Таллиннский переход

24 августа 1941, 03:40

Контр-адмирал Дрозд, сидя в своем салоне на крейсере «Киров», зябко кутаясь в шинель, пил остывший чай. Одна нога у него была в сапоге, вторая — в валенке. Адмиралу было 33 года, но вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем довоенного Дрозда, легендарного дона Рамона республиканского флота Испании, затем командующего Северным флотом вместо расстрелянного Душенова — командующего, не побоявшегося вступить в открытый конфликт со всемогущим сталинским наместником Заполярья Иваном Папаниным. Этот конфликт стоил Дрозду должности, но не головы, как его предшественнику.

Переведенный на Балтику командиром Отряда легких сил и произведенный по этому случаю в контр-адмиралы, Дрозд делал все, что мог, чтобы поднять боевую подготовку командного и старшинско-рядового состава вверенных ему кораблей. Он не был, как говорится, моряком от рождения. Родившись в Белорусской глуши, Дрозд впервые увидел море, а, точнее, — Финский залив, только в 16-летнем возрасте, когда его семья в 1922 году переехала в Петроград. Попав в училище по путевке Путиловского завода в 1924 году, он учился там без всякого блеска, можно сказать даже, что очень тяжело, едва не был отчислен и окончил училище на год позднее своих сокурсников. Не хватало общего образования, не хватало любви к морю, которую трудно было ожидать от выходца из белорусских лесов. Однако, обладая сильной волей и незаурядной работоспособностью, Дрозд выковал сам из себя вполне приличного морского офицера в рамках военно-политических требований начала 30-х годов, когда после Кронштадтского мятежа пытались как можно скорее избавиться не только от офицеров старого флота, но и от матросов, хорошо помнивших как 1917, так и 1921 год.

Через пять лет после окончания училища Дрозд уже командовал эсминцем «Володарский», а вскоре был назначен старпомом на линкор «Марат». Рос опыт, а гражданская война в Испании привила ему даже некоторую флотскую лихость и проснувшуюся неожиданно любовь к эскадренным миноносцам. Эсминцы! Смертоносно-стремительное оружие морской войны, немыслимые скорости, торпедные вееры, как пальцы Юпитера-громовержца, огненные трассы скорострельных орудий, теплое тяжелое дыхание почти живых существ. Они уже доказали свои возможности в прошлом, а какое будущее открывалось перед ними на гребне новой технологии!

До середины 30-х годов единственными эсминцами в составе советского флота были доставшиеся в наследство от Императорского флота «новики», уцелевшие в огне мировой и гражданской войны, в грызне наркоматов и в путаных планах Советского Труда и Обороны. Затем советские заводы наладили серийное производство новых кораблей этого класса. Одним за другим входили в строй лидеры типа «Ленинград», эсминцы типа «7» и «7У», которые при всех своих недостатках являлись все же крупным шагом вперед по сравнению с морально и физически устаревшими «новиками».

Дрозд заботливо принимал новые корабли в свой отряд, отрабатывал с ними комплексы боевых задач, которые с каждой неделей боевой учебы становились все более сложными и максимально приближенными, как ему казалось, к боевой обстановке. Торпедные атаки колонны линкоров противника под прикрытием темноты по дивизионно с разных курсовых углов с одновременно координированной атакой торпедных катеров, с поддержкой береговых батарей и без нее, дневные атаки отряда линкоров и тяжелых крейсеров противника с применением дымзавес с одновременным наведением кораблей противника на минные поля и подводные лодки, развернутые заблаговременно согласно одному из вариантов оперативного плана. А как красивы были на ходу новые «семерки» и «семерки У» с их итальянско-средиземноморской грацией, задуманной проектировщиками фирмы «Ансальдо» и не очень испорченной нашими судостроительными заводами!

Адмирал Дрозд любил эти корабли, он наслаждался одним их видом, когда Балтийский флот, стряхнув, наконец, с себя последние липкие последствия Брест-Литовского договора, снова вышел на просторы Балтики, и гордые эсминцы наконец смогли щегольнуть полными ходами без риска выскочить на камни или сесть на мель, оказывая при этом сильное воспитательное воздействие на население прибалтийских республик...

Адмирал Дрозд за первую неделю войны потерял три своих эсминца. Он не сходил с мостика, забыв о своем адмиральском звании, с ужасом убеждаясь, что почти никто ничего не способен делать в реальных боевых условиях, что вся система подготовки флота была не просто оторванной от реальности — она была преступно-фантастичной. Никто не видел ни линкоров, ни тяжелых крейсеров противника. Даже эсминцев не видели, хотя они многим мерещились. Хуже было то, что никто не видел, как немцы ставят мины и когда, хотя ночи были белыми. Но и это не самое худшее.

Хуже было то, что немцы знали о каждом шаге Балтийского флота на уровне каждого отдельного корабля, каждого транспорта до самого паршивого номерного буксира. И более всего это касалось буксиров. На маршрутах движения эсминцев всегда оказывались мины. Мины, непонятно как, оказывались и на секретных якорных стоянках, в местах рандеву и дозаправки топлива, определенных каких-нибудь 10 часов назад на секретном оперативном совещании. При любой облачности «юнкерсы», вываливаясь из туч, безошибочно опознавали стоящие под берегом замаскированные эсминцы, обрушивая на них дождь авиабомб. В районах патрулирования невозможно было находиться из-за беспрерывных атак авиации. А наша собственная авиация, если она и вылетала на помощь, то никак не могла обнаружить собственные корабли, чтобы прикрыть их с воздуха. А ведь у нас была морская авиация, а у немцев ее не было. Не было у них и пилотов, имеющих большой опыт действий над морем. В то же самое время противник уверенно обходил наши минные заграждения, пользовался нашими же собственными секретными фарватерами и в такой тесной луже, как Рижский залив, умудрялся мастерски уклоняться от атак эсминцев, завлекая их на минные поля или в комбинированные засады торпедных катеров и авиации.

Понятно, что Прибалтика была чужой и враждебной. Понятно, что предвоенные волны арестов, высылок и расстрелов местного населения захваченных республик только помогли немцам создать на территории Прибалтики разветвленную и надежную агентурную сеть. Понятно, что сотни настороженных и горящих ненавистью глаз следят с берега за передвижениями наших кораблей, сообщая об этом противнику. Но есть предел тому, что может выяснить сторонний наблюдатель даже с прекрасной военно-морской подготовкой. Ясно, что утечка информации, если ее можно назвать утечкой, а не потоком, идет от кого-то, кто в курсе самых сокровенных тактических планов флота и имеет возможность быстро и четко передавать эти сведения противнику. Этот кто- то должен находиться либо в его собственном, Дрозда, штабе, либо в штабе КБФ...

14 июля, получив сообщение разведки о движении в Рижском заливе нескольких крупных конвоев противника, адмирал Дрозд ринулся на перехват немецких транспортов, ведя за собой шесть эсминцев и два сторожевика — все, что осталось в строю ОЛС: «Стойкий», «Сердитый», «Сильный», «Гордый», «Стерегущий», «Энгельс», «Туча» и «Буря». Вдогонку штаб КБФ послал ему шифровку: по уточненным данным около тридцати крупных транспортов противника, груженных солдатами и боевой техникой, разделившись на несколько конвоев, следуют Рижским заливом в Ригу, пройдя, казалось бы, наглухо заминированный Ирбенский пролив. Дрозд запросил подкреплений — чтобы уничтожить такое количество транспортов, шести эсминцев и двух сторожевиков, конечно, было мало.

Из Таллинна на соединение к его отряду вышел новейший, введенный в строй всего две недели назад, эсминец «Страшный». Как разъяренные тигры, ворвались в Рижский залив эсминцы Дрозда. Разделившись на два дивизиона, эсминцы буквально перепахали все указанные разведкой квадраты, но ничего не обнаружили. Ничего, даже какой-нибудь самоходной баржи, везущей солярку для полевых электростанций для 18-ой армии генерала Кюхлера. Один из эсминцев — «Гордый», ведомый неукротимым агрессивным караимом, капитаном 3-го ранга Ефетом, в азарте охоты влетел даже в устье Даугавы, ибо господство на море было полным. Влетел, но опять же ничего не обнаружил.

А на рассвете 15 июля авиация противника обнаружила стоящие на якорях в бухте Кейгусти после неудачной охоты эсминцы «Страшный» и «Свирепый». О том, что они остаются на ночь в этой бухте, знал штаб Дрозда и штаб КБФ. Четвёрка «юнкерсов», выскочив из-под низких облаков, ринулась на «Страшный», который, получив три прямых попадания в корму, вспыхнул, как спичечный коробок, и не погиб только благодаря мужеству матроса Огарева. Тяжелораненый и обожженный он успел затопить кормовые артиллерийские погреба. С полностью выгоревшими кормовыми помещениями «Страшный» пошел в Таллинн и подорвался на мине, лишившись носа. Это переполнило чашу терпения Дрозда, и он совершил поступок, совершенно немыслимый в строгой структуре флотского подчинения, да еще в военное время — он решил порвать все отношения как со штабом КБФ в Таллинне, так и со своим собственным штабом, размещенным на эсминце «Стерегущем», на котором адмирал держал свой флаг.

Бросив свой штаб вместе с шифровальщиками на «Стерегущем», адмирал перешел на «Сердитый» и, основываясь на данных собственной разведки, ушел в Рижский залив. Штаб КБФ забросал «Стерегущий» шифровками в адрес Дрозда, но, находясь на «Сердитом», адмирал, даже если бы и очень хотел, прочесть эти шифровки не мог — они были зашифрованы его личным шифром, а шифровальщики и шифры остались на «Стерегущем». Но, видимо, он и не хотел их читать.

Вместе с эсминцем «Грозящий» он ринулся на перехват нового конвоя противника в составе 25 транспортов, которые 18 июля вошли в Рижский залив. Собственно, именно об этом и сообщали шифровки из штаба КБФ, но Дрозд в них не нуждался — он имел собственные источники информации. А на «Стерегущем» начальник штаба Дрозда, лихой и агрессивный капитан 2-го ранга Святов, пытался общефлотским шифром ретранслировать указания штаба КБФ на «Сердитый». «Стерегущий» и остальные эсминцы в это время принимали топливо. Об этом штаб КБФ знал. Но он не знал, где находится адмирал Дрозд с двумя эсминцами и что он намерен делать. Штаб не знал также, что капитан 2-го ранга Святов, прервав прием топлива на «Стерегущем» и бросив остальные эсминцы на рейде, имея в цистернах всего 300 тонн мазута, ринется, никому об этом не сообщив, на помощь своему командующему.

И впервые немцев удалось поймать врасплох уже почти у самого устья Даугавы. К сожалению, на «Сердитом» и «Грозящем» кончалось топливо после двухдневного патрулирования по заливу, а на «Стерегущем» топливные цистерны были наполовину пусты. Тем не менее пять немецких транспортов была потоплено артиллерией «Стерегущего», который один из трех мог еще дать на остатках топлива полный ход. Потеря пяти транспортов, конечно, не Бог весть что, но все равно, как говорится, пусть им будет обидно.

Собрав свои эсминцы на Косарском плёсе, адмирал Дрозд не мог уже больше игнорировать вызовы из штаба КБФ. Доложив обстановку и результаты атаки конвоя и выслушав приказ явиться в Таллинн для объяснения своих действий, Дрозд уже собирался прямо на «Сердитом» отправиться в Таллинн, как вдруг, около пяти часов после полудня, четверка «юнкерсов» появилась над рейдом в просвете облаков и ринулась в крутом пике на «Сердитый», безошибочно опознав его среди многочисленных кораблей отряда. Дрозд чудом уцелел, когда попавшая в эсминец бомба вызвала взрыв котлов и страшный пожар выплеснувшегося из разорванных цистерн мазута; убила и ранила 117 человек. Слегка контуженный адмирал перешел с остатками экипажа на «Гордый», теперь уже точно зная, что изменник находится не в его штабе.

В Таллинне у него произошел резкий разговор с Трибуцем. Дрозду пригрозили трибуналом в случае повторения чего-либо подобного в будущем. В ответ Дрозд открыто заявил Трибуцу, что из штаба КБФ напрямую идет информация противнику. Дрозд готов был это доказать конкретными примерами боевых операций за июль. Трибуц прервал своего подчиненного, предложив ему заняться выполнением своих прямых обязанностей, не впадая в паникёрство и шпиономанию. Отряд легких сил никогда бы не понес столь тяжелых потерь, если бы его командир вместо того, чтобы оправдывать свои поражения мифическими шпионами в штабе КБФ, позаботился бы повысить дисциплину и боевую подготовку как своих подчиненных, так и свою собственную. Почему- то всегда, когда из штаба КБФ поступает приказ атаковать противника, половина его кораблей не имеет топлива, а вторая половина находится неизвестно где и даже не может сообщить своих точных координат, оперируя квадратами. Между отдачей приказа и выходом его эсминцев в море проходит столько времени, что конвоям противника нет нужды получать какую-либо информацию — они просто успевают за это время прийти в Ригу. Под этим натиском, где обвинение в паникерстве недвусмысленно сочеталось с обвинением в служебном несоответствии, Дрозду пришлось замолчать. Он ушел от Трибуца весьма далеким от убеждения, что не прав.

Далее события продолжались с таким же успехом, как и в прошлом. 21 июля на секретной стоянке подорвался на мине и затонул бесценный танкер «Железнодорожник», обеспечивающий его отряд топливом. 22 июля, возвращаясь с минной постановки, подорвался на мине эсминец «Грозящий», с трудом задним ходом добравшийся до Моонзундского рейда, виновато полоща по ветру брейд-вымпел капитана 2-го ранга Святова. Через пять дней, 27 июля, в Ирбенском проливе, прикрывая минную постановку, взорвался эсминец «Смелый». При этом никто, включая его собственного командира, капитана 3-го ранга Быкова, не мог сказать, то ли эсминец подорвался на мине (опять же неизвестно — своей или немецкой), то ли был торпедирован катерами противника, которых обнаружить не удалось, что уже бывало неоднократно. Быкова отдали под суд, он куда-то пропал, и Дрозд за него уже не вступился.

Первая неделя августа прошла еще более-менее нормально — никто из отряда не погиб, но 7 августа был поврежден «Энгельс»; 8 августа потоплен «Карл Маркс»; 11 августа его флагманский эсминец «Стерегущий», опять идя под брейд-вымпелом Святова, подорвался на мине, конвоируя транспорт «Молотов»; 18 августа подорвался и, вспыхнув, затонул эсминец «Статный» почти прямо на таллиннском рейде. Постепенно его корабли собирались на таллиннском рейде, закоптелые, обгорелые, со смятыми бортами и искореженными надстройками, прошитые крупнокалиберными очередями, с пробитыми осколками дымовыми трубами, с матросами и офицерами в окровавленных бинтах, с убитыми, лежащими под брезентом на баке или на юте.

Не имея флота, противник вытеснял мощное соединение Дрозда из Рижского залива, а вчера, 23 августа, был отдан приказ, отзывающий из Рижского залива два последних корабля: эсминцы «Суровый» и «Артём». В середине августа контр-адмирал Дрозд, сдав командование Отрядом Легких сил (ОЛС) капитану 2-го ранга Солоухину, подал рапорт о болезни: он был на грани нервного коллапса, болела раненая нога, давала себя знать контузия, полученная при гибели «Сердитого», а, главное, - его не оставляла мысль найти того, кто подставлял его корабли под бомбы и наводил их на мины[1]...

Зябко кутаясь в шинель и отхлебывая остывший чай, контр-адмирал Дрозд, постаревший за эти два месяца лет на двадцать, впервые по-настоящему осознал масштаб трагедии, обрушившейся на его отрад, на флот, на всю страну... Корабль рвануло. Жалобно зазвенела ложечка 37 в стакане. Грохот бортового залпа неприятно ударил по тяжелой голове адмирала. «Киров» открыл огонь — значит немцы возобновили наступление на Таллинн. Дрозд взглянул на часы: было 3 часа 55 минут.