Таякан

НЕ ТВОИ РАНЫ...

ШАГАЛОСЬ и дышалось легко. Улочка обогнула зеленый квартал американского посольства и уткнулась в школу. Собственно, это был громадный особняк сбежавшего сомосовского полковника. Через день после штурма революционными войсками Манагуа, когда по городу еще стелился едкий пороховой дым, особняк был национализирован и отдан под школу. Он состоял из двух больших отдельно стоящих домов. Их соединяла широкая черепичная крыша. Между домами поднимался карликовый парк, переходящий за кирпичными строениями в большую поляну и рощу королевских манго.

О том, что особняки богачей после революции станут школами, Ричард узнал от отца. Еще при диктаторе Сомосе отец тайком по своим партизанским делам пробирался в город. Однажды ночью он пришел домой. Встреча была до обидного короткой. Керосиновую лампу не зажигали, остерегаясь гвардейцев и шпиков диктатора. Глаза отца Ричард не видел, а рука, гладившая мокрую от слез мальчишескую щеку, была шершава и пахла дождем и сигаретами.

— Захочешь еще плакать, — подшучивал отец, словно на улице его не ждала опасность, — закуси губу и терпи. Скоро я приду насовсем. Вместе с друзьями. Они удивительные люди! Дадим пинка козлу Сатанасио[5]. Помнишь, когда-то перед моим уходом в горы мы мечтали о школе. Будет у тебя своя школа. Жди...

Пакет, оставленный отцом, Ричард передал на рынке торговцу рисом. Так велел отец, партизанский командир.

Став связником партизан, Ричард не раз выполнял их задания. В назначенный час в зеленом ряду рынка по двум желтым цветкам он находил человека и, получив от него записку, исчезал в пестрой толпе. Записку он скручивал до размеров самой мелкой монеты и прятал под коленкой. Тоненькая резинка прижимала записку к ноге. Маскировка, прямо скажем, так себе и все же надежнее, чем носить партизанскую почту в кармане или под рубашкой. Однажды Ричард попал в облаву, устроенную сомосовскими гвардейцами на рынке. «Подозрительных», в том числе и Ричарда, гвардейцы отвели к забору и заставили вывернуть карманы. Ричард, тотчас принявший маску трусоватого плаксивого пацана, первым вывернул карманы и молил бога, чтобы резинка под коленкой не лопнула. Один из гвардейцев грубо обыскал его и ткнул стволом винтовки в живот.

— Грузи всех в машину! — скомандовал сержант гвардейцам. — В Коётэпе — посмотрим еще разок. А то молчаливые какие-то...

При одном упоминании о зловещей крепости у Ричарда впервые в жизни начало сводить челюсти. В грузовике под внимательными взглядами гвардейцев от записки не избавиться. В крепости заставят снять одежду — и тогда... О Коётэпе ходили страшные слухи. Люди исчезали в ней без следа.

В грузовике Ричард скулил без передышки. Он тер кулаком глаза, слюнявил его и опять тер...

— А этого щенка зачем взяли? — не выдержал сержант. — Алло, Фреди! — крикнул он гвардейцу, сидящему в кузове крайним. — Выкинь его. Пусть, мьерда[6], сломает себе шею.

На повороте, когда грузовик притормозил, солдат резко толкнул Ричарда в плечо, и тот, пролетев несколько метров, упал на обочину дороги.

Сломанная рука зажила быстро. А вот пальцы через три минуты игры на гитаре деревенели. Удар о землю и сейчас иногда давал о себе знать ноющей болью в ладони и подергиванием пальцев...

Отец, вернувшись домой на короткий отдых после боев за Манагуа, слушал рассказ Ричарда о записке под коленкой, о жестокости сомосовцев, прикрыв ладонью глаза. Потом, не раздеваясь, он лег в гамак и поставил под правую руку автомат.

— Никарагуанец рождается в гамаке и умирает в нем. Сегодня смерть прошла рядом с нами. И вообще думать о ней нам — революционерам — не подобает. Пусть ее боятся сомосовцы. Им это к лицу. Мы с тобой будем думать о том, кем ты, мы — станем для новой Никарагуа, — отец устало засыпал. — У меня два часа отдыха. Разбуди меня... А пока беги смотреть свою школу. Помнишь особняк полковника?

Захватив по пути Сесара, Ричард ринулся в небывалую разведку. В радостной спешке он крепко саданул пальцем о булыжник на дороге и по инерции продолжал скакать на одной ноге.

— А нас пустят? — недоверчиво поглядывал на него бегущий рядом Сесар.

Ричард остановился.

— Не пойму, как ты, такой бестолковый, обнаружил на заброшенном складе засаду гвардейцев. И еще успел предупредить о ней партизан. Как? Я тебе говорю: «Идем смотреть школу». Ты переспрашиваешь. Я тебе говорю: «Это наша школа!» Ты опять не веришь. У меня терпение, как у Создателя, но только переспроси меня еще раз. Больной ноги не пожалею.

Сесар обиженно насупился и бежал молча до красивой металлической изгороди, окружающей особняк. У выкрашенных в белый цвет ворот ходил усатый часовой, в котором Ричард узнал партизана из боевой группы отца.

— Компаньера! — начал Ричард. — Нас вот с этим парнем, который обнаружил в городе сомосовскую засаду и которому Томас Борхе пожал руку, попросили осмотреть виллу.

— Кто попросил? — Часовой строго соблюдал дистанцию.

— Есть такие благородные люди, — гордость и неизвестно откуда появившаяся бравада распирали Ричарда, — которым не безразлично, где будут учиться дети героев...

— Остановись, эрмано! Твой отец — мой командир, и я очень уважаю его за смелость. Однако ты не имеешь права задирать нос, как Сатанасио. Раны отца — это не твои раны! Понял? Теперь устыдись! — Часовой присел на парапет. — Устыдился? Тогда бери своего геройского друга и марш осматривать хозяйство. Значит, школа здесь будет?

Ричард кивнул головой. От стыда в горле пересохло. Надо же было так подвести отца — сгоряча удариться в хвастовство и бахвальство.

— Хорошо, что школа... — оттаивал строгий часовой. — Выучитесь, потом за таких, как я, возьметесь. Ведь мы, крестьяне, умеем пахать, растить маис, научились бить гвардию, а читать... Да-а, открывайте ворота, идите. А я покурю здесь...