Тагу (Рассказы и повести)

ЛЮБОВЬ

Мзия стояла перед директором, сияя от счастья. Зал был переполнен, все смотрели на нее. Кое-кто глядел с завистью, и от этих взглядов у девушки приятно кружилась голова. "Болтали языками, судачили: "Не получит Мзия медали!" Ну, а теперь что скажете?"

Она никогда не умела сдерживать своих чувств. Сейчас же сердце Мзии готово было разорваться от радости. Она с вызовом смотрела в зал, и весь ее облик — лицо, глаза — все говорило: "Да, я одна из всего класса смогла получить медаль!" Коробочку с серебряной медалью Мзия держала в левой руке, а ладонью правой бережно прикрывала сверху.

До слуха Мзии долетел шепот:

— Смотрите, берет медаль, будто и вправду заслужила.

Мзия узнала по голосу свою одноклассницу Лию. "Ах так, и Лия позавидовала!" — рассердилась Мзия, задетая за живое. И назло подруге громко сказала:

— Георгий Константинович! Я буду стараться… я буду в институте учиться так же, как… Нет еще и еще лучше!

В зале дружно захлопали, только один голос — голос Лии — опять прозвучал в наступившей тишине:

— Воображает, что и в институте ей будут ставить пятерки за смазливость!

Эти слова больно ранили сердце Мзии. Резко обернувшись к залу, она хотела ответить, сказать что-то обидное, но сдержалась. Стоило ли в такую счастливую минуту ссориться? Ведь в словах Лии было и нечто приятное: признание ее красоты.

Подруги поняли, что Мзия услыхала шепот Лии, и затихли.

— Ты права, Лия, мне и за одну красоту поставят пятерки, а вот тебе, бедняжке, нечем их заработать!

С этими словами Мзия выбежала из зала. Все облегченно вздохнули и с сочувствием посмотрели на Лию, побледневшую, как полотно.

— Получила? — засмеялся Элгуджа Цискаришвили. — Держала бы лучше язык за зубами.

— А ты и рад! Из кожи лезешь, чтобы ей приятное сделать! — выместила злобу Лия.

Но Элгуджа уже не слушал ее, погруженный в свои мысли: Мзия сказала, что в институте будет учиться еще лучше… Как же так? Она ведь не собиралась поступать в институт?

— Что мне не ставят пятерок за красоту, это я и сама прекрасно знаю, — не унималась Лия. — А вот тебе, Элгуджа, Мзиины пятерки прямо-таки зарез! Если б не Мзия, медаль досталась бы тебе! А теперь улетает в Тбилиси твой журавушка, и поминай как звали! Напрасно старался, напрасно из кожи лез!

Элгуджа молча отошел от Лии. "Улетает в Тбилиси твой журавушка". Почему же она моя? Разве мы когда-нибудь давали повод для таких разговоров?"

И Элгуджа вдруг понял, что чувство, которое птицей трепетало в его сердце и было ему самому непонятно, уже замечено другими. "Иначе не сказала бы Лия… А вдруг Мзия и в самом деле уедет в Тбилиси и я ее потеряю? Но, может, я зря мечтаю о ней, может, она и впрямь журавль для меня, далекий журавль в небе?"

Элгуджа выбежал на балкон школы — Мзии там не было. Он сбежал по лестнице во двор, обошел здание — ее не было и там.

Небо затянуло свинцовыми тучами, в любую минуту мог хлынуть дождь.

Может, ушла домой? Поспешила, чтобы не испортить новое платье? Как оно идет ей, это зеленое платье! Оно к лицу ей больше, чем все другие… Ах, глупости, ей все платья к лицу, даже простые, ситцевые… А ведь я никогда не говорил ей об этом, ни разу не сказал ни единого слова. А Мзия любит похвалу, любит, чтобы на нее обращали внимание. Но разве она не знает, что мне все, все нравится в ней, и даже вещи, которые принадлежат ей? Нет, она не знает этого. Надо увидеть ее сейчас же, сказать ей обо всем!

Элгуджа решил напрямик, через дворы и сады, добежать до моста и там, на окраине поселка, перехватить Мзию. "Но ведь сейчас меня вызовут для вручения аттестата? Как же быть? Нельзя уйти! Ах, к черту все! К чему мне аттестат, зачем мне вообще жизнь, если Мзия уедет в Тбилиси!"

Элгуджа вышел за ворота, оглянулся — не следит ли кто за ним, и пустился бежать.

Вскоре он уже пробирался между рядами высокого подсолнечника, растущего в долине реки Броцеулы.

"Надо отговорить Мзию ехать в Тбилиси. Если она уедет, я потеряю ее навеки", — твердил себе Элгуджа.

Молния, сверкнувшая в небе, огненным мечом вспорола почерневшие, разбухшие тучи. По широким блестящим листьям подсолнуха глухо забарабанили крупные, тяжелые капли.

"Вдруг Мзия забежит к знакомым, чтобы переждать дождь?" — испугался Элгуджа. С моста он окинул взглядом дорогу — на ней никого не было. Под мостом весело шумела речка, катя пенистые волны. Элгуджа решил спрятаться под липой у моста и во что бы то ни стало дождаться Мзию — пусть хоть небо обрушится на его голову.

Под этой липой всегда отдыхали путники. Старое раскидистое дерево укрывало от дождя и палящих лучей солнца. Забредали в тень и пастухи, когда стадо возвращалось с водопоя. Изредка на вершину липы садились ястребы и коршуны, обычно же ветви ее были усеяны стаями воробьев, поднимающих нескончаемый гомон.

Школьники тоже часто собирались под тень этой липы, ствол дерева и скамья из больших тесаных камней были испещрены множеством надписей. Одни надписи были высечены на камне или вырезаны ножом по дереву, другие выведены карандашом.

Как-то раз тайком Лия вырезала на стволе липы: "Мзия — Элгуджа". Увидев свои имена, Мзия и Элгуджа рассердились и вместе с тем обрадовались, но сами не поняли, чем были вызваны эти два различных чувства. Только сейчас Элгудже стало ясно.

Он направился к липе, не обращая внимания на струйки дождя, бегущие по лицу, и вдруг увидел Мзию.

— Ты здесь? — радостно воскликнул он.

— Элгуджа? Откуда ты взялся?! — Мзия удивленно Подняла на него свои большие лучистые глаза.

— Я побежал вслед за тобой, — пробормотал Элгуджа упавшим голосом.

— Побежал за мной? С чего вдруг? Какая беда стряслась? — засмеялась девушка.

"Врагу не пожелаю такой беды", — подумал Элгуджа, но вслух сказать не решился, боясь попасть на острый язычок Мзии. Она подчас была такой едкой, так умела подшутить над человеком, что тому белый свет становился не мил.

Блеснула молния, громыхнул гром. Порывом ветра под липу занесло струю дождя. Это спасло Элгуджу, он чуть было не выпалил: "Или я, или Тбилиси".

Дождевые капли не достали Мзию, но все же она вскрикнула так, словно ее обварили кипятком.

— Заслони, а то платье намокнет! — сердито приказала она Элгудже.

Элгуджа заслонил ее собой от дождя.

— Не дай бог, намокнет мое платье! Его ведь шили специально к этому дню! Нравится оно тебе? — спрашивала Мзия, отлично зная, что платье ей к лицу и что оно нравится Элгудже. — Стоит одной капельке попасть, оно сразу испортится. Такой материал! Подойди поближе, Элгуджа, что ты, как столб, стоишь?

Элгуджа действительно застыл будто каменный. Сколько раз, бывало, он взваливал Мзию на плечи, таскал на руках! На привалах во время пионерских походов они отдыхали рядом в траве. Что же сейчас с ним случилось? Отчего он не может сделать и шага к ней? Ноги будто свинцом налились… Он стоял, смотрел на Мзию и не узнавал ее. Куда исчезла неугомонная девчонка, его подружка? Откуда вдруг появилась эта девушка с красивыми загорелыми руками и округлыми плечами, на которые он не смеет глаз поднять?

— Посмотри, какой ливень! — вскрикнула она и показала рукой в ту сторону, откуда ветер гнал серые волны дождя.

Элгуджа взглянул на руку Мзии, и девушка, смутившись, опустила ее и покраснела. Наступило неловкое молчание.

Элгуджа и Мзия жили по соседству и знали друг друга чуть ли не со дня рождения. Они часа не могли обойтись друг без друга. И в школе они сидели за одной партой. У них не было тайн и секретов, они поверяли друг другу все свои мысли, но никогда они не испытывали того чувства неловкости, какое сейчас охватило обоих. Мзия вдруг показалась Элгудже и чужой, и незнакомой, и еще более близкой, чем раньше.

А ветер бушевал все сильнее, и даже под широко раскинувшиеся ветви липы врывались потоки дождя. Но Мзия уже не боялась его. Забыв о своем платье, она села на каменную скамью.

Элгуджа продолжал стоять. Дождь шуршал в листве, сеялся через нее, как сквозь сито, мельчайшими капельками.

— Сколько же можно стоять?

Элгуджа неуклюже шагнул к скамье, уселся поодаль от Мзии, снял пиджак и протянул ей. Она накинула пиджак на голову.

— А ты? — покосилась Мзия. — Промокнешь ведь!..

— Ничего, до костей не промокну! — буркнул Элгуджа.

— До костей не промокну! — передразнила девушка, придвинулась к нему поближе и прикрыла плечо его полой пиджака.

Пиджака на двоих не хватало.

— Сядь рядом! — сказала она и прижалась плечом к его плечу.

То и дело вспыхивала молния, озаряя желтоваторозовым светом их побледневшие лица.

— Дождь, кажется, никогда не перестанет! — вздохнула Мзия.

— Ну и пусть!

Они сидели, прижавшись друг к другу. Крупные капли дождя падали на промокший пиджак, разбивались и крохотными брызгами сыпались вниз. Платье Мзии намокло, поднялось выше колен. Чтобы капли не падали на ее колени, Элгуджа прикрыл их ладонью. Мзия сидела, не замечая завываний ветра и шума дождя, и, притихнув, слушала стук сердец.

— Мзия, ты правда хочешь в институт поступить?

— Ну да! Меня ведь без экзаменов примут, — ответила она и счастливо рассмеялась.

— А как же тогда мы… — начал было Элгуджа и запнулся.

— Что мы?

— Мы уже не будем тогда… друзьями?

— Почему? — удивилась Мзия, но, встретив взгляд Элгуджи, вспыхнула, поправила мокрые, упавшие на лоб волосы.

Вновь наступило молчание. Лишь дождь шумел в листве старой липы.

— Я говорю "друзьями", но в другом смысле. Разве ты меня не понимаешь?

Мзия опустила голову и только теперь заметила, что Элгуджа ладонью прикрыл ее колени. Мзия осторожно отодвинула его руку. Почему-то ей стало и радостно и тревожно.

Элгуджа был для нее дороже всех на свете. Равного ему, казалось ей, не было во всей школе. Самый близкий друг, готовый ради нее броситься в огонь и воду. Но Элгуджа был для нее просто другом, а не тем, чем он хотел быть.

— Ты же не собиралась идти в институт, Мзия?

— Да, пока думала, что придется держать экзамены.

— Не уезжай! — тихо попросил Элгуджа.

— Не уезжать? Почему? — рассмеялась девушка, но тут же спохватилась и оборвала смех.

— Как тебе сказать… — с трудом произнес Элгуджа.

Мзия смотрела на повисшую почти над их головами радугу. Элгуджа долго не мог оторваться от ее насмешливых, искрящихся лукавой улыбкой глаз. И, осмелев от того, что она на него не смотрела, Элгуджа еще тише сказал:

— Потому, Мзия, что я не хочу отдавать тебя никому. Я не пущу тебя!

— Не хочешь отдавать? — проворно обернулась она. — Не пустишь даже в институт?

— Нет, — с мольбой сказал Элгуджа.

Он видел, что Мзия прекрасно его понимает, и выжидающе смотрел в ее блестящие глаза, на упрямо поджатые пухлые губы.

— А почему ты раньше не сказал мне ни слова? — в сердцах воскликнула Мзия. — Почему ничего не говорил до сих пор?

— Не знаю, Мзия. — Элгуджа отвернулся. — Но без тебя мне будет трудно.

— Если так, то поедем в Тбилиси вместе! — И Мзия, вся сияя от счастья, прильнула к его плечу.

— А как быть с семьей? Не могу же я оставить больную мать? Я должен работать.

Наступило молчание.

— Должен работать? — задумчиво повторила Мзия. — А что ты будешь делать?

— Стану трактористом. Я ведь ходил на вечерние курсы.

— И ты хочешь, чтобы я тоже села за трактор? — надула губы девушка.

— Нет, Мзия.

"Трактор… Тбилиси… институт… — замелькали отрывочные мысли в голове Мзии, — институт…" Она уже не слушала его, в задумчивости поднялась, сбросила с головы пиджак.

— Дождь прошел, Элгуджа… Ой, мое платье!

— Ничего, высохнет твое платье.

— Ничего! — передразнила девушка и, сбросив туфли, поставила ногу на край скамьи.

Встал и Элгуджа.

— Мзия, не уезжай в Тбилиси, — снова повторил он с мольбой. — Останься! Ведь ты собиралась работать здесь.

— Нет, я не могу остаться… У меня медаль, меня примут без экзаменов. Исполнится мамина мечта — я стану врачом. Как ты думаешь, к лицу мне будет белый халат?

— К лицу, тебе все к лицу, — грустно ответил Элгуджа и снова опустился на скамью.

Из-за туч выглянуло солнце, и множество мутных луж заблестело под его лучами, как осколки зеркала. Но вдали, над высокими, тесно прижавшимися друг к другу горами, продолжал лить дождь. Беспрестанно вспыхивала молния, при каждой вспышке вершины гор становились багряными и словно вздрагивали.

Элгуджа молча смотрел на горы. "Неужели она мне ничего не ответит? Неужели ничего не скажет? Она так счастлива, что до меня ей нет дела…"

— Ну, я пошла, — кинула Мзия Элгудже и, не оглядываясь, побежала по лужам к мосту. Она шлепала босыми ногами по воде, и тысячи брызг переливались в лучах солнца, словно мельчайшие осколки хрусталя. Среди этих сверкающих брызг быстро мелькали загорелые стройные ноги.

— Ушла… — вздохнул Элгуджа.

Капли дождя скатывались с листа на лист и падали, разбиваясь и звеня на разные голоса. Капли падали и на мокрый отяжелевший пиджак, который только что прикрывал голову Мзии, а сейчас повис на плече Элгуджи; падали на его руку, которая только что прикрывала колени Мзии; падали на камни скамейки, на которых она недавно сидела.

Элгудже было трудно представить, что Мзия ушла и не вернется больше, не сядет рядом. Не хотелось верить, что они не будут больше встречаться, не придут сюда, на эту длинную скамью, и, закричав: "А ну, кто быстрее", не побегут наперегонки к реке, на ходу раздеваясь, не бросятся в воду с плеском и шумом. Не верилось Элгудже, что Мзия никогда больше не станет поджидать его у своих ворот и не упрекнет его за то, что они опаздывают, что учительница снова сделает им замечание: "Опять вместе опоздали"… Не поделится больше с ним Мзия своим завтраком на большой перемене… Не попросит книгу, не спишет из его тетради домашнее задание…

Как внезапно она ушла! Даже не оглянулась. Так она всегда поступает; бросит на полпути; надоест заниматься вместе — возьмет да уйдет; наскучит играть — и тут не посчитается с товарищем.

Ее с детства баловали. Не знала она ни забот, ни огорчений. Мать тряслась над ней: "Доченька, что купить тебе, чего ты хочешь?", "Не утомляй глаз, не читай столько, все равно получишь пятерку!", "Разве эти ребята ровня тебе? Не дружи со всеми!", "Делай только то, что тебе доставляет удовольствие, никогда не пляши под чужую дудку!" — днем и ночью твердила Мзии ее мать Верико.

Верико была недовольна своей судьбой и хотела, чтобы ее дочь ни в чем не знала отказа. Занятый служебными делами, отец Мзии сутками не бывал дома, и воспитанием девочки руководила мать.

Верико пришлось уехать из Тбилиси еще совсем молодой. Она любила говорить, что ее лучшие годы, годы цветущей молодости, прошли "в провинции".

В доме известного адвоката, отца Верико Соломона Таралашвили, собирался цвет тбилисской интеллигенции, и Верико всегда была в центре внимания общества. Немало завидных женихов было у Верико, но практичная девушка искала себе выгодную партию. И вот в один прекрасный день, совершенно неожиданно для родителей, Верико вышла замуж за партийного работника.

Спустя несколько месяцев после свадьбы мужа Верико послали работать в отстающий район. Там он вскоре завоевал всеобщую любовь, увлекся своим делом, не захотел покидать "провинцию". Несколько раз ему предлагали вернуться в Тбилиси, но он отказывался (жена, конечно, об этом не знала). Сейчас он работал директором крупного совхоза, был видным специалистом, хорошо знающим свое дело.

Все эти годы Верико мечтала вернуться в Тбилиси, но единственным поводом для этого было поступление Мзии в институт. И чего только магь не делала для того, чтобы Мзия закончила школу с медалью! Ведь медаль давала право поступить в институт без экзаменов.

Верико знала, что обаяние и красота дочери немало способствовали тому, что кое-кто из преподавателей ставил Мзии отметки, которые она не всегда заслуживала. Верико понимала, что они сделают все возможное для того, чтобы Мзия окончила школу с отличием, и это радовало ее. Сама же Мзия не очень надеялась получить медаль. Она давно мечтала работать в клубе. Должность завклубом казалась ей легкой и приятной, тем более, что Мзия любила театр и в школьных спектаклях всегда исполняла главные роли.

Правда, под влиянием матери и ей иногда грезился Тбилиси, институт, белый халат врача, белая шапочка, а в кармане блестящий стетоскоп. Как ей подошел бы этот наряд! Белизна халата и шапочки оттенили бы блеск ее черных, как ежевика, глаз, свежесть пунцовых губ и матовую смуглость лица.

"Один твой взгляд вернет к жизни умирающего", — твердила Верико дочери и добилась-таки своего: Мзии казалось порой, что ее призвание быть врачом.

…И вот, покинув Элгуджу, Мзия бежит домой, что-бы обрадовать мать: мечта сбылась! Она получила медаль и будет учиться в Тбилиси.

Долго сидел Элгуджу под липой. Не успел он сам разобраться в своих чувствах, убедиться, что любит, как его любовь уже была отвергнута. Мзия убежала, даже не заглянув в его сердце. Почему она так поступила? Ведь это не было детской игрой, как прежде. Неужто Мзия не поняла, что они уже взрослые, что детство для них кончилось… Думать обо всем этом было тяжело, но превозмочь себя, побороть свою тоску Элгуджа был не в силах. Хотелось заглушить боль сердца, но сердце не слушалось, не подчинялось ему…

Голоса идущих из школы товарищей вывели Элгуджу из оцепенения, и он поспешил скрыться.

Впервые в жизни он убежал от друзей, не захотел видеть их, слышать их голоса, впервые в жизни он почувствовал себя одиноким. Элгуджа брел, не замечая словно омытого дождем лазурного неба, блестящих бусинок дождя, рассыпанных по траве и кустарникам, не чувствовал дурманящих запахов полей и лугов, которые поднимались от земли после обильного дождя.

…Домой он вернулся поздно ночью. Уже все спали. Осторожно прокравшись в комнату, Элгуджа на цыпочках обошел кровать матери и стал у окна. Прижавшись лицом к стеклу, он смотрел на соседний дом. Там жила Мзия.

Окна дома были ярко освещены — собрались гости. Наверное, по случаю того, что Мзия получила медаль. Элгуджа видел, как гости садились за стол, как Мзия попарно рассаживала своих подруг и товарищей. Лицо ее светилось радостью, глаза лучились, зубы сверкали в улыбке, даже волосы блестели как-то особенно. Дом стоял совсем близко, окна были распахнуты настежь, и Элгуджа видел каждое ее движение, до него доносился ее голос и смех. Мзия не раз поглядывала в сторону его окна, а может, это ему только казалось?

Вот наконец все расселись. Только Мзия не находит себе места. Убежав в соседнюю комнату, она стала перед зеркалом, поправила волосы, одернула платье и улыбнулась сама себе. Потом повернулась к окну и долго стояла, притихнув. Ее маленькие пухлые губы чему-то улыбались, глаза словно заглядывали в душу Элгудже. "Она смотрит сюда, она ждет меня!" — подумал он радостно. Элгуджа схватился было за щеколду, чтобы открыть окно, но Мзия вдруг повернулась и впорхнула в столовую. "Нет, она не смотрела сюда, не ждала меня… Просто мечтала о своем будущем…"

Мзия заняла место во главе стола. Все смотрели на нее с улыбкой, высоко подняв бокалы. Не ожидая тоста тамады, гости поздравили девушку.

Элгуджа отошел от окна и не раздеваясь лёг в кровать. Долго лежал он так, закинув руки за голову, не смыкая глаз. Он слышал громкие голоса, смех, и перед взором его стояла Мзия, он будто видел ее улыбающееся лицо с полуоткрытыми губами, ясным взглядом. "Мзия не могла не позвать меня! Ведь никогда не бывало так, чтобы у нее были гости, а она не позвала меня. Она же смотрела в мое окно, ждала меня, улыбалась мне… Увидела, что в комнате темно, и решила, наверное, что меня нет дома…"

Усталый, утомленный, Элгуджа дремал, успокаивая себя этой мыслью.

Но уснуть он был не в силах. Охваченный волнением, Элгуджа вдруг вскочил, будто его подбросили. "Почему я не пошел к Мзии?" Он бросился к двери, но на полпути остановился — в комнату уже заглядывал рассвет. "Как пролетело время!" Элгуджа подбежал к окну — в комнате Мзии было темно. Столовая оставалась освещенной, но гости давно разошлись, только старая Пация убирала со стола посуду. "Почему я не пошел к ней вчера?" — в который уже раз спрашивал себя Элгуджа. Он хотел разбудить мать и узнать, не приглашала ли его вчера Мзия. Но разве мать могла оставаться до сих пор в постели? Она встает раньше птиц.

Рядом с тахтой матери спали в своих кроватках брат и сестренка Элгуджи. Они разметались во сне, одеяла сползли с них, дети съежились от холода. Элгуджа заботливо прикрыл малышей одеялом. После смерти отца он был для них всем: и отцом, и братом. И вспомнил Элгуджа, что сегодня он должен получить в МТС трактор.

Схватив фуражку, он выбежал из комнаты.

Воздух был чист и прозрачен. Верхушки тополей, освещенные бледным предутренним светом, замерли в ожидании солнца. Оно медленно выплывало из-за тех горных вершин, которые вчера вздрагивали при вспышках молний. И сейчас горы словно пылали от косых лучей солнца, восходящего где-то далеко за ними.

Эти горы напомнили Элгудже о вчерашнем дне: о старой липе с развесистой кроной, о вырезанных на коре именах, о реке Броцеуле с ее веселым шумом, о мутных, заблестевших от лучей солнца лужах. Но все это уже потеряло для Элгуджи свою прелесть. Что ему красота природы, если Мзия, которая своим присутствием освещала все знакомые с детства места, вдруг неожиданно ушла от него, исчезла… А впрочем, может быть, и эта старая липа, и эта шумная река, связанные с его детством, с многими радостями и печалями, по-прежнему будут дороги ему? Элгуджа чувствовал себя осиротевшим, одиноким…

"Куда я иду? Вместо того, чтобы вернуться, разбудить Мзию и добиться от нее ясного ответа, я спешу в МТС, спешу принять трактор. Разве он убежит от меня, этот трактор? Не все ли равно, утром приму я его или в полдень? Как сказала Мзия: "Ты хочешь, чтобы я села на трактор…" Она сказала это так, как обычно говорит ее мать Верико. Это были не ее слова, не от сердца Мзии шли они… Элгуджа вспомнил, что Верико запрещала дочери дружить с деревенскими детьми. Но ведь Мзия не слушала мать и дружила со всеми!

Холодный утренний воздух, посеребренная росой зелень, темная желтизна созревающих хлебов, дурманящий запах трав и полевых цветов, восходящее животворное солнце — все это вселяло надежду и покой в сердце Элгуджи.

Элгуджа давно с нетерпением ждал этого дня. И вот этот день наступил. Сегодня он получит трактор, сегодня он проведет по земле свою первую борозду. Он будет помогать матери, но это далеко не все: он докажет Мзии, что и тракторист может прославиться. Элгуджа представил себе, как года через три ему поручат бригаду, как в газете появится его портрет… И вот в один прекрасный день Мзия развернет газету, увидит его лицо… Но ведь она может сказать: "Что толку? Да, Элгуджа хорошо работает, но все же он не врач, а всего-навсего простой тракторист".

"Но разве я не смогу учиться дальше? Захочу — и сдам экзамены, стану инженером. Вот только пусть подрастут Тиа и Тенгиз. Учиться никогда не поздно… Ну, а если я все-таки не смогу поступить в вуз? Ведь не все должны кончать институты! Вот наш председатель колхоза… Кто лучше его знает свое дело, кто умеет так говорить и держать себя с людьми? А ведь никаких вузов не кончал! Да и директор нашей МТС тоже: образование всего семь классов, а знает столько, что и профессора ему позавидуют! Но стоит Мзии попасть в институт, как Верико и думать запретит ей о возвращении в деревню. Верико на все пойдет, чтобы Мзия не вышла замуж за тракториста".

Когда Элгуджа на рассвете вышел из дома, в комнате Мзии действительно было темно, но девушка не спала. С тех пор как разошлись гости, она лежала и думала об Элгудже. "Наверное, он вернулся домой поздно, иначе пришел бы ко мне".

Ей припомнился вчерашний день. "Как странно вел себя Элгуджа!.. Как он говорил, какими глазами смотрел на меня!"

Мзии уже исполнилось семнадцать лет, и она не раз замечала, что многие на нее заглядываются. Чего стоит одна ее талия, тонкая, как у осы! Мать нарочно шила ей платья так, чтобы подчеркнуть стройность ее стана. Сперва Мзии это не нравилось: "Не хочу такого узкого платья! Шейте мне платья попроще". Мзию смущало, что все обращают на нее внимание. Но постепенно она привыкла к восторженным взглядам, ей даже стало нравиться общее поклонение.

Мзия лежала и думала об Элгудже, когда до ее слуха донесся шум автомашины. "Отец приехал". Автомобиль с глухим рокотом въехал во двор, свет фар ударил в окна, скользнул по стеклам, мелькнул в листве ореха и погас. Мотор устало взвыл и умолк. Хлопнула дверца, заскрипели ступеньки лестницы.

Мзия узнавала шаги отца даже во сне и всегда вскакивала, чтобы встретить его. В одной ночной рубашке она, как ветер, носилась по комнатам, будоражила весь дом и никому не позволяла ухаживать за отцом. Она сама помогала ему умыться, приносила ужин, стелила постель. Мзия боготворила отца за его прямоту, правдивость и сердечность, а больше всего за то, что отец всегда был справедлив.

Он осуждал дочь за многие ее поступки, за избалованность, но в его осуждении было столько любви, что Мзия не променяла бы эту суровость ни на какие ласки.

"А что, если я все расскажу отцу? Скажу, что Элгуджа не хочет, чтобы я ехала в Тбилиси? И спрошу, как мне быть. Да, но отец задаст вопрос — почему Элгуджа против? Как мне ответить? Нет, он не спросит, он ведь знает, почему говорят девушке "не уезжай"… А что, если отец спросит меня — а ты любишь его? Что я отвечу? Ведь я сама не знаю… Ничего не знаю… Мы дружили, учились вместе…"

Из соседней комнаты доносились шаги отца. Мзия невольно прижала руку к груди, словно боясь, чтобы он не услышал громкий стук ее сердца. "Папа, наверное, удивился, что я не встала. Вот умоется и придет ко мне, спросит, не больна ли я. Разве я смогу утаить от него свои мысли? Нет, я все скажу ему.

Но почему Элгуджа вчера не пришел? Обиделся? Если бы со мной поступили так, как я с Элгуджей, я, конечно, рассердилась бы…" — она и не заметила, как снова вернулась к мыслям об Элгудже. Мзия не слышала, как отец, умываясь, плескался и кряхтел от удовольствия.

Наступил рассвет. Петух вскочил на изгородь и громко закричал хриплым, простуженным голосом. Помолчав немного, подождал, пока отзовется соседский петух, и снова закукарекал, глухо хлопая крыльями.

Мзия вскочила, надела платье, сунула ноги в чувяки и выбежала из комнаты во двор. Второпях она споткнулась и грудью налетела на провисшую бельевую веревку. Что происходит с ней? Почему она так взволнована? Что так властно влечет ее к Элгудже? Ведь еще вчера она не удостоила его даже ответом, бросила одного под липой, обидела… "Элгуджа, наверное, спит. Что подумает тетя Тасо, когда я спозаранок заявлюсь к ним в дом?" Мзия оглянулась — машина, покрытая толстым слоем пыли, стояла возле лестницы. Уснувший в кабине дядя Нико дышал так шумно, с таким присвистом выдувал воздух, что удивленные куры, окружив машину, поглядывали на него то одним, то другим глазом, а мокрый от росы щенок, закрутив хвост бубликом, пятился назад и сердито лаял.

Издалека донеслось цоканье копыт, позвякивание плохо прибитых подков. Топот все приближался, это дедушка Иванэ вез молоко с фермы в санаторий. Потом по дороге прошло стадо, с шумом пронесся грузовик. На проселочной дороге снова начиналась жизнь, замолкшая было на несколько ночных часов.

Мзия знала: если дядя Нико не выходит из машины и спит за рулем, значит, отец приехал ненадолго. И она заторопилась, чтобы быстрее повидать Элгуджу и вернуться домой до отъезда отца.

— Тетя Тасо! — Мзия подбежала к матери Элгуджи. Выгнав корову со двора, та прикрывала ворота. — Встал Элгуджа?

— А он только что в МТС ушел… Ведь сегодня трактор получает! — с плохо скрытой гордостью ответила Тасо.

— А я послезавтра в Тбилиси еду, в институт…

— Дай бог тебе счастья, доченька. Если бы был жив отец Элгуджи… — проговорила Тасо, и голос ее дрогнул. Это случалось с ней всякий раз, когда она вспоминала о муже. — Эх, как мой мальчик хочет учиться, просто с ума сходит… Поднялся до рассвета, и такое у него было печальное лицо, такие грустные, задумчивые глаза… Точь-в-точь как у его отца. У мужа все можно было прочесть на лице, словно в книге.

— Что же сказал Элгуджа, тетя Тасо? — не выдержала Мзия.

— Сказал, что и работать будет, и учиться на заочном.

— А мне он этого не говорил, — отвернувшись, прошептала огорченная Мзия: Элгуджа не поделился с ней своими планами! — Когда он вернется домой?

— Не знаю, доченька. Откуда мне знать?

Весь день Мзия не сводила глаз с дома Элгуджи. Верико суетилась, хлопотала, готовясь к отъезду в Тбилиси. Мзия не принимала никакого участия в этих сборах. Еще вчера она стремилась поскорее уехать в Тбилиси, считала часы, оставшиеся до отъезда, а сейчас ее почему-то охватывала грусть. Может быть, потому, что отец не одобрил ее решения поступить в медицинский институт? Но ведь о мнении отца Мзия знала давно. Отцу Мзии, Георгию, не нравилось, что большая часть молодежи стремится в мединститут. Он называл это модной болезнью, отлично понимая, что многие девушки поступают туда не из любви к медицине, а просто потому, что считают эту профессию более "чистой", чем работа агронома или инженера. Многие считали, что медицина наиболее подходящее занятие для женщины. Но обычно девушки, окончив мединститут, не могли устроиться на работу в Тбилиси, бездельничали и вскоре забывали все, чему их учили в институте. В лучшем случае они устраивались на другую работу, но чаще всего, выйдя замуж, вообще бросали всякую работу.

Георгий считал, что его дочь поддалась модному увлечению. По его мнению, в медицинский институт должен идти только тот, кто готов жертвовать всем, даже своей жизнью, ради людей… Да, именно жертвовать! Ибо никакая другая наука не требует такого самоотверженного труда. Надо сказать, что Георгий признавал только хирургов, хотя ему не приходилось обращаться даже к хирургам. Он никогда не болел, не знал, какие бывают лекарства, и самым полезным лечением считал для всякого человека здоровый труд и чистый воздух.

Эти мысли он пытался внушить и дочери. Правда, у Георгия было мало свободного времени, но стоило ему улучить часок, как он уже не отпускал дочь от себя ни на шаг. Куда только он не водил ее: на поля, на плантации, в лес, на строительство каналов, стараясь привить девочке любовь к природе, к сельскому труду. Однако все его усилия были тщетны: взгляды Верико сильно отличались от взглядов Георгия, а Мзия большую часть времени проводила с матерью и, конечно, находилась под ее влиянием.

В течение дня Мзия несколько раз бегала к Тасо, чтобы узнать, не вернулся ли Элгуджа. Она сама не понимала, почему ей так хотелось поскорее увидеть его. Просьбу Элгуджи не уезжать в Тбилиси исполнить она не могла… О чем же им тогда говорить? Но в душе Мзии все больше росло непонятное, непреодолимое стремление поскорее увидеть Элгуджу! Зачем? Это было ей все равно. Только бы увидеть его! А потом она, может, даже и не заговорит с ним. Мзии хотелось прижаться плечом к его плечу, как это было вчера, посидеть с ним наедине, как вчера, под липой, когда они были отрезаны от всего мира дождем и ветром.

Вечером Мзия опять прибежала к Тасо, но Элгуджи все не было. Элгуджа сообщил матери, что до окончания уборки не вернется домой, и просил прислать ему постель и белье.

И Мзия вдруг успокоилась. "Ну, не увижу, уеду так!.. Вчера я целых два часа не думала об Элгудже, могу не думать о нем и четыре часа, и десять часов, и целый день, и неделю, и даже месяц… Могу и совсем о нем не думать! — убеждала она себя. — И он не будет вспоминать обо мне. Наверное, уже и не вспоминает, иначе не уехал бы, не простившись со мной! А сколько раз я бегала узнавать о нем!.. Может быть, это он вчера показался мне другим, а на деле был таким же, как обычно? Только почему он сказал мне: "Без тебя мне здесь жизнь не жизнь"? Что его заставило говорить так? И зачем он вышел сегодня на работу, не подождал до моего отъезда?.."

У Мзии защемило сердце. Резко повернувшись, она выбежала из дома Элгуджи, не сказав ни слова его матери.

Тасо проводила ее удивленным взглядом. "Странно, что стряслось с ней сегодня?" — недоумевала мать Элгуджи.

Всю ночь Мзия не переставала думать об Элгудже. А ночь была безлунная, облачная. В комнате темно. С дороги доносился говор, чьи-то шаги — это возвращались с консервного завода рабочие ночной смены. Мзия узнавала их по голосу, по шагам. Она так привыкла к их говору, смеху и песням в ночной тишине, что не могла заснуть, пока они не пройдут мимо ее дома, пока не затихнет вдали шарканье ног.

И Мзии вдруг стало грустно: не услышит она больше этих ночных голосов, расстанется с этой комнатой, где прошло ее детство. Сколько раз они с Элгуджей готовили уроки, сколько раз сидели у этого окна, о чем только не мечтали… Но все прошло и больше никогда не вернется. Никогда больше не встретятся они с Элгуджей под старой липой…

До отхода поезда оставалось всего несколько часов, но для Верико время тянулось так медленно, что минуты казались ей годами. Одетая в свое нарядное платье, с дорогой брошью на груди и кольцами на пальцах, Верико то вертелась перед зеркалом, то бросалась к окну — словно готовилась не в дорогу, а на свадьбу и ждала жениха.

Для нее нынешний день был куда более счастливым, чем свадьба. Исполняется ее давнишняя мечта — наконец-то она покидает деревню. С благодарной улыбкой смотрела она на Мзию, которая полулежала на тахте, уткнувшись в книгу и не принимая никакого участия в хлопотах. Верико думала о том, что она провела столько лет здесь только ради дочери, ради нее жертвовала собой, загубила свою молодость в этом "аду" и вот теперь наконец Мзия отблагодарила ее за все.

Когда машина отъехала от родного дома, неизъяснимая печаль стиснула Мзии сердце, та печаль, какая овладевает человеком, когда он покидает дорогие места, где прожил долгие годы. Мзия глядела на родной дом, чтобы навсегда запомнить его и запечатлеть в памяти все, что связано с ним.

Все стремительно уносится назад. Мзия глядит в последний раз на старую липу, на мост, на реку Броцеулу с ее серебристыми порогами… А вот и школа, такая притихшая, вот ворота — они висят на одной петле и напоминают огромную птицу с подбитым крылом. Мзия не может оторвать глаз от знакомых, до боли родных мест, и где-то в глубине ее души все, все это связывает с Элгуджей. Не он ли стоит под липой? Не его ли фигура виднеется у моста, у ворот? В шорохе листвы, в скрипе ворот, в шуме реки ей чудится его голос.

Странно, что этого не замечают ни мама, ни дядя Нико — никто, кроме нее…

Отец не захотел проводить их и ничего не передал через дядю Нико. Мзия была поражена, что мать отнеслась к этому совершенно равнодушно. "Неужели мама больше не любит отца?" — подумала Мзия с испугом.

Перед глазами девушки прошла вся жизнь ее родителей. Да, они жили разной жизнью. Мзия всегда была на стороне отца, она понимала его и сочувствовала ему, хоть никогда этого не показывала, чтобы не вызвать ревность и обиду матери.

И вдруг сейчас, расставшись с отцом, она поняла, что он многие годы был совершенно одинок, не знал семейного уюта и тепла. Мзии стало до боли жаль отца.

— Вот-вот подойдет поезд, — сказал Нико.

Проворно выскочив из машины, он схватил чемоданы и зашагал вперед. Не успели они выйти на платформу, как подошел поезд. Пассажиры и провожающие столпились у вагонов.

— Дядя Нико, — Мзия взяла Нико за локоть и шепотом, чтобы не услышала мать, прошептала: — Скажи папе, что мы с мамой его ждали…

Нико кивнул головой. Он прекрасно знал о всех неурядицах в семье Бибилури.

— Хорошо, хорошо! Без тебя знаю, что сказать, — тоже шепотом, словно заговорщик, ответил он, покосившись на Верико. Нико недолюбливал ее. "Без нее Георгию будет лучше. А если не сможет с делами домашними справиться, я всегда помогу".

Верико первой вошла в вагон. Она так часто ездила в Тбилиси, что проводники знали ее и даже не спрашивали у нее билеты.

— Чемоданы, шофер! — через плечо бросила Верико. Она прекрасно знала, что Нико недолюбливает ее, и сама платила ему неприязнью. Верико никогда не обращалась к нему по имени и называла только "шофером".

— Дядя Нико, с папой остается только Пация, — с мольбой в голосе напомнила Мзия.

— Не бойся, девочка, мы позаботимся о твоем отце. Ну-ка, поднимайся, поезд уже трогается.

Дежурный по станции взмахнул свернутым флажком. Электровоз глухо загудел. Бросив чемоданы в коридоре, Мзия подбежала к окну:

— Дядя Нико, не забудь о моей просьбе!

— Все будет в порядке, — улыбнулся Нико и помахал рукой.

Поезд тронулся.

В этот миг на платформе показался Элгуджа. Он бежал сломя голову и, увидев, что поезд отходит, помчался рядом с вагонами, всматриваясь в окна. Он заметил Нико, лишь когда налетел на него.

— Тише, парень, зашибешь, — отступил в сторону шофер. — Кого ищешь?

— Никого, — растерялся Элгуджа, — в каком они вагоне?

— Они?.. В пятом!

Пятый вагон был уже далеко. Элгуджа бросился догонять его. Он бежал, лавируя между людьми. Провожающие махали руками, шапками и платками высунувшимся из окон пассажирам. Элгуджа наконец догнал пятый вагон, но Мзия уже отошла от окна.

Поезд постепенно набирал скорость, а Элгуджа все бежал рядом с вагоном, не теряя надежды увидеть Мзию. Стоящая на подножке молодая проводница улыбалась, с удивлением глядя на него. Вдруг лицо ее дрогнуло: платформа кончалась — еще шаг, и юноша упадет.

— Эй, сумасшедший, остановись! — крикнула она.

Элгуджа остановился. Мимо него пронесся последний вагон, постукивая на стыках рельсов. И вот все стихло…

— Что случилось, Элгуджа? Не забыли ли они чего-нибудь? — спросил подошедший Нико, положив руку юноше на плечо.

— Забыли? — переспросил Элгуджа и, тряхнув плечом, сбросил руку шофера. — Что они могли забыть? — сказал он с напускным спокойствием. Потом сунул руки в карманы и, не оборачиваясь, зашагал к выходу.

Несмотря на то, что отец Верико, Соломон Тарала-швили, давно скончался, в его доме по-прежнему собирался, как говорил его сын, профессор Ираклий Таралашвили, — "весь бомонд Тбилиси". Это были молодые ученые, литераторы, актеры и художники.

Одни говорили, что молодежь привлекала сюда единственная дочь Ираклия, Цисана, или, вернее, приданое, которое она могла принести мужу. Другие доказывали, что любят бывать в семье Таралашвили потому, что в этом доме гостей принимают радушно.

Цисане шел уже двадцать восьмой год. Она была невзрачной, некрасивой и так страстно хотела выйти замуж, так остро переживала затянувшееся девичество, что была готова дать согласие любому, кто к ней посватается.

Прошло уже четыре года с тех пор, как Цисана закончила институт иностранных языков и стала преподавать в школе. Но работу свою она не любила, дети отравляли ей жизнь. Профессор Ираклий и его супруга Саломэ еще болезненнее, чем их дочь, переживали, что Цисана не могла устроить своего семейного счастья. Жалея дочь, они безропотно выполняли все ее желания, все капризы.

Проходили месяцы, но никто не просил у Саломэ и Ираклия руки Цисаны. Со дня же приезда Мзии они поняли, что никто из молодых людей и не помышляет жениться на Цисане. Все сразу увлеклись Мзией и совсем забыли о Цисане.

Мзия и Верико только здесь, в Тбилиси, узнали, что в нынешнем году всех медалистов, поступающих в мединститут, будут экзаменовать по физике. Эта неожиданная весть повергла мать и дочь в тревожное раздумье.

Взволнованная Верико бросилась хлопотать, но все знакомые, словно сговорившись, отвечали ей одно и то же: впереди еще целый месяц, Мзия успеет подготовиться. И Мзия успокаивала: "Не бойся, мама, неужели я не подготовлю за целый месяц один предмет?" Но на самом деле ей было не до физики. Каждый день Мзия с Цисаной часами гуляли по городу, а вечерами, как правило, то сидели в ложе театра, то бывали на концертах и в кино. Каждый день Мзия говорила себе: "Завтра возьмусь за учебник", и при этом сердце ее замирало от страха. Она знала, что физику сдать на отлично не сможет, и, значит, в институт не попадет.

"Как я тогда посмотрю в глаза своим одноклассникам". Стыдно в деревне показаться! Сбудутся слова Лии: "В институте никто не поставит пятерку за красоту".

Шли дни. Верико пригласила репетитора, но занятия не ладились: Цисана не отпускала от себя двоюродную сестру, знакомила ее со своими друзьями; видя, как радовали Мзию новые знакомства, радовалась сама. Но вскоре Цисана заметила, что все ее бывшие поклонники теперь ухаживают за Мзией, — сестренка стала опасной соперницей.

И действительно, в однообразные вечера, устраиваемые семьей Таралашвили, Мзия внесла живость и веселье. Цветущая, свежая, красивая семнадцатилетняя девушка как бы принесла с собой аромат земли и солнца. Мзия, эта "деревенская девочка", напоминала городской молодежи о реках, полях, о днях детства, о птичьих гнездах, о полевых цветах.

Цисана часто жаловалась на невроз сердца. Близкий друг их семьи врач-кардиолог посоветовал ей: "Когда тебя что-нибудь огорчит, постарайся уединиться и спой свою любимую песню. Тебе сразу станет легче". Цисана следовала совету, и пение действительно помогало ей. Когда в доме слышался голос поющей Цисаны, то все безошибочно угадывали: у нее плохое настроение.

Последнее время Цисана пела особенно часто, и родные догадывались о причине.

Узнав о том, что к Таралашвили приехала какая-то красивая девушка, гости зачастили к Цисане. Приходили даже те, кто бывал у нее крайне редко. Как-то вечером, к удивлению всей семьи, к Цисане неожиданно явился сын известного хирурга Платона Чхетиани — Ладо.

Цисана не раз приглашала Ладо, или, как его называли девушки — Вольдемара, но он не удостаивал ее своим посещением.

Самоуверенный, безмерно избалованный женщинами Ладо был молод и красив. В его характере проявлялись противоположные качества: жестокость и доброта, грубость и вежливость. Он обладал широким кругозором, заканчивал аспирантуру, был начитан, остроумен, слыл приятным собеседником. Одевался просто, но с большим вкусом.

Как только друзья сообщили ему, что к Таралашвили приехала девушка, красивее которой трудно найти, Ладо решил навестить Цисану.

Ещё с порога гостиной Ладо заметил Мзию. "Да, друзья не обманули меня", — подумал он с удовлетворением.

Но Ладо никогда не показывал девушкам, что они нравятся ему, и держался так, словно не замечал их. Девушек это оскорбляло, они тоже делали вид, будто не замечают его, но долго выдержать не могли и прибегали ко всяким уловкам, чтобы обратить на себя его внимание.

Так и на этот раз: войдя в гостиную, Ладо даже не взглянул на Мзию. Она же не сводила с него глаз и была уверена, что Ладо, как и положено, сперва поздоровается со старшими, а затем обязательно подойдет к ней первой. Обиженная и разочарованная его невниманием, Мзия кусала губы. Она готова была уйти из комнаты, но не могла сдвинуться с места. Мзия и хотела бы не замечать Ладо, но была не в силах отвести от него глаз.

Ладо поздоровался с хозяевами, гостями и взглянул на Мзию лишь тогда, когда их познакомили. Сделала это Мими Гордезиани.

Протянув руку Ладо, Мзия невольно вспыхнула и опустила ресницы. Она даже не заметила, что Ладо задержал ее руку гораздо дольше принятого.

Мими в своих туфлях на необычайно высоких каблуках чем-то напоминала миниатюрную китайскую статуэтку. И разрез глаз у нее был узкий. Зная это, она всячески старалась подчеркнуть свое сходство с китаянкой и выглядела при этом очень курьезно. Маленькая хрупкая Мими была так подвижна, так любила щеголять необычными нарядами, что при взгляде на нее нельзя было не улыбнуться. Она была неразговорчива, зато обладала необычайно живой мимикой Вероятно, поэтому ее прозвали "Мими". Какое бы большое общество ни собралось, чаще всего слышалось ее имя: "Мими", "Мими".

Мими была в курсе всех сердечных тайн своих друзей. От ее глаз, прикрытых длинными ресницами, ничего нельзя было утаить, а маленькие ушки обладали слухом лесного зверька. Подняв свои изогнутые ресницы, Мими многозначительно поглядела снизу вверх на Ладо. "Я, мол, хорошо тебя понимаю!.."

Ладо и не подозревал, что за ним кто-нибудь следит. Однако на протяжении всего вечера две женщины пристально наблюдали за ним — Верико и Цисана. Верико была довольна тем, что сам "Вольдемар" Чхетиани очарован ее дочерью. Цисана же с болью в сердце думала о том, что за целый вечер никто не вспомнил о ней. Исхудалая, бледная, Цисана утонула в кресле, словно потерялась в нем.

Верико была довольна успехом дочери. Но одновременно в сердце ее проник холодок страха: она многое слышала о Чхетиани, о его похождениях. И вот перед взором Верико встали брошенные девушки, опозоренные семьи. Встревоженная опасностью, угрожающей дочери, Верико решила завтра же уехать из города, увезти Мзию в Цхнети. "Саломэ я ничего не скажу. Пусть думают, что я это сделала ради Цисаны, пожалев ее…"

Не мешкая ни минуты, Верико отвела в сторону Саломэ и заявила ей, что они с Мзией переедут в Цхнети на дачу и будут жить там до экзаменов, так как здесь девочке мешают заниматься.

Саломэ не стала противоречить, по-своему поняв Верико. Доверчивая от природы Саломэ готова была обнять золовку, проявившую такое великодушие.

Когда гости разошлись и дом опустел, Верико сообщила дочери о своем решении, но Мзия ни за что не хотела уезжать в Цхнети.

— Разве я виновата в том, что Цисана никому не нравится? Что изменит мой отъезд? Меня совершенно не интересуют ее гости, я даже не буду выходить к ним… Только давай останемся здесь, мамочка!

— Нет, мы не можем остаться, — впервые с тех пор, как помнит себя Мзия, решительно заявила мать. — Разве ты не знаешь, что Вольдемар Чхетиани пришел только ради тебя…

Мзия притворно рассмеялась:

— Чего только ты не выдумаешь, мама?! Он, по-моему, и не смотрел на меня.

Мзия зарылась лицом в подушку, чтобы скрыть румянец: ей очень хотелось, чтобы это было правдой.

— Весь вечер он не сводил с тебя глаз. Этого человека надо бояться, Мзия, он…

— Ах, мама, мне нет до этого дела… Но в Цхнети ехать не стоит, право, не стоит!

Но Верико была непреклонна.

Когда на следующее утро Мзия проснулась, то увидела, что их вещи уже сложены в чемоданы, а мать сидит у окна, поджидая машину.

Ладо сразу же обо всем догадался: "Мать явно испугалась и решила спрятать дочку в Цхнети. Гм… видно, Верико не знает, что наша дача на той же улице, что и дача Таралашвили".

Вся эта история казалась Ладо крайне романтической и внесла оживление в его однообразную жизнь. Если раньше благосклонность женщины его почти не трогала, то сейчас он не находил места, постоянно думая о Мзии, мечтал поскорее ее увидеть.

Семья Чхетиани лето и осень проводила на даче. Ладо же оставался в городе. Днем он сидел в лаборатории и работал над диссертацией, а вечером развлекался.

Но теперь этот распорядок был нарушен. Уже целые два дня мысли о Мзии не давали ему покоя. Он заставлял себя сосредоточиться, но все было тщетно. Наконец Ладо решил поехать в Цхнети к родителям, чтобы увидеться с Мзией.

Ладо сам водил машину. Его открытая "победа" ничем не отличалась от других машин, но узнавали ее сразу: Ладо ездил с такой скоростью, проскакивал через такие узкие места и скопления транспорта, через которые, казалось, не прошла бы даже иголка.

Едва мимо дачи Таралашвили промчалась "победа", Мзия, сидевшая на балконе, сразу же узнала Ладо и так вздрогнула, так стремительно вскочила со стула, словно машина грозила налететь на нее.

Испуг Мзии и протяжный рокот мотора сразу же обратил на себя внимание Верико, которая, лежа в качалке, читала роман.

— Что с тобой, дочка?

— …Ладо, — прошептала Мзия.

Послышался скрежет тормозов, и "победа" остановилась у одной из соседних дач.

Словно увлекаемая порывом ветра, Мзия сорвалась с места и бросилась вниз по лестнице.

— Мзия!

Встревоженный голос матери настиг Мзию уже во дворе. Оглянувшись, она увидела ее побледневшее лицо и испугалась. Чего? — она сама не знала. Не ответив ни слова, Мзия стала медленно подниматься по лестнице.

Весь день Верико не находила себе места: она узнала, что дача семьи Чхетиани была по соседству с их дачей. Она догадалась, что Ладо приехал ради встречи с Мзией, и боялась, что он придет к ним. Заперев дочь в комнате, Верико приказала ей заниматься и не отходила от дверей, твердо решив, что не примет Ладо, если он явится в гости. Она скажет ему: "Мзии нет дома", или "Мзия заболела", или еще что-нибудь.

Мзия и не подозревала, что способна так покорно подчиниться приказанию матери. Никогда раньше она не видела ее такой строгой и вместе с тем такой встревоженной.

Вечером снова послышался сигнал машины Ладо, и Верико захлопнула окно в комнате дочери. Но Мзия и виду не подала, что услышала гудок, притворившись, будто с увлечением читает книгу. Лежа на тахте, она держала раскрытый учебник физики, но ничего не видела, думала о Ладо. Она тоже была уверена, что Чхетиани приехал только из-за нее. "Говорят, он редко приезжает к своим на дачу. Будь хоть землетрясение, он не выйдет днем из лаборатории. Меня, меня он хочет увидеть!"

Она знала, что весь вечер, когда они познакомились, Ладо не отрывал от нее взгляда. "Как властно держал он мою руку! У меня даже дыхание замерло… Ну и что ж? Видимо, все девушки чувствуют при встрече с ним то же самое? До каких пор в конце концов я буду сидеть взаперти? Ведь все равно он придет!"

Но Ладо не появлялся. Он хитрил: почти ежедневно приезжал в Цхнети, но ни разу даже не взглянул в сторону дома Таралашвили.

Скоро Верико совсем успокоилась и перестала сторожить дочь. А Мзия держалась так, будто не замечает приездов Ладо.

Однажды в воскресный день Верико и Мзия, возвращаясь с базара, столкнулись с Ладо. Он шел, задумавшись и как будто никого не замечая, но, подойдя к ним вплотную, поднял голову и остановился.

— А-а-а… Если не ошибаюсь — у Таралашвили?.. — будто искренне удивился Ладо. — Да, да, именно там мы познакомились. Здравствуйте! Вот какие бывают встречи! У кого вы гостите?

Верико растерялась: Ладо держал себя спокойно и официально. Она и впрямь подумала, что Чхетиани с трудом их узнал, и, обескураженная неожиданностью, еле-еле проговорила:

— Мы живем здесь…

— Здесь? На чьей даче? — с вежливым безразличием спросил Ладо.

Его тон разозлил Верико, ей не хотелось отвечать, но ради приличия она процедила сквозь зубы:

— На даче Таралашвили.

— Оказывается, мы соседи, — столь же равнодушно произнес Ладо, глядя в сторону и делая вид, что думает о чем-то другом.

Мзия угадывала, что творится в душе матери. На губах девушки показалась насмешливая улыбка. "Видишь, мама, как ты ошиблась! Ладо и не смотрит на меня!" — говорил ее взгляд.

Верико решила выяснить, действительно ли она ошиблась, и пригласила Ладо к себе на дачу. Однако Чхетиани вежливо отказался, сославшись на неотложные дела.

— Тогда, может быть, вы зайдете в другое время? — пролепетала совсем сбитая с толку Верико.

Этого Ладо и добивался. Мать, которая всего несколько дней назад спрятала от него дочку, теперь сама приглашала его в дом. "Ох, эти женщины!" — ликовал в душе Ладо.

А Мзия, ожидая его прихода, не могла сосредоточиться и почти не занималась.

"До каких пор это будет продолжаться? Я же провалюсь на экзаменах! Вот придет Ладо, и тогда перестану бездельничать… Не буду больше думать о нем… Хоть бы он скорее пришел!"

Мзия с нетерпением ждала Ладо, считала часы и минуты… И он пришел, правда, только на третий день… Мзия встретила его спокойно, как давнишнего знакомого. Никто бы не подумал, глядя сейчас на нее, что она так волновалась, так нетерпеливо ждала его приезда. Мзия держалась смело, свободно и непринужденно болтала с гостем. Она не ощущала уже той робости, которая охватила ее при первом знакомстве. Прямо, без тени застенчивости глядя ему в глаза, она вдруг невольно стала сравнивать Ладо с Элгуджей. Но не успела она сделать каких-либо выводов, как Чхетиани пристально посмотрел на нее.

— Почему вы так на меня смотрите? — спросила Мзия, не опуская глаз.

— Вы сейчас думали о чем-то.

— Почему вы не приходили к нам до сих пор? — вырвалось у девушки.

— Ты ждала меня, Мзия? — Ладо, улыбнувшись, перешел на ты. Эта улыбка очаровывала женщин, а интимное обращение сразу создавало близость.

— Ждала, — созналась Мзия. — Но не подумайте…

— Чего не подумать?

— Ничего не надо думать. Мне просто хотелось повидать вас, и больше ничего… И знаете что? Не приходите к нам больше! — Мзии показалось, что эти слова проговорил за нее кто-то другой.

"Боже мой, что я сказала!" — ужаснулась она, но тут же добавила: — Мне надо много заниматься.

— Ты и так получишь пятерку, даже если и совсем не подготовишься к экзаменам.

— Почему? Откуда вы знаете?

— Знаю! — ответил Ладо. — Потому что я об этом уже позаботился.

— Вы позаботились? — не поняла Мзия.

— Один из моих друзей принимает экзамены в медицинском институте.

Мзия покраснела, и Ладо заметил ее смущение.

— Дело в том, Мзия… Как бы хорошо ты ни была подготовлена, все же оценку могут сбавить. Абитуриентов много, а мест мало.

Мзия промолчала. Она сидела на подоконнике. Вдали, в дымке, смутно виднелся Тбилиси. Девушка откинула голову и прислонилась к раме окна. Волосы ее беспорядочно рассыпались по обнаженным плечам. На ней был сарафан, плотно облегающий грудь, но она почему-то не ощущала той неловкости перед Ладо, которая внезапно охватила ее, когда она сидела под липой с Элгуджей.

"Ладо заботился обо мне, а я сказала ему, чтобы он не приходил к нам больше! Зря боялась мама… Не может быть, чтобы у него было злое сердце… Если я получу пятерку и так, для чего вообще заниматься?.. И почему, собственно, Ладо не должен приходить к нам? Как я могла сказать такую глупость?"

Уходя, Ладо снова задержал руку Мзии в своей ладони. Она тоже не торопилась отнимать ее и, несмотря на то, что Ладо пристально глядел ей в глаза, не покраснела и не отвела взгляда.

— Так, значит, не приходить к тебе больше, Мзия? — спросил Ладо.

— Ведь вы заняты, — не растерялась Мзия. — Говорят, что вы целыми днями просиживаете в своей лаборатории.

— До свидания, Мзия!

— До свидания, — ответила она.

Ладо каждый вечер приезжал в Цхнети, но больше не приходил к ним, хотя понимал, что Верико и Мзия перестали его опасаться.

Мзия знала, когда должна была проехать машина Ладо, и к этому времени у нее обязательно находилось какое-нибудь дело на балконе или во дворе.

Верико уже и думать забыла, что Ладо опасный человек. "О лучшем женихе для девочки и мечтать нельзя. Мзия определенно нравится ему. Кто знает, может, он решил жениться? Иначе с чего бы ему так заботиться о ней? У Ладо доброе сердце, зла он ей не сделает. Дай же бог увидеть их свадьбу! Сын академика, да и сам с большим будущим, талантливый, умный. Внешность — лучше и представить трудно, две машины… В Тбилиси квартира, в Цхнети — дача. Дом — полная чаша. Сложи руки и живи себе, Верико, в свое удовольствие, по-царски! Мзии я позволю учиться в институте только ради диплома, а работать, конечно, я ей не разрешу. Они живут так широко, а моя дочь будет прозябать в вонючей больнице? Боже упаси! И учебой не позволю утомлять себя Кто не поставит хорошей отметки жене Вольдемара Чхетиани?.."

— Не утомляй глаза! — твердила Верико дочери. — В этакую жарищу я и врагу своему не пожелаю заниматься! Ведь тебе и так поставят пятерку! Лучше развлекайся, пока есть возможность. А то начнешь ходить в институт, у тебя уже не будет свободного времени.

Видя, что "Вольдемар" не торопится к ним с визитом, Верико как-то сама подстерегла его у калитки. С Ладо были его друзья, приехавшие из Тбилиси. Всю компанию Верико зазвала к себе на дачу и угостила на славу. Вечером Верико разрешила дочери с Ладо и его друзьями отправиться в сад филармонии.

Но Ладо не спешил, был осторожен и осмотрителен. Он настолько покорил сердце Верико, что вечер, когда он не являлся к ним на дачу, казался ей испорченным. Ладо всегда приезжал в сопровождении двух-трех товарищей. Это делалось для того, чтобы рассеять последние сомнения Верико, если они у нее еще оставались. Она ни на минуту не оставляла дочь и гостя вдвоем, но ни зоркий взгляд матери, ни любопытные взгляды товарищей не мешали Ладо завоевать чистое девичье сердце. Обаятельная улыбка, заразительный смех, увлекательные речи могли растопить лед, а не только сердце девушки.

После ухода Ладо Мзия долго лежала без сна. Ей слышался его смех, чудились его глаза, она видела его непокорную прядь, падающую на лоб… он откидывал их назад легким движением головы. "Как он статен, как красив", — думала Мзия, и действительно, в безукоризненно сшитом сером костюме он был очень хорош. Неопытной девушке не под силу заметить игру, которую столь артистически вел Ладо. Но Мзия, по непонятному ей самой наитию, угадывала в нем опасного человека. Она понимала, что может оказаться очередной жертвой Ладо, не сумеет устоять перед ним. Девушку охватывал страх, и она старалась не думать о Ладо. Иногда в такую минуту девушке Чудилось, будто в комнату входит Элгуджа. Тогда Ладо куда-то исчезал, и Мзия успокаивалась.

За неделю до экзаменов, в воскресный день, перед дачей Таралашвили остановились три легковые машины. Выйдя из машины Цисана крикнула:

— Мзия, мы едем, в Коджори! Ладо организовал эту поездку ради тебя!..

— Почему ради меня? — с сияющей улыбкой спросила Мзия.

— Одевайся! — грустно сказала Цисана.

Мзия бросилась в дом. Мать куда-то ушла. Мзия оставила ей записку и, не переодеваясь, не взглянув даже в зеркало, забыв запереть двери, птицей слетела с лестницы.

Выбежав за калитку, она направилась в "победе" Ладо, но он, оказалось, сидел в другой машине. Не найдя его, Мзия остановилась в недоумении, заметила устремленный на нее печальный взгляд Цисаны и растерялась. Но тут из задней машины высунулась Мими Гордезиани:

— Куда ты, дорогуша? — по-русски окликнула она Мзию. — Мы здесь! — Последние два слова Мими произнесла уже по-грузински. У нее была привычка смешивать русский и грузинский языки.

Многозначительно подмигивая своими раскосыми глазами, Мими махала рукой.

Не успела Мзия подойти к машине, как отворилась дверца и чья-то сильная рука подхватила ее. Это был Ладо. Мими, какой-то представительный полный мужчина и Ладо едва умещались на заднем сиденье. Ладо толкнул мужчину, занимавшего чуть ли не половину сиденья, тот пробовал потесниться, но чуть не придавил сидевшую рядом с ним Мими. Тогда Ладо притянул Мзию к себе. Вчетвером они никак не могли усесться, Ладо повернулся боком.

Машина тронулась. Мзия старалась отодвинуться, но грудь и плечо Ладо были прижаты к ее спине, а рука обхватила ее за талию. Мзия была в полном смятении. Но Ладо обнял ее случайно. "Тесно ведь, иначе ему не сесть", — думала она. Однако прикосновение Ладо не было похоже на прикосновение руки Элгуджи, не раз во время игры дотрагивавшегося до нее. Это было настоящее объятие. Мзия побледнела, замерла, ей казалось, что все сидящие в машине смотрят на нее и видят, как ей неловко. Мзия не знала, куда спрятать свое пылающее лицо.

Девушка, сидящая впереди, что-то рассказывала. Казалось, будто и Ладо прислушивается к их разговору, но Мзия видела, что его внимание занято другим, чувствовала у своего плеча его горячее дыхание. Вот Ладо крепче прижал ее к себе. Мзия, боясь, что все это заметят, не сопротивлялась.

Еще несколько минут назад Мзия так торопилась увидеться с Ладо, что даже не успела переодеться. Сейчас она уже жалела, что не отказалась от поездки. Она трепетала от страха в объятиях Ладо, но ей очень не хотелось думать о нем плохо.

Мзия вся как-то обмякла. Ей казалось, что если Ладо уберет свою руку, она провалится в пропасть.

Всю дорогу Мзия была словно во сне. Когда сидевшая впереди девушка умолкла, Мзия заговорила сама, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. Она смеялась, шутила, сама удивляясь своему самообладанию. Но иначе она бы не смогла скрыть волнения и страха. Мзия с нетерпением ждала той минуты, когда машина наконец остановится и она освободится из объятий Ладо.

Вот поворот дороги. Впереди, совсем близко, выросла коджорская крепость. Она упиралась своей вершиной прямо в небо; казалось, что сама природа сотворила ее из камней и скал.

Мзия с облегчением вздохнула. Едва "победа" остановилась, девушка толкнула дверцу и выскользнула из машины.

С веселым смехом молодежь рассыпалась вокруг. Все оказались разбитыми на пары, все были заняты собой и не обращали внимания на других.

Мзия стояла в стороне, не зная, к кому присоединиться. Вот под руку с каким-то юношей прошла Цисана. Она повисла у спутника на руке и болтала с таким увлечением, что не обратила внимания на свою сестренку. Вот и Мими.

— Обожди… Боже мой, куда ты, Зигмунд? — кричала она по-русски толстяку, с которым ехала в машине. — Что с тобой, не слышишь, сумасшедший? Подожди меня!

"Сумасшедший" издали походил на большой стог сена. Измученный жарой, он снял рубашку и, не оглядываясь, поплелся к роднику.

"Какой невоспитанный! — подумала Мзия. — А эта пташка чего пристает к нему? Ему ведь совсем не до нее".

Прошли мимо и другие. И, боясь остаться наедине с Ладо, чувствуя, что он стоит в ожидании где-то позади, Мзия сорвалась с места и побежала вперед. Она не знала, куда бежит, не знала дороги и все же летела со всех ног, хотя ее никто не преследовал. Наконец она остановилась. Кругом никого не было видно, лишь голые скалы нависали над ней. Тихо, как в могиле. Девушке стало страшно. Она не знала, куда идти, какую выбрать тропинку. Да и тропинок не было. Землю усеяли острые, раскаленные камни. Скалы излучали жар, словно горели, горячий воздух обжигал легкие.

Мзия повернула обратно, но скоро поняла, что заблудилась. Пройдя еще несколько шагов, она очутилась у края обрыва. Снизу доносился глухой шум воды. Мзия побежала в другую сторону. Ей хотелось крикнуть: "Ладо!", позвать его на помощь. "Нет, не позову! Если даже не смогу сама выбраться отсюда, все равно не позову! Надо найти дорогу!.. Нет, не позову, — подбадривала себя Мзия. — Пусть сам отыщет меня. Ведь это он виноват во всем! Что он думает сейчас? Понимает, наверное, что я убежала от него. Как он смел так обращаться со мной! В машине сидели и другие, но тот "сумасшедший" не только не обнимал Мими, даже не смотрел на нее!.. Нет, не буду звать на помощь!"

Ладо нарочно задержался у своей машины. Он ждал, что Мзия отстанет от компании и он окажется с ней наедине. "Как она не похожа на других девушек! Такой я еще не встречал… Она будет принадлежать только тому, кого полюбит…"

Ладо долго искал Мзию, облазил все овражки возле крепости. "Нет, такой я еще не встречал! В этой девушке какая-то дикая красота… Куда она могла исчезнуть?"

Ладо метался у подножия крепости, желая поскорее отыскать Мзию, но ее нигде не было видно. Тогда он решил подняться в крепость. Обойдя одинокую отвесную скалу за оврагом, Ладо вдруг замер в изумлении: высоко на скале сидела Мзия. Она вцепилась обеими руками в выступы камня и не двигалась. Лицо у нее было усталое и испуганное.

— Мзия! — воскликнул Ладо. — Как ты забралась туда?

— А что тут такого? Совсем не трудно было взобраться! — Мзия пыталась говорить спокойным, беспечным тоном, но голос ее дрожал. Она застряла на таком узком выступе, что Ладо понял — она не может ни подняться выше, ни спуститься со скалы. Достаточно было одного неосторожного движения, чтобы девушка сорвалась с высоты на камни.

— Не двигайся, я сейчас поднимусь! — крикнул Ладо и стал быстро разуваться.

— Не надо, я сама… — Мзии не хотелось показать, что она испугана и не может без посторонней помощи спуститься со скалы. "А вдруг Ладо не придет на помощь, что тогда делать?"

Но Ладо уже карабкался по гребню скалы. Он двигался осторожно и неторопливо. Мзия смотрела на него, сердце ее билось, казалось, еще немного, и она упадет со скалы. Мзия еще крепче уцепилась за выступ. Она не знала, что было для нее страшнее — свалиться на камни или снова очутиться в объятиях Ладо. Но вот он приблизился, и Мзия покорно, как ребенок к взрослому, пошла к нему на руки.

Ладо так устойчиво и бесстрашно стоял на скале, так свободно и легко держал ее на руках, что Мзия не могла не восхищаться его смелостью и силой. Она даже обняла обеими руками Ладо за шею, чтобы ему было удобнее спускаться.

А Ладо даже не замечал тяжести ее тела, она чувствовала на своем лице его ровное дыхание. Она замерла, крепко зажмурившись от страха, догадываясь, что Ладо вот-вот наклонится к ней и поцелует. Мзия страшилась этого, но еще более боялась сделать резкое движение: тогда они оба могли сорваться вниз. Она открыла глаза и с мольбой глянула ему в лицо. Оно было совсем близко, и влажные губы Ладо так крепко приникли к губам Мзии, что она чуть не разжала рук, обхвативших его шею.

— Как я ждал этого дня, Мзия, — прошептал Ладо.

Мзия задыхалась. А Ладо целовал ее, целовал и твердил:

— Мысль о тебе не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Я скрывал это… Скажи мне что-нибудь, Мзия… Ты не сердишься на меня?

Мзия бессильно закрыла глаза.

Заметив это, Ладо стал быстро спускаться со скалы, но едва он ступил на землю, как Мзия, до этого такая покорная, вдруг оттолкнула его обеими руками и вырвалась. Ладо зашатался от толчка, но все же успел схватить ее за руку.

— Куда? — как-то странно проговорил он и, неловко засмеявшись, посмотрел ей в глаза. Но на лице девушки были такое возмущение и гнев, она смотрела на него с такой злобой и ненавистью, что он рассвирепел и изо всех сил бросил ее на землю.

Мзия упала на спину и так больно ударилась о камни, что не смогла подняться. Она не знала, что ей делать, только смотрела на Ладо глазами, полными слез, Ладо понимал, что поступил дурно. Он читал это о глазах девушки и, все-таки не в силах сдержать порыва, упал на колени и привлек Мзию к себе. Мзия видела у самых глаз его бледное лицо, хотела крикнуть, но поняла, что это не спасет ее, и резко размахнувшись, ударила его по лицу. Ладо показалось, что в него выстрелили. Он не успел двинуться, как сильный толчок свалил его на землю. Мзия, сама не понимая, откуда взялись у нее силы, вскочила на ноги. Сперва она быстро спускалась по склону горы, затем, сжав голову руками, пустилась бежать.

Ладо долго сидел в оцепенении, чувствуя, как у него горит щека, и тупо глядел на свои босые ступни. Ему казалось, что его позор видел весь мир. Еще никогда не попадал он в такую историю. "Сам виноват. Хороший урок!" Ладо знал, что приятели уже разъехались и Мзии деться некуда. Он встал, обулся и направился к своей машине.

А Мзия бежала и бежала, ей казалось, что Ладо гонится за ней. Добежав до того места, где они оставили машины, и увидев одну лишь "победу" Ладо, Мзия наконец остановилась. Испуганно оглянувшись, она убедилась, что он не преследует ее.

А Ладо тем временем умылся у родника и спокойно зашагал к машине. Но он обманулся в своих ожиданиях — Мзии там не было. "Неужели она опять заблудилась? Нет, она не могла сбиться с пути… Наверное пошла пешком… Сколько она может пройти?" Он злорадно усмехнулся и торопливо сел за руль, боясь, что она успеет выйти на шоссе. Развернув машину, Ладо помчался по ухабистой дороге. Он внимательно смотрел перед собой, но Мзии не было видно. Лишь выехав на шоссе, он увидел совсем далеко быстро идущую девушку. Кроме нее, на дороге не было ни души. От раскаленного гудрона поднимался горячий ток воздуха. Ладо догнал Мзию, объехал ее справа и открыл дверцу.

— Садись! — сказал он почти повелительно.

Не останавливаясь, Мзия упрямо мотнула головой. Глаза ее были заплаканы, лицо измучено и покрыто пылью.

— Садись, тебе говорят! — тем же тоном повторил Ладо.

Мзия взглянула на него и резко ответила:

— Не сяду, если даже придется пешком дойти до Цхнети! — и отошла на обочину.

В эту минуту на дороге показался грузовик. В его кузове стояли железные бочки. Грузовик быстро приближался. Бочки подскакивали, сталкивались и гремели. Когда машина подошла ближе, Мзия подняла руку. Грузовик резко остановился, из кабины выглянул молодой безусый шофер. Рядом с ним сидели две женщины. При взгляде на Мзию шофер широко и восторженно улыбнулся.

— Довезите меня до Цхнети! — попросила Мзия.

Только сейчас шофер обратил внимание на "победу", стоящую у края дороги, и лицо его вдруг приняло такое выражение, будто он хотел сказать: "Ага, все понятно!"

— Залезай в кузов! — крикнул шофер.

Ладо вышел из машины и хотел остановить Мзию, но она уже успела забраться в кузов. Грузовик сорвался с места, пахнул на Ладо черным, горячим дымом.

Ладо закурил. Стоя на середине дороги, он смотрел, как грузовик взбирается на подъем, бросил папиросу, придавил ее ногой, сердито сплюнул. Потом сел в машину и долго сидел так, сумрачный и озлобленный. Но, несмотря на постигшую его неудачу, Ладо с удивлением убедился, что поступок Мзии все больше и больше нравится ему. Он как будто даже радовался, что все так кончилось. "Она не похожа ни на одну девушку… Ишь какая! "Не сяду, если даже придется пешком дойти до Цхнети!.." А как она меня ударила! — Ладо провел рукой по щеке. — Замечательная девушка, черт бы ее побрал!"

Вестибюль, коридоры и лестница медицинского института были заполнены молодежью, Шел экзамен медалистов по физике. Конкурс был большой. В институт могли попасть только те, кто сдаст экзамен на "отлично". Все нервничали. И каждый по-своему проявлял это волнение: одни были бледны, другие молчали. Ведь это дело не шуточное — потерять один балл, не попасть в институт.

Родители тоже чувствовали себя неважно. Они толпились перед зданием института и, словно приговора, ждали результатов экзамена.

Входную дверь в институт охраняли два сторожа. Никого из посторонних они не пускали в здание.

Чуть поодаль от толпы, под чинарами, нервно прохаживался Ладо Чхетиани. На нем был спортивный костюм кремового цвета. Одну руку он засунул в карман, в другой держал платок, поминутно вытирая им лоб.

Экзамен начинался ровно в девять часов. "Может, она уже прошла, а я не заметил?" Ладо направился к двери. Стоило ему войти в вестибюль, как суета и перешептывание прекратились. Все девушки, как одна, повернулись к Ладо.

— Смотри, Ладо Чхетиани!

— Какой душка!

— А глаза!.. С ума сведут! — неслось вслед Ладо, когда он поднимался по лестнице.

На втором этаже Ладо столкнулся с Мими Гордезиани.

— О, Вольдемар, если бы ты знал, как я волнуюсь, — простонала она и с подчеркнутой фамильярностью протянула ему свою маленькую, красивую ручку. Ей хотелось, чтобы все увидели, что она коротко знакома с Ладо Чхетиани.

Но ему было не до Мими, и он холодно спросил:

— Мзию не видела?

— Мзи-ю? — переспросила Мими и часто заморгала длинными ресницами. — Не видела. Бедняжка, и она сегодня сдает.

Ничего не ответив, Ладо повернулся, чтобы спуститься вниз, но тут его лицо осветилось радостной улыбкой: он увидел Мзию. Запыхавшись, она быстро поднималась по лестнице. Мзия заметила его улыбку, опустила голову и хотела было повернуть назад, но послышался звонок, — экзамены начинались. Мзия решила пройти мимо Ладо, не здороваясь.

Ладо пошел ей навстречу, преградил путь.

— Где ты задержалась так долго, Мзия?

Он сказал это таким голосом, что Мзия невольно подняла голову и взглянула на него.

— Да, я немного опоздала, — сказала она, покраснев до ушей.

И лицо, и голос Ладо показались ей такими добрыми, такими робкими, словно он переродился за последние три дня. Он явно стыдился своего поведения. "Нет, мне это только кажется", — пронеслось в голове Мзии, и она опустила глаза: ей хотелось думать, что она обманывается.

— Мзия, слушай! В аудитории будет четверо экзаменаторов. Ты должна экзаменоваться у худощавого молодого человека в очках. Как только войдешь, направься прямо к нему.

Мзия промолчала.

Начали вызывать на экзамен. Назвали и ее фамилию.

Ладо вышел на улицу. Он не находил себе места, не понимая, почему он так волнуется. Ведь он ничуть не сомневался, что друг его поставит Мзии пятерку. "Чего я нервничаю, для чего хожу здесь? Чего жду? Ведь столько знакомых видят меня, что они скажут?.." Неожиданно для себя самого Ладо остановился перед закусочной… Он никогда не пил один, но сейчас ему вдруг захотелось выпить, он вошел в закусочную и попросил стакан коньяку. Залпом выпив его, он снова стал бродить по улице.

Первой из аудитории вышла Мими. Она так высокомерно посмотрела на столпившихся у дверей и так прищурила глаза, что все сразу поняли: пятерка! Но на ее лице нельзя было прочесть радости и удовлетворения. Нет, оно выражало лишь гордость — "Знай наших! Иначе и быть не могло!"

Мими забросали вопросами:

— Какой вам попался билет?

— На все вопросы в билете надо отвечать?

— Сколько дают времени на обдумывание?

— Что вы так волнуетесь? Чепуха! — небрежно пробормотала Мими, окинув всех меланхолическим взглядом, но все же не сдержалась и хвастливо добавила:

— Спрашивают строго, но физику-то я знаю отлично!

Тут с резким скрипом открылась дверь. Из аудитории вышла Мзия. На ней лица не было: зрачки расширились, она задыхалась…

Все расступились. Никто не рискнул задать ей вопрос.

— О-о-о, дорогая, все это пустяки! — Мими взяла ее под руку, подвела к окну и принялась обмахивать своим китайским веером. — Я никогда не принимаю неприятностей близко к сердцу. Зачем? Для чего мне расстраивать свои нервы? Лучше бы мне, а не тебе снизили оценку, милочка… Я ведь поступаю на медицинский только ради Зигмунда. Мое влечение — сцена, огни рампы, аплодисменты, цветы, поклонники! Вот это жизнь! В прошлом году я сдавала в театральный институт, но срезалась… Скажи, разве из меня не выйдет хорошей актрисы? И разве плохая актриса не лучше плохого врача? Фи! Каким же я буду врачом, если от одного вида больного меня передергивает? Все же, что тебе поставили, милочка?

— Четверку.

— Ты счастливица! Поступай на искусствоведческий или иностранный. Разве женское дело быть врачом? Кровь, гной, дизентерия, фи… фи!

Мзия не слышала болтовни Мими. "Наверное, он ждет меня на улице", — думала она со страхом.

— Ты не слушаешь меня, Мзия? — Мими взяла ее за руку и заглянула в глаза. — Да, Ладо ждет тебя на улице. — Мими с восторгом смотрела на Мзию и тараторила — Бог мой, какая ты красотка!.. Послушай меня, сегодня же возьми свои документы и сдай их в институт иностранных языков. Поступай на факультет французского языка. Это язык Стендаля и Флобера, милочка!

Выйдя из института, Мзия с трудом пробилась сквозь толпу, собравшуюся у дверей, огляделась по сторонам. Ладо нигде не было видно. Она сама не знала, радует это ее или огорчает. Смешавшись с толпой, Мзия пошла по улице. Она чувствовала какую-то неловкость — ей казалось, что вся улица знает о ее четверке, что все смотрят ей вслед. Не прошла она и десяти шагов, как кто-то схватил ее за руку выше локтя. Мзия не смутилась и не оглянулась. У нее просто не хватало сил для сопротивления.

Ладо не видел ее глаз, но чувствовал, что в них было уже знакомое ему презрение.

Несколько минут они шли молча.

— Что случилось? — наконец спросил Ладо.

— Я срезалась.

— Тебя срезал Цагарели? — изумился Ладо.

— Нет.

Он крепко сжал руки Мзии.

— Расскажи мне, что случилось? — глухим голосом спросил Ладо.

— Я отвечала другому.

— Почему другому?

— Не хотела обманывать себя, — проговорила Мзия, чувствуя, что у нее заплетается язык. — Я хотела получить ту оценку, которую заслуживаю, а не чужую… Присвоить чужую пятерку — свинство!

Лицо Ладо залила краска.

— Я могла… если бы я занималась… то получила бы пятерку!..

— Я хотел тебе добра.

— Нет, вы думали не обо мне… Вы хотели, чтобы я чувствовала себя обязанной вам.

— Как ты смеешь? — Ладо повернул Мзию лицом к себе и остановился.

Мзия ощутила боль в руке, но смело глянула в глаза Ладо.

— Я была о вас лучшего мнения!

Сказав это, она вырвала руку и скрылась в толпе.

Ладо оглянулся — не видел ли кто-нибудь эту сцену? Но знакомых он не заметил. Мимо вяло шли разомлевшие от жары люди, проплывали бледные, потные лица. Ладо казалось, что все они насмешливо улыбаются и гримасничают. Ворот душил его. Но не от жары сперло ему дыхание, а от злости.

Вдруг все прохожие бросились к стене дома — по улице двигалась машина с водяной цистерной — струи воды с шорохом падали на асфальт. Брызги усыпали костюм Ладо темными пятнами, но он не обратил на это внимания. По мокрому, блестевшему от воды тротуару снова заторопились прохожие. Вместе с ними шел и Ладо, шел, сам не зная куда.

— Гм… какая-то паршивая деревенская девчонка, — пытался успокоить себя Ладо. — Плевать мне на ее мнение! Смешно! Чего ради я волновался, беспокоился, мечтал?.. Нет, определенно она мне нравится. "Вы хотели, чтобы я чувствовала себя обязанной". Это ведь верно! Так чего же я хочу от нее? "Свинство", так и сказала!.. — Ладо рассмеялся. — Лучшего слова и не найдешь. Правда, свинство, одному услужишь, а у другого место отнимаешь. Действительно, подзанявшись, она могла бы получить пятерку. Она не обратилась к Цагарели! Вот это девушка! Определенно она мне нравится, черт бы ее побрал!

Как хорошо, что есть такие девушки, как она, прямые, честные. Могла получить пятерку и отказалась! Как она красива и чиста!" — с восторгом думал Ладо, легко шагая по улице.

Взглянув на часы, Ладо заметил, что пора в лабораторию. Он прибавил шаг — спешил вернуться к своей работе.

Верико не находила себе покоя. Ее терзали мысли: "Что случилось с Мзией? Девочка стала угрюмой, замкнутой, сторонится матери, не смотрит на нее. Что стряслось в тот день в Коджори, чтобы ему провалиться? Мзия вернулась оттуда такой, будто ее подменили. И платье на ней то же, и лицо то же, а все-таки она ничем не походила на прежнюю Мзию".

Никогда ничего Мзия не скрывала от матери. Да и как могла она утаить что-нибудь от Верико, если той было достаточно одного взгляда, чтобы, как в зеркале, прочитать на лице дочери все ее мысли и думы, все радости и печали? Но с того проклятого дня зеркало словно помутнело — сердце Мзии закрылось для матери.

В сотый раз Верико припоминала, в каком состоянии вернулась Мзия из поездки в Коджори. В тот день Верико сидела в тени дерева и, ожидая дочь, глядела на дорогу. Едва только она показалась из-за поворота, мать сразу заметила, что Мзия испугана и взволнована. На ходу она то и дело оглядывалась по сторонам, словно боясь кого-то встретить, нервно оправляла платье и волосы. Войдя в калитку и заметив мать, Мзия мгновенно приняла беззаботный вид и, прыгая, пританцовывая, подбежала к Верико. "Как хорошо было, мама, если бы ты знала! Крепость верхушкой прямо в небо упирается!"

Тут она заметила, что вся выпачкалась мазутом и керосином, и расхохоталась. "Похожа я на угольщика, мама?" — спросила девушка с беззаботным видом. Действительно, ее лицо, руки, платье, ноги — все было покрыто мазутом и пылью, угольщик, да и только.

Мзия настолько измучилась, что сама не понимала, как еще держится на ногах. В ответ на испуганный взгляд матери она объяснила, что легковая машина испортилась, пришлось пересесть в кузов грузовика, где стояли бочки из-под мазута.

Мзия умылась, переоделась, но, посмотрев в зеркало, увидела свое неестественно бледное лицо, печальные, покрасневшие глаза. Она поняла, что мать не обманешь, и перестала притворяться. Мзия ничего не ела весь день. Войдя в свою комнату, она, не раздеваясь, повалилась на кровать. С замиранием сердца она ждала, что вот-вот откроется дверь, войдет мать и посыплются вопросы. И вот это случилось: в дверях появилась Верико… Но удивительно, до чего просто кончилось все, чего Мзия так боялась.

— Мама, прошу тебя, ни о чем не спрашивай! — взмолилась она, когда мать вошла в комнату.

— Хорошо, доченька.

— Если придет Чхетиани… — У Мзии сорвался голос, и она повернулась лицом к стене. — Он больше никогда не должен приходить к нам, мама!

— Что случилось, Мзия, скажи мне!

— Мама, я ведь просила…

Верико покорно вышла и тихо притворила за собой дверь.

Мзия осталась одна. Она не жалела, что так обошлась с матерью. В чем-то и Верико была виновата, но в чем именно, Мзия не могла еще полностью разобраться. Тысячи мыслей роились у нее в голове. Но она была так утомлена, так разбита, что вскоре заснула.

Проснувшись, Мзия вспомнила все случившееся и удивилась своему спокойствию. То, что произошло, было несчастьем, но тем несчастьем, которое проходит мимо человека, не коснувшись его. Она не осуждала Ладо. "Я для него такая же, как и все остальные девушки. Сколько их попадалось в его сети? Он и поступил со мной так, как со всеми! А чем я лучше остальных? Ведь я без всяких колебаний согласилась, чтобы он помог мне получить пятерку". Мзия поняла, почему сочла мать виноватой. Всеми силами старалась она задобрить учителей, чтобы дочь получила медаль. "Но ведь кто-то из товарищей по школе из-за меня лишился медали! — Мзия вся похолодела и закрыла лицо руками. — Кто-то другой… Да ведь ясно кто — Элгуджа! — в ужасе подумала она. — Медаль Элгуджи дали мне! — Мзия закрыла глаза и долго лежала не двигаясь. Лицо ее горело. Она вспомнила, как хвасталась под липой Элгудже своей медалью. Его медалью. Той медалью, которую я отняла у него…"

Он был лучшим учеником в школе, но отличался скромностью. А Мзия была немного выскочкой. Случалось так: учитель задаст вопрос, а его любимица — Мзия, часто даже не выучив урока, сейчас же поднимает руку и начинает отвечать, да так уверенно, что учитель останавливает ее на полуслове. И Верико постоянно твердила везде и всякому, что ее дочь самая способная…

"Ах, мама, мама!.. Это ты во всем виновата. Ведь пятерку по физике мне поставили только из уважения к тебе. А эта пятерка все и решила. Медаль, которую должен был получить Элгуджа, получила я… Что ты наделала, мама!.." — Мзия вскочила с кровати, хотела бежать к матери и сказать ей все, что она думала, но вдруг переменила свое решение. Не было никакого смысла говорить об этом с матерью. Надо самой исправлять ошибки.

Мзия вышла в столовую. Стол был накрыт к завтраку. Только теперь Мзия почувствовала голод.

Верико суетилась в другой комнате, делая вид, что ничего не замечает, но в действительности прислушивалась и приглядывалась к дочери. Мать почему-то робела и не могла объяснить своего страха перед дочерью. Но Верико заметила, что Мзия спокойна и ест с удовольствием.

В тот день, когда Мзия вернулась из поездки в крепость, Верико сразу же поняла, что ее дочь не пойдет к другу Ладо. Поэтому Верико примирилась с судьбой и думала, что встретит дочь после экзамена совершенно спокойно. Она заикнулась было, что пойдет в институт, будет ждать ее там, на улице, но Мзия решительно ответила: "Нет, мама!" — и Верико подчинилась, вновь удивляясь своей невесть откуда взявшейся робости.

Но когда Мзия вошла в комнату и сказала о четверке, Верико была потрясена: рухнули все ее надежды остаться в Тбилиси. Не ответив ни слова, она вышла в другую комнату, и вскоре оттуда послышалось тихое пение. Но это "лекарство" помогало, как видно, не всем. Убедившись в этом, Верико примолкла.

На второй день Мзия забрала из института свои документы и вечерним поездом уехала домой. Верико и не пыталась задержать дочь. "Вся в отца, — мысленно обрушивалась она на мужа. — Если бы не Мзия, я бы никогда не вернулась в эту проклятую деревню".

Верико решила провести лето и осень в Тбилиси, у брата, чтобы выплакать на груди у Саломэ горечь от крушения своей последней надежды.

Перед отъездом и позднее, в поезде, Мзия ясно осознавала, что едет не просто домой, а спешит к Элгудже. Она и дня не задержалась в Тбилиси. "Почему? Кто для меня Элгуджа? — думала Мзия и не искала ответа. — Боже мой, да не все ли равно? Ясно только одно: без него, вдали от него, я жить не могу!.. Ладо тут ни при чем. Я уехала из Тбилиси совсем не потому, что боюсь Ладо. Нет, не потому, что боюсь его! Я его вычеркнула из сердца и даже и не вычеркнула — ведь он и не занимал в моем сердце никакого места… И я еду к Элгудже… К Элгудже!.."

Электровоз быстро мчался вперед, но девушке казалось, что он еле ползет. "Какой нескончаемый путь! Как медленно тянется время". За эти несколько часов Мзия так устала, словно провела в дороге целую вечность. В битком набитом вагоне она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и боялась этого одиночества… Но вот она опять подумала об Элгудже, представила себе, что он сидит рядом, прислонилась к его плечу, услышала биение его сердца, увидела, как он повернулся к ней и опустил глаза, как прикрыл ее колени своей широкой загорелой рукой, мокрой от дождя и все же теплой рукой, на которую падали крупные дождевые капли…

Выйдя из вагона, Мзия тотчас позвонила отцу. Георгия не было ни дома, ни в совхозе. Мзия вышла на шоссе. Здесь часто проезжали совхозные машины. Сейчас они почему-то не показывались. Мзия ждала до полуночи, но так и не дождалась. Тогда она решила ехать любой попутной машиной, остановила первый же грузовик и залезла в кузов.

Никогда еще не приходилось Мзии ехать одной так поздно, среди чужих людей. Но она решила, что среди них обязательно встретится кто-нибудь из знакомых. Она стала разглядывать пассажиров, сидящих на мешках, но лиц различить не смогла.

Вскоре пассажиры по одному, по двое стали сходить с машины. Шофер освещал их лица электрическим фонариком и брал деньги за проезд по своему усмотрению. Он был навеселе, и никто не спорил с ним — давали столько, сколько он просил.

— А ты куда, девочка? — обратился шофер к Мзии и осветил фонарем ее лицо. — Да ты не девочка, ты ангел, дай бог здоровья твоим родителям! — изумился он, вытаращив глаза. — Куда едешь, спрашиваю?

— В совхоз, — еле пролепетала Мзия и отвела взгляд. Шофер ей показался таким страшным, что она вся вздрогнула.

— А я ведь должен свернуть здесь в Хевискари!

— Довезите меня до совхоза! — попросила девушка.

— Честное слово, довез бы, да бензина не хватит. — Шофер продолжал ухмыляться и таращить на нее глаза. Но вдруг он отвернулся, погасил фонарик и сердитым голосом буркнул: — А ну-ка слезай! Чего ждешь? Или у тебя камни к ногам привязаны? Выходи на шоссе и марш домой!

Мзия соскочила на дорогу, сунула шоферу деньги и бросилась во тьму. Она бежала до тех пор, пока не услышала шума удаляющегося грузовика. Но стоило ей остановиться, как ее снова охватывал страх: стояла глухая темная ночь. Она не различала дороги, не знала, куда идти, и готова была вернуться к шоферу, если б он к тому времени не уехал.

К ужасу Мзии, поблизости послышался заунывный вой шакалов. Девушка снова побежала. Ей было все равно, куда бежать, лишь бы уйти от этого страшного воя.

Пробежав шагов сто, Мзия заметила какой-то огонек. Он медленно двигался вдали, и скоро до ее слуха донесся рокот мотора.

"Трактор! Может быть, Элгуджа!" — мелькнуло в голове Мзии. И эта объятая тьмой земля вдруг стала для нее удивительно близкой и родной. Где-то здесь, поблизости, находился Элгуджа. "Трактор Элгуджи! Это он!" — убеждала себя Мзия и постепенно успокаивалась. Она больше не бежала, а спокойно шла на огонек. Ее уже не пугали ни вой шакалов, ни темнота. Ноги проваливались в рыхлую, вспаханную землю. "Элгуджа пахал ее", — думала Мзия, и эта мысль тоже ободряла ее. Так она шла долго. В темноте мелькнул еще один огонек — он был ближе, чем первый, но менее ярок и походил на тлеющий костер. "Наверное, стан трактористов!" Мзия ускорила шаги и вскоре приблизилась к шалашу. Остро пахло бензином и мазутом. Огонь костра освещал стоявшие у шалаша бочки.

Мзия подошла ближе и остановилась. В шалаше, на обрубке бревна, сидел Элгуджа и пришивал к рубашке пуговицу. Его бронзовое тело и загорелое лицо блестели в свете костра. Загнутая серпиком прядь волос упала на глаза, и он никак не мог попасть иглой в дырочку пуговицы.

Элгуджа показался Мзии похудевшим и осунувшимся. Он был таким одиноким в этой темной ночи, так неумело возился с пуговицей и иглой, что сердце Мзии дрогнуло от жалости… Она стояла и не могла оторвать глаз от Элгуджи. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он поднял голову и оцепенел. Лишь когда Мзия вошла в шалаш, Элгуджа с трудом проговорил:

— Это ты, Мзия? Как ты сюда попала?

Не веря своим глазам, Элгуджа встал и быстро надел рубашку.

— Садись, Мзия, — пододвинул он девушке маленькую скамейку.

Мзия села. Ожидающе поглядела на Элгуджу сквозь опущенные ресницы.

А он стоял, взволнованный, растерянный и обрадованный.

— Я думала, что это твой трактор работает, — наконец сказала девушка.

— Я только что сменился…

— Это все ты вспахал? — кивнула она головой на черневшую землю. — Шла, шла, думала — конца пахоте не будет.

— Не один я, другие тоже пашут.

— Ты похудел. — Мзия подняла голову и посмотрела на Элгуджу так, что все чувства, обуревавшие ее, можно было прочесть в этом взгляде.

У Элгуджи захватило дух.

— Почему ты так похудел?

— Не знаю…

— Много работаешь? — Мзия поняла, насколько нелепы эти расспросы.

— Работаю, сколько требуется, — ответил Элгуджа. — Мзия, почему ты вернулась?

— Четверку получила, — потупилась Мзия и грустно добавила: — Не поставили мне пятерку за смазливость. Права была Лия. Помнишь?

Элгуджа хотел сказать что-нибудь утешительное, но, пока он подыскивал подходящие слова, Мзия опять заговорила:

— А ведь медаль была не моя.

— Как не твоя? А чья же?

— Нет, не моя!.. — упрямо повторила Мзия. — Ты можешь простить меня, Элгуджа?

— За что простить?

— Сядь. — Она подвинулась, чтобы Элгуджа мог сесть рядом.

Элгуджа сел.

— Медаль-то ведь твоя была, Элгуджа.

— Откуда ты взяла? Что ты плетешь?

У Мзии задрожали губы, она еле сдерживала слезы.

— Медаль твоя. А я ее у тебя отняла.

— Мзия! — воскликнул Элгуджа.

— Скажи, ты простишь меня?

Он не находил слов Да и нужно ли было отвечать? Элгуджа с мольбой смотрел на девушку.

— Что ты теперь будешь делать, Мзия? — спросил он наконец.

— Работать.

— Где?

— Здесь, — коротко ответила Мзия. — А учиться на заочном.

— Но в медицинском ведь заочного нет.

— Пойду в другой институт.

Мзия не сводила глаз с Элгуджи. Заметив на его рубашке иглу, висевшую на нитке, Мзия взяла ее, наклонилась и хотела перекусить нитку. При этом нечаянно коснулась щекой лица Элгуджи и замерла от нежности.

Перекусив нитку, она встала.

— Элгуджа, проводи меня.

Он снял пиджак с гвоздя, накинул его на плечи и, пропустив Мзию вперед, пошел следом.

Они долго шли и сами не заметили, как очутились на каменной скамье, под заветной липой.

Из-под моста доносилось журчание реки.

— Броцеула шумит… — проговорила Мзия.

— Знаешь, мне казалось, что ты уже никогда больше не вернешься, — тихо сказал Элгуджа.

— И мне так казалось, когда я уезжала.

— Ты правда останешься здесь, Мзия?

Она улыбнулась и кивнула головой.

Они замолкли надолго. Потом Мзия прошептала:

— Как холодно…

Элгуджа поспешно снял пиджак и накинул ей на плечи.

— А ты?

— Мне не холодно.

— Нам хватит на двоих.

Они сидели, прижавшись друг к другу. На них был все тот же пиджак, залатанный, не раз перелицованный, выцветший от солнца и ветра. Но каким милым и родным казался он Мзии!

Островерхие горы покрылись позолотой. Взошло солнце, круглое, багрово-красное…

Мзия заметила, что Элгуджа украдкой поглядывает на нее. Чтобы не отпугнуть его, она опустила ресницы. Они продолжали сидеть молча. Глаза Мзии светились радостью. Она была счастлива, что Элгуджа смотрел на нее с таким робким восторгом. Вот он осторожно обнял ее. Мзия повернулась к нему. Они еще крепче прижались друг к другу и замерли.

— Элгуджа… — прошептала Мзия.

— Что?

— Ничего…

Элгуджа привлек к себе Мзию и поцеловал ee.

Пиджак упал, но они не заметили этого.

Мзия прильнула к Элгудже и вдруг расплакалась.

— Мзия, что с тобой? — испугался он. — Я тебя обидел?

— Нет, — пробормотала Мзия и сама поцеловала его. — Я счастлива.

В этот миг на мосту загремела машина. Мзия и Элгуджа вскочили. Это был "козел" отца Мзии. Запыленный, как всегда, он тарахтел на дороге. Тент был открыт, дядя Нико горбился за рулем, а Георгий сидел, выпрямившись и расправив плечи, без шапки, с расстегнутым воротом, подставив лицо и грудь прохладному ветерку.

"Козел" исчез за поворотом.

— Поехал по участкам, — сказала Мзия.

— Степной король, — улыбнулся Элгуджа.

— Элгуджа! — повернулась к нему Мзия. — Ты не опоздаешь? Скоро, наверное, твоя смена.

Элгуджа нагнулся, поднял пиджак и перебросил его через плечо. Взявшись за руки, они побежали к опушке леса, в ту сторону, откуда доносился рокот трактора.

Небо окрасилось в вишневый цвет.

От росистой земли и побуревшей пахоты то там, то здесь поднимался белый парок. Туман тянулся вверх, но, не в силах отделиться от земли, снова приникал к траве и к пахоте.

Мзия и Элгуджа бежали… Влажные комья земли прилипали к ногам, но они не замечали этого. Они смогли бы сейчас взвалить на плечи хоть весь мир и не почувствовали бы его тяжести.

1957

Перевод Н.Аккермана