Таякан

СИЛЬНЕЕ ВСЕХ — ВЛАДЕЮЩИЙ СОБОЙ

— ПОЙДЕМ по горному откосу! — услышал Ричард голос Дугласа. — Удержаться на нем трудно, но так ближе. Ты слышишь меня, юноша?

Ночной ливень, предупредив о своем приближении порывистым ветром и крупными каплями, набирал ураганную силу. Когда путники преодолели первый некрутой подъем, он уже бушевал как опрокинутый на землю океан.

В полной темноте, пробиваясь сквозь водяную завесу, они сошли с тропы.

— Одну ногу ставь выше! - Дуглас старался перекричать шум ливня, — другую — ниже. И всматривайся: твой ориентир — моя спина. Таращь глаза, впивайся, а то влетишь в расщелину...

Итак, мы вернули нашего читателя к эпизоду, с которого начиналось наше повествование. Но что мы тогда знали о Ричарде? Почти ничего — он юн и вместе с милисиано Дугласом несет куда-то ящики с патронами. Теперь же, прошагав с Ричардом почти день, мы познакомились с ним ближе. И справедливо восстанавливая последовательность событий, мы подошли к тому моменту, когда наши путники вышли к покинутому людьми ранчо.

— Час отдыха, эрмано! — скомандовал Дуглас и первым ступил в проем двери.

Подобрав у входа пучок сухой травы, он поднес его к зажигалке и, отстранившись назад, крикнул:

— Быстрее палку!

В сухом углу у стены шипел потревоженный клубок змей.

— Вы, милые сосиски, как и мы — незваные гости, — концом длинной палки Дуглас цеплял змей и выпроваживал их под дождь. — Но вы — отдохнувшие и ленивые. А мы? Так что все справедливо...

Дуглас, казалось, совсем не обращал внимания на мечущихся над ним летучих мышей. Громоздкие тени метались по стенам в отблесках огня, и все это напоминало сцены из фильмов ужасов, каким-то странным образом наводнивших однажды Манагуа. Видеокассеты находили у дверей молодежных центров и школ, в палатах госпиталя и в ресторане. Словно сделанные под копирку, яркие, холодящие кровь фильмы рассказывали, например, о том, как в мирный городок на берегу моря врываются «красные»! Они стреляют в стариков и детей, грабят дома, магазины и насилуют девчонок. В городке паника, всех охватил ужас, телефонной связи нет. Помочь жителям городка никто не может... И тогда появляется — ОН, герой и супермен с железными мускулами, не знающий сомнений и чувства жалости, но в душе справедливый и честный. Он один уничтожает батальоны «красных» — этих коварных русских и кубинских чудовищ.

Ричард знал, что все показанное в этих фильмах — вранье, знал, что эти самые «красные» — настоящие друзья Никарагуа. Самолетами и кораблями они везут лекарства и тетради, машины и оружие, станки и рис. Советских и кубинских моряков Ричард видел в порту Коринто. Веселые, крепкие парни разгружали корабли с хлебом. И все же понимая, что эти фильмы все — вранье, притом вранье злое, специально придуманное, Ричард ничего не мог с собой поделать — он искренне восхищался силой и везучестью киногероя, его умением виртуозно владеть ножом, винтовкой, бритвой, приемами каратэ. Какие сокрушительные удары он наносил врагам! Газетные статьи о том, что эти фильмы «насаждают в сознании людей культ насилия и индивидуализма», не раскрывали тайны киногероя. Наоборот, его неуязвимость и загадочность заставляли подражать. И получалось так, что «внутренний» спор с киногероем Ричард все время проигрывал, не находя нужных аргументов.

Сейчас же, наблюдая за мечущимися по стенам ранчо тенями и вспомнив слова супермена: «Каждый сам за себя», Ричард, усмехнувшись, подумал о том, что супермен, наверное, никогда по-настоящему не тонул в болоте...

— Что ты там застрял? — окликнул его Дуглас. — Сбрось рюкзак и принеси сухих щепок или досок. Что-нибудь найди...

— В такой дождь сухие ветки только в райском саду.

— Да? — Дуглас заканчивал расправу со змеями. — Смотри не ухвати за хвост одну из этих красавиц. Мы их лишили теплого ночлега. Поэтому досады в них сейчас как яду.

Когда маленький костер заиграл красными языками, Дуглас достал из-под куртки целлофановый мешочек с порошком коричневого цвета.

— Это и есть знаменитый партизанский пиноль. Берем кукурузную муку, смешиваем ее с порошком какао и сахаром, — и пиноль готов. Тащи, компа, пару больших чистых листьев — назначим их тарелками.

Когда порошок горкой лег на глянцевые листья чагуите, Дуглас залил их водой и подал Ричарду выструганную из ветки маленькую лопатку:

— Теперь отведай, да не морщись брезгливо! Ешь и слушай...

Членом Фронта[9] я стал за пять лет до революции. Сначала был на подпольной работе в Леоне. Потом ищейки Сомосы меня заприметили, и товарищи переправили к партизанам в сельву. Нет, эрмано, сельва — это больше, чем горы и лес... Если где и вырастают новые люди, так это здесь. Шли мы, компа, по тропе, смотрел на тебя и вспоминал свой первый поход. Что такое городской житель в горах — ты уже понял! Так вот, вел меня к партизанам местный крестьянин. И шел я за ним, плелся, падал и полз четыре дня. Ливень такой же был. Качаюсь от усталости и болячек, проклинаю крестьянина, а он одно твердит: «Надо торопиться, компаньеро. Дождь кончится, начнутся гвардейцы Сомосы». К концу второго дня, помню, упал без сил мордой в лужу. Ружьишко мне товарищи в дорогу дали. Так, дрянь — не оружие. Плохо тогда у партизан с этим делом было. Так вот, лежу, ружье в стороне, ствол забит грязью. Появись в этот момент гвардейцы — взяли бы теплым. Крестьянин — один из лучших партизанских проводников (через год его выдал предатель и сомосовцы расстреляли проводника вместе с семьей) взял ружье и помог мне встать. Подкрепиться, говорит, надо. Выбил он грязь из ствола и первым же выстрелом сбил мокрую обезьяну с ветки. Пока я с костром мучился, он тушку разделал. Рожа у обезьяны, ну, как у высохшей старушки. Говорят, есть страны, где мясо обезьяны чуть ли не деликатес. Я ел и старался не дышать, глотал почти не жуя, кусками. И веришь ли, именно тогда понял, что борьба наша с диктатором — это еще и борьба с собой. Победи себя — и нет тебя сильнее. Понимаешь? Нет!

Не давись, не давись, эрмано, — Дуглас хитро подмигнул. — А вот больную ногу тебе показать придется. «Да, да, я успел оценить твое терпение. Шаг к победе ты уже сделал...

Пиноль оставил на листе пятно белого цвета. Пустой целлофановый пакет Дуглас бросил в костер, так что на новую порцию рассчитывать не приходилось. У костра мокрая одежда не казалась такой холодной и чужой. В стенах заброшенного ранчо Ричард почувствовал себя спокойнее, защищенней, не то что в сельве.

Пахло прелым деревом, мышиным пометом и сыростью.

«Ушел человек из ранчо, — мысли у костра текли расслабленно, — а ранчо не обиделось. Старое, ветхое, оно устояло под ливнем, укрыло нас с Дугласом. Чье оно? Как жили здесь люди?

Наверное, — Ричард старался представить голос этого человека, — дом построил ранчеро — пришлый крестьянин, которому помещик (так было до революции) выделил кусок земли на территории своей асьенды[10]. Пришлым доставалось. Земля, постройки, одежда на детях ранчеро — все здесь принадлежало помещику. Самым большим преступлением диктатора было то, что он отказал крестьянину в земле. Так говорил Ричарду отец. А отказать в земле означало породить мертвецов при жизни. Крестьянин без земли — мертвец».

— Дуглас, скажи, как ты думаешь, чье это ранчо?

— Чье? Имени не назову, но, надеюсь, одного из тех, кому революция дала землю. А ушел он отсюда потому, что боялся. Нагрянут контрас — сожгут урожай, а самого угонят в Гондурас.

Ты что-нибудь слышал о новых крестьянских поселках в безопасной зоне? Дома, участки земли — для крестьян-беженцев бесплатно. Так решило правительство. Бери, сей фасоль, выращивай юкку. Думаю, там и живет сейчас хозяин ранчо. Кому-то житье там не понравится. Что ж, прогоним контрас — возвращайся, товарищ, на свое ранчо. А чтобы крестьянин мог вернуться и собирать со своей земли три урожая, чисти карабин, компа.

Проверив, как Ричард почистил оружие, Дуглас скомандовал:

— А теперь приказываю снять ботинок!

Вместе они стянули с ноги разбухший от воды и мокрой глины ботинок. Ногу, посиневшую в щиколотке, Дуглас ощупывал осторожно, можно сказать, деликатно.

— Перелома, сынок, у тебя нет. Перетянем покрепче и все-таки пойдем дальше.

Дуглас впервые назвал Ричарда сыном и, смутившись, заторопился:

— Один хороший переход, товарищ, и мы на месте.

Через час пути они потеряли ориентир и, попетляв в мокром, колючем кустарнике, поняли, что заблудились. Фляги оказались пусты, и воду пили с листьев чиломате. Тупая боль в ноге Ричарда устоялась, и, беспокоясь, что мальчишеских сил не хватит, Дуглас приказал отдать ему еще один ящик с патронами.

По приметам, известным только Дугласу и ночным индийским богам, они вернулись к ранчо. У прелой деревянной стены Ричард сполз на траву и, не снимая ящиков, провалился в короткий сон. Расслабленное тело не чувствовало дождя. Перед рассветом, когда черно-синий цвет неба перелился в фиолетовый, их разбудил нарастающий гул. И тотчас по коже, от головы до пят, пробежала мелкая, мерзкая дрожь. Все пространство сельвы, пропитанное стихшим дождем, заполнили москиты. Они были повсюду — в ушной раковине и под курткой, забивались в ноздри и тысячами покрывали руки и шею. Остерегаясь открыть рот и заглотить сотни-полторы москитов, Дуглас присел у лужи и пальцем позвал Ричарда. Маслянистой грязью он густо покрывал лицо, шею, руки. Уговаривать Ричарда не пришлось, он парень понятливый. Быстро запустил опухшую от укусов ладонь в лужу и с удовольствием размазал по лицу тухлое илистое месиво. В потемневшем от усталости сознании мелькнуло как искорка: «Оправдывать свои дурные поступки постыдными поступками других — все равно что умываться грязью» — так, кажется, говорится. Сказать это вслух сил не хватило. Ричард улыбнулся и почувствовал, как грязь, засыхая, стягивает кожу. Пословица, конечно, очень правильная. Но, оказывается, умываться грязью можно только в одном случае — когда она — единственное спасение от москитов.

С искусанными, опухшими, грязными лицами они нашли-таки тропу и, поддерживая друг друга, вышли по ней на один из дальних секретов батальона Сандинистской армии.

— Что в ящиках? — крикнул постовой, услышав хриплый отзыв Дугласа на пароль.

— Крем от морщин. Для твоей рожи, — от души чертыхнется Дуглас и тут же услышит ответ:

— А твою, компа, только утюгом разгладить можно.