяне увидели только, что через забор перемахнул человек в развевающейся бурке. Послышались возгласы:

— Караман!

— Это Караман!

— Караман! Караман!

Все считали его сгоревшим и теперь с ужасом выкрикивали его имя.

А Караман уже выбежал на дорогу и несся к реке, где ждал его оседланный конь. Раненный в ногу начальник милиции выстрелил по бегущему, но промахнулся. "Только бы добежать до моста, — лихорадочно думал старый разбойник, — а там — Джогориа, и поминай как звали!"

Но когда он приблизился к мосту, вокруг него засвистели пули. "Не добраться до лошади, захватят ее проклятые!" И ему стало жаль своего коня, о себе он в эту минуту забыл. "Не должен мой Джогориа принадлежать им!" — решил Караман и свистнул что было сил.

Этот свист Джогориа знал хорошо. Рванув повод, он бросился в воду и, навострив уши, поплыл через реку. Над водой в сумраке виднелась только маленькая красивая голова. Услыхав плеск воды, Караман закричал:

— Джогориа! Сюда, Джогориа! — он не видел лошади, но слышал всплески воды, чувствовал, что лошадь где-то совсем рядом. "Ага, вон ее голова! Еще несколько метров…"

— Быстрее, быстрее, Джогориа!

Но за своей спиной Караман услышал топот множества ног. И понял: лошадь не успеет уплыть. Вскинул парабеллум и выстрелил в лоб жеребца. Вода вмиг захлестнула красивую голову лошади, и Караман бросился влево, вон из деревни.

Преследователи, уверенные, что разбойник выстрелил в них, приостановились и ответили пальбой в темноту. Караман хорошо бегал и, конечно, ушел бы, но он уже был окружен. Пули сыпались со всех сторон. Наперерез ему бежал какой-то человек с большим старинным кремневым ружьем.

— Он здесь! — закричал человек и прицелился. Но Караман опередил его, выстрелил и, не останавливаясь, побежал дальше.

Наконец в переулке, у дома Гайоза, Караман был взят в кольцо. Теперь только он понял, что на него, как на волка, ополчилась вся деревня. "Неужели меня убьют эти… с кремневыми ружьями?" Он лёг и, прикрываясь темнотой, как змея, пополз по мокрой земле. "Надо перелезть во двор Гайоза и укрыться там в амбаре. У Гайоза искать не станут, не догадаются…" Лежа на земле, он выдернул из плетня несколько прутьев, пролез, подполз к амбару и не успел даже вздохнуть, как позади закричали:

— Он в амбаре!

Собственно, это был не амбар, а хлев под амбаром. Лежавшие в углу козы испуганно вскочили и, вытянув шеи, уставились на Карамана, постукивая копытцами. "Куда я забрался? Куда загнали, проклятые?! Неужели умру здесь с козами, всем на посмешище?" А снаружи гремели выстрелы. Караман приметил рослого козла, большие, гордо поднятые рога… Да, да, именно эти рога нужны сейчас Караману! Снял бурку, накинул ее на козла, обернул ему рога башлыком, чуть приоткрыл дверь и вытолкал чучело наружу. Густо загремели выстрелы. Испуганный козел заметался по двору, подпрыгивал, будто хоронясь от пуль, наконец под дружными залпами упал…

А Караману только и нужна была минута замешательства. Преследователи, приняв в темноте козла в бурке и башлыке за Карамана, не следили больше за дверью амбара, и Караман воспользовался этим. Как тень выскользнул он из-за двери и ринулся к заднему забору. С разбега прыгнул, чтобы перемахнуть через него единым духом, но пуля настигла его, и он свалился в канаву. В меркнущем сознании мелькнул торжествующий вскрик:

— Гайоз, это я убил тебя!

Канава была узкая, плечи Карамана застряли в ней. "Я лежу лицом вниз, — успел еще подумать старый разбойник, — я должен перевернуться… Я обязательно должен перевернуться… не хочу умирать по-свински, лицом вниз…" Но он не успел перевернуться. Голова его бессильно погрузилась в грязную воду канавы. Послышалось бульканье — последнее дыхание Карамана. На поверхности мутной воды вздулись пузырьки. Медленное течение уносило их.

Тбилиси, 1932.

Перевод В.Михайлова и М.Шкерина