Таллиннский переход

25 августа 1941, 07:14

Матрос Григорьев, придя в себя, понял, что подняться на ноги у него нет сил. Ему казалось, что сотни огромных игл или спиц пригвоздили его к палубе. Голова не держалась, глаза заволакивала какая-то радужная пелена, кровь шла из носа и разбитых губ. Кругом никого не было. По крайней мере он никого не видел. Только он один, ничком, пригвожденный страшными иглами к мокрой, грязной палубе. Он хотел закричать, но из пересохшего рта вырывался только натяжной хрип. Он снова открыл глаза и понял, что лежит недалеко от кормовой башни главного калибра, где по боевому расписанию он был горизонтальным наводчиком. Невдалеке от башни из люка с развороченной крышкой валили клубы черно-бурого дыма. Григорьеву показалось, что в упругих клубах дыма пляшут яркие языки пламени. А может быть, это было не пламя, а кровавая пелена застилала ему глаза? Он не мог сообразить, почему никто не тушит пожар, бушующий почти под самой башней главного калибра. Ведь корабль сейчас взлетит на воздух! Григорьев стал извиваться, стараясь на израненных осколками руках подняться и доползти до башни.

«Ребята! — закричал он. — Под вами пожар! Пожар!» Он не чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, он не видел, как чей-то ботинок выпихнул за борт шматок тлеющей почти у самой его головы то ли пакли, то ли ветоши.

Последнее, что он слышал, снова теряя сознание, это как чей-то голос спросил: «А куда его нести, товарищ главстаршина? Санчасть-то разбита». А затем пришло спасительное беспамятство.