Таякан

ОБЛАКА КАК КАЧЕЛИ

ДЖИП оказался самым заурядным драндулетом. Из-за него очень даже просто делегация чуть было не опоздала на самолет. Когда «искатели» подкатили к дому Ричарда на первой и единственной машине организации, мотор заглох, а из-под капота вырвались клубы пара.

Пока водитель спешно заливал в радиатор воду, ребячий хор будил городскую улочку игрой-речевкой.

— Кто съел печенье? — начинал тонкий девчоночий голос.

— Ричард! — отвечал хор.

— Я не ел! — кричал уже с порога Ричард.

— А кто? — вопрошал хор.

— Хуан! — выкрикнул Ричард имя упитанного мальчишки, вцепившегося в борт. Неписаное правило игры гласило: называй имя девчонки, которая тебе особенно симпатична. Но если мальчишка насолил тебе, выкрикивай его имя. Не таись... Сильвии рядом не было. В районы Сан-Хуана замену бригадистам еще не посылали. Поэтому имя ленивого Хуана Ричард выкрикнул от чистого сердца.

— Я не ел! — отбивался от насмешек Хуан.

— А кто?

И все повторялось снова. Менялись только имена. Поскольку выяснить, кто съел печенье, еще никому не удавалось, а многие его просто никогда не видели, члены делегации попрыгали из кузова и, полные решимости, принялись толкать джип.

Не добежав до машины, Ричард метнул в кузов потертый рюкзак и тоже уперся плечом в борт. Сесар и Карлос спешили следом. Только сейчас у заглохшей машины Ричард поверил в реальность всего с ним происходящего. В суматохе поспешных сборов будущее путешествие казалось фантастическим.

Автомобиль, как гусеничный трактор, развернули на месте носом под гору. Стараясь не испачкать новенькую форму, толкнули колымагу еще раз и мотор, охая и кряхтя, завелся. Заглушить его шофер не решился. Он предельно сбросил скорость, и члены делегации: мальчишки — с радостью, а девчонки — с визгом, впрыгивали в машину на ходу.

— Быстрее, компаньеро! Опаздываем!

Двигался ужасный автомобиль со скоростью не более сорока километров в час. Тупым носом он старательно упирался на перекрестках в красный глазок светофора, и знамя «Искателей», развевающееся во время движения, жухло и скручивалось, как лист в полуденный зной.

В аэропорту Ричард был впервые. Раньше он видел, как взлетают санитарные самолеты и боевые вертолеты. Провожал взглядом парящие в бездонном небе лайнеры. Но вот так с полным правом вступить на территорию небесного причала...

Заглядывая через плечо седоволосому мужчине, он без ошибок заполнил бумагу с красивым названием «Декларация» и в графу «ценное» печатными буквами вписал: гитара испанская, классическая.

Как положено бывалому воину, он козырнул строгому пограничнику и, услышав в ответ: «Счастливого пути, компа!» — шагнул на дышащий жаром бетон взлетной полосы.

Самолет, сигарообразный Ил-62, открылся весь сразу. Это в воздухе он казался не крупнее птицы со стянутыми к хвосту крыльями. На земле, под его сияющим крылом могли уместиться и дом Ричарда, и дом дона Клаудио, и школа, которую они построили в селении. Самолет пробовал двигатели как бы басовой струной. Воздух плыл за турбинами.

В двух вещах сомневался Ричард, поднимаясь по трапу. Первое, что самолет взлетит и понесется через океан со скоростью девятьсот километров в час. И второе, что по трапу все-таки поднимается он — Ричард Лоза...

Карлос пробрался к изгороди, опоясывавшей аэродром и, не стесняясь, орал как в сельве.

— Передай приве-е-е-т!

— Кому? — пытался утихомирить его Сесар. — Кто тебя знает в Союзе?

— Товарищу Ар-те-ку! — кричал Карлос и махал рукой...

Небо над аэродромом стерегут зенитные пушки. Ричард видел, как расчеты орудий натягивали маскировочную сетку, а у пальмовой рощи парни из батальона резерва гоняли мяч. К трапу подкатил автомобиль, дверца открылась, и у Ричарда перехватило дыхание. Он не. мог обознаться: по трапу поднимался легендарный Томас Борхе[19]... Слова недавнего телевизионного выступления компаньеро Борхе передавались из уст в уста: «...У контрас нет будущего! Американские доллары не спасут их от унижения потому, что на войне главное оружие — это мужество, моральный дух и сознательность, которые им не выдаст ни один банк».

Из книг и рассказов партизан-революционеров Ричард знал, что зрение Томас Борхе потерял в сомосовских застенках, где девять месяцев его держали в капюшоне. Первые пятнадцать суток палачи били его не переставая, требуя назвать имена товарищей, явки, формы связи. Бригады палачей менялись каждые два часа. Потерявшего сознание Борхе обливали водой и снова начинали бить. С тех времен у легендарного команданте на запястьях и ногах остались вечные белые шрамы. Никого не выдал Борхе. О пережитом в застенках он напишет после революции: «Я отдавал себе отчет в том, что боль от предательства товарища гораздо страшнее боли от физической пытки. Надо было заранее сделать выбор между физической мукой и непереносимой болью совести после возможного предательства... В том, что я молчал, нет моей заслуги: этим я обязан науке логике — абсолютно необходимой революционеру...»

Компаньеро Борхе, человек-легенда, приговоренный сомосовцами к ста восьмидесяти годам каторги и впервые открыто сказавший на суде правду о Сандинистском фронте, идеалах и программе революции, это он пробежал сейчас по трапу. Он рядом...

Места у иллюминаторов члены детской сандинистской делегации уважительно уступили девчонкам и музыканту Ричарду. Откинувшись в кресле, можно было отдышаться и «послушать» себя. Так говорил отец.

Самолет ожил, качнулся. И Ричард почувствовал, как его колеса стукнули о стыки бетонных плит. Это были первые такты увертюры полета. Однажды Ричард слышал удивительную пластинку, на которой мелодия сплеталась из звуков клавесина и тамбурина, кастаньет, флейты и барабана. Так он слышал. А оказалось, что все звуки принадлежали одной-единственной гитаре. Аргентинская гитаристка Мария Луиза Анидо исполняла «Вариации на тему хоты» композитора Терри.

Самолет замер, потом, словно стряхивая с плеч земное оцепенение, мелко задрожал корпусом и сорвался с места. Замелькали пальмы и стволы пушек, канониры и антенны. Момент отрыва лайнера от земли остался незамеченным, как короткий выдох. Стремительно уходили вниз кварталы города, круглые, как камаль, вулканические озера. А впереди по холмам перекатывалась зеленым морем сельва, где у пограничной реки Коко стоит маленькая школа. Сменить в ней Ричарда из Манагуа прибыл новый бригадист — студент Омар. На пальмовом стволе Ричард сделал последнюю зарубку — восемь месяцев десять дней. Керосиновую лампу Омара поставили на стол рядом с лампами Ричарда и Мигеля. Над дверным проемом, завешанным мешковиной, дон Клаудио привязал табличку: «Школа, построенная крестьянами кооператива, носит имя бригадиста Мигеля. Написал дон Клаудио, которого научил грамоте бригадист Ричард».

А в центре другой, извлеченной памятью картинки — подбитый сомосовский танк. На него Ричард и Карлос вышли у панамериканского шоссе. Карлос смотрел на темнеющую вдали голову Большого Бога и, оробев, молчал. Так далеко от дома он не уходил. Это Ричард убедил дона Клаудио отпустить Карлоса на учебу в город.

— Только вы знаете, какой он способный, — уговаривал Ричард председателя кооператива. — Карлос — это вы, только маленький. Жить он будет у нас в доме. Вместе будем ходить в школу.

Да, о подбитом танке. Вместе с местными озорными мальчишками Ричард и Карлос окрестили его памятником Сатанасио — так в народе звали ненавистного диктатора Сомосу. Пацаны, осмотрев танк, по очереди плюнули в покореженный ствол, а потом, спустив штаны, смачно облили гусеницы.

Один из них, кажется, восьмилетний Луис, погрозил: «Будет знать!» Он вертел пальцем в дырке майки, и дырка сияла как награда...

О рваной майке Луиса, о его сбитых ногах Ричард говорил в районном штабе Ассоциации детей сандинистов.

— Принимать в наши бригады надо всех, независимо от национальности, веры и оттого, кто у тебя отец или мать. И в первую очередь бездомных ребят, попрошаек... Они ждут нашей помощи.

— Ты подумай, что несешь! — протестовал Хуан. — А если его отец — контрас, а мать — проститутка? Тогда как? Пожалуйста, вступай...

— В уставе Ассоциации об этом нет ни слова! — сдержанно вступился Сесар. — Там сказано: член организации должен действовать (говорю по памяти!) в соответствии с потребностями страны, ее политическим, экономическим и военным положением. Он должен любить родину, уважать ее святыни...

Самолет накренился на крыло. «Через несколько минут мы совершим посадку в аэропорту Гаваны, — объявила белолицая девушка. — Прошу пристегнуть ремни». Напиток, который она подала, назывался «Минеральная вода». В маленьком стаканчике бегали пузырьки, которые, если глотнуть, забирались в нос...

«Нет, — размышлял Ричард, — спор с Хуаном еще не окончен. Да и районный секретарь тоже хорош, принялся их мирить. «Посмотрите, — говорит, — на эмблему нашей организации: костер со скрещенными над ним бамбуковыми стойками. Он олицетворяет единство, тепло и братство. Бамбуковые стойки — палаточный городок». Словом, болтал, болтал...

Ричард прижался носом к холодному стеклу иллюминатора. «За бортом минус пятьдесят», — объявили в самолете.

Вот чего не хватало ему в том споре — сдержанности и холодной логики, о которой писал Томас Борхе. Иначе бы не сорвался на крик:

— Такие, как ты, — размахивал Ричард руками перед носом секретаря, — вместо дел и решений — болтают. А вместе забалтывают революцию. Меня выбрали таяканом бригады. Если переизберут, я новую соберу, из этих бездомных и попрошаек. И не буду, Хуан, спрашивать у них о матери! А ты только сунься к нам с расспросами...

На следующий день в районном штабе Ассоциации, в школе, где базировалась бригада таякана Ричарда, в искатели принимали Карлоса...

Готовясь к этому торжественному моменту, Карлос выпросил у сестры Ричарда белую рубашку. А свои новые черные ботинки Ричард разрешил ему носить до обеда. Старательно обходя лужи, Карлос пришел в школьный двор и, вдруг оробев, спрятался за ствол дерева. Здесь его и нашли ребята. Они вступили в бригаду три дня назад. Митинг был коротким и шумным.

— Берем Карлоса в искатели? — крикнул Сесар.

— А пузырьки для госпиталя он собирал?

— Собирал! Только у него их отняли какие-то бандюги. Вот, видите, синяк под глазом.

— Сигареты для солдат собирал?

— Собирал... — чуть слышно ответил Карлос.

— А сам курил?

— Не-е-е.

— Отец разрешит тебе идти в искатели?

— Разрешит! — сказал Ричард. — Ручаюсь...

— Контрас боишься?

Карлос дернул худым воробьиным плечом:

— Я покойников боюсь... и все!

Когда Карлосу повязали красно-черный галстук, маленький отряд построился и запел.

У школьных ворот водитель зеленой военной машины заглушил мотор и негромко подпевал ребятам.

«Но пасаран!» — слаженно вел отряд трудную мелодию, и сжатые кулачки взлетели вверх.

Песню Ричард привез из города Сомото. «Сомотоградом» называют свой город его взрослые и юные жители. Почему? «Мы знаем, — говорили в одной из школ, — что в стране наших друзей есть города-герои — Ленинград, Волгоград. Там была большая война. Но они не сдались врагу. Наш Сомото контрас пытались взять трижды. Не вышло! Мы его защитили!»

Что еще знал Ричард о великой стране, дети которой пригласили его в свой город —«Артек»? Знал названия городов, читал книгу о компаньеро Олего из «Молодой гвардии», видел фильм «В зоне особого внимания» — о советских коммандос.

«Там много лесов, — отец смущенно тер висок. — И зимой, не поверишь, с неба падает замороженная в хлопья вода. Но это так — география. Главное — там родился и жил Ленин...» Портрет Ленина Ричард впервые увидел на выставке рисунка детей-сирот, которую организовал городской комитет искателей и, кажется, американское благотворительное общество пожилых женщин.

Ричард вглядывался в незнакомое лицо, переводил взгляд на фотографию Сандино, висевшую у входа в руины «Гранд-отеля», и был поражен их несходством. Он наивно верил, что Ленин и Сандино должны быть обязательно похожи...

Поразмышляв еще немного, Ричард, конечно же, постарался бы найти это сходство, если бы его мысли не прервал районный секретарь. «Ну, откуда, откуда берутся такие болтуны и позеры?» — поражался Ричард рассказу секретаря, сопровождающего на выставке двух старушек.

Рисунки сирот Сомото, которые привез на выставку Ричард, висели на отдельном стенде. На тетрадных листках в линейку и клетку скрещивались пунктиры пулеметных очередей, окна крестьянских хижин ощетинились винтовками и автоматами. Кружили над непокоренным городом вертолеты и смело реял над хижиной-школой красно-черный флаг.

— А на этом рисунке, — бойко пояснял секретарь двум старушкам, — вы видите юношу и девушку, встречающих солнце. Они как бы поднимают его на своих руках, — довольный собой, секретарь смахивал с блестящего лба капельки пота и, привлекая к себе внимание, говорил все громче: — Фигуры юноши и девушки на рисунке — черные. Солнце — бордовое. Это символично. Надежда живет в сердцах молодых...

— Прошу меня извинить, — не выдержал Ричард, — мой товарищ был не совсем точен. Это рисунок шестилетней девочки-сироты. Черные фигурки — это ее родители, которых контрас убили у нее на глазах из американских винтовок. А бордовое пятно между ними — не солнце, это лужа крови. Так мне рассказала девочка...

Ричард повернулся и, не прощаясь, пошел прочь.

— А ну-ка, друзья, потеснитесь!

Ричард оторвал взгляд от иллюминатора и растерявшись принялся тереть кулаком глаза. В кресло рядом с ним садился Томас Борхе.

— Лететь нам после Гаваны часов восемь. Так что сможем познакомиться поближе. Я знаю, что вы назвали свою организацию именем Луиса Альфонсо Веласкеса. Так? А я ведь о нем тоже кое-что знаю и, если хотите, могу рассказать.

Луис Альфонсо Веласкес родился в семье скромных тружеников, проучиться он смог только до третьего класса начальной школы. Ему было восемь лет, когда пришлось бросить школу и пойти работать, чтобы помогать своим родителям. Луису очень хотелось, чтобы дети его родины были счастливы, чтобы они могли учиться в школах, играть и отдыхать в прекрасных парках. Он мечтал, чтобы все дети были веселые и здоровые, чтобы они любили свою Родину. Вот почему восьмилетний Луис стал помогать революционерам, боровшимся с диктатурой Сомосы.

Он участвовал в распространении листовок возле церквей и школ, в сборе денег и продуктов питания для своих старших товарищей. Рисовал плакаты, разоблачающие диктатуру, и делал нарукавные знаки красно-черного цвета для бойцов-сандинистов. Позднее, когда народ начал вооруженные выступления на улицах, Луис Альфонсо вел наблюдения за передвижением сомосовских войск.

Все вы знаете обстоятельства гибели Луиса Альфонсо. 27 апреля 1979 года он был на собрании, которое проводила в одном доме группа революционеров. Его попросили вести наблюдение. Но возле дома его выследил сомосовский гвардеец по прозвищу Таракан. Когда Луис вышел из дома, этот преступник выстрелил ему в голову и сразу же проехал по нему на автомобиле. Спустя несколько дней, 2 мая, Луис скончался от тяжелых ран.

Луис Альфонсо стал революционером для того, чтобы мы могли строить школы, в которых вы сейчас учитесь. Но империалистам не нравятся наши школы. Вот почему они дали бывшим гвардейцам оружие для вторжения в нашу страну и разрушения школ. Солдаты нашей родины не позволят гвардейцам вернуться и завладеть Никарагуа.

Луис Альфонсо говорил, что на каждом месте свое поле битвы. Пока взрослые сражаются с оружием в руках, чтобы снова не вернулся империализм, вам надо учиться.